Фрэнк Ллойд Райт пластичность40

1956

Пластичность можно увидеть в выразительной плоти, покрывающей скелет, в противоположность сочленениям самого скелета. Если форма, как утверждает Мастер⁴¹, "следует за функцией", то здесь мы имеем прямое подтверждение более высокой идеи, а именно, что форма и функция едины: это единственно верная пози­ция, которую я мог найти тогда и нахожу сейчас, чтобы избежать усложненного процесса расчленения и соединения во имя вырази­тельного течения непрерывной поверхности. Здесь, сперва инстинк­тивно – ведь все идеи дают ростки – этот принцип проник в строи­тельство и с тех пор продолжает развиваться. Теперь в моей работе идею пластичности можно видеть как элемент непрерывности.

В архитектуре пластичность является лишь современным выраже­нием древней идеи. Но эта идея, внесенная во все области челове­ческой деятельности, воссоздает структуру человеческого общества в этом "расчлененном", рассеянном мире. Это магическое слово "пластика" Луис Салливен сам любил употреблять применительно к его пониманию орнаментации, в отличие от всех других видов орна­мента, в том числе накладного. Но почему же тогда не применить "пластику" в этом же смысле более широко в структуре самого зда­ния?

Почему принцип, действующий в отношении отдельной части, не имеет силы по отношению к целому?

Если бы форма действительно следовала за функцией (а это так и было в материальном смысле благодаря идее пластичности – ду­ховной концепции, трактующей форму и функцию как единое), то почему тогда полностью не отбросить роль опор или вертикалей и балок или горизонталей? Совсем отказаться от балок и колонн, на­громожденных в качестве "сочленений". Никаких карнизов. Ника­ких "деталей", выполняющих роль соединений. Ничего. Не иметь абсолютно никаких придатков типа пилястр, антаблементов и карни­зов. И не вводить в здание никаких соединений как "соединений". Ликвидировать разделение и разделительные швы. Вся классическая архитектура была соединением соединений. Да, именно так. Почему же не позволить стенам, потолкам, полам зрительно восприниматься как составные части единого, чтобы их поверхности переходили одна в другую? Добиться непрерывности в целом, ликвидируя все конструктивные детали так, как Луис Салливен уничтожил фон в своем орнаменте во имя органичного смысла целого. Здесь переход идеи из материальной сферы в духовную начал давать результаты. Представьте теперь, что здание в целом смогло бы вырасти из окру­жения, подобно тому как растение вырастает из почвы, и все же обладало бы свободой быть самим собой, "жить своей собственной жизнью соответственно Человеческой Природе". Величавое дерево среди природы, но дитя человеческого духа.

Теперь я предлагаю идеал для архитектуры эры машин, для иде­ального здания Америки. Пусть оно вырастает в этом облике. Дерево.

Но я не имею в виду предлагать имитацию дерева.

Следуя затем, шаг за шагом, от общего к частному, эта пластич­ность как основное архитектурное средство начала захватывать меня и проявлять свою собственную волю. Завороженный, я следил за ее результатом, видя другие последствия там, где она уже проявилась весьма очевидно: в домах Хёртлей, Мартин, Хит, Томас, Томек, Кунлей⁴² и в десятках других домов.

Старая архитектура в её установленном понимании начала для меня буквально исчезать. Точно по волшебству стали возникать но­вые архитектурные эффекты – эффекты подлинно новые во всем цикле архитектуры – лишь благодаря воздействию этого духовного принципа. Открывались перспективы такой неизбежной простоты и несказанной гармонии, перспективы столь прекрасные для меня, что я был не только восхищен, но часто изумлен. Да, подчас поражен.

С тех пор я сконцентрировал свое внимание на пластичности как физической непрерывности, используя ее в качестве практического принципа, действующего внутри истинной природы самого здания, в попытках совершенствовать великое явление, называемое архитек­турой. [...]

Скульпторы и живописцы спрашивают меня: "Какое место отведено скульптуре и живописи в ваших зданиях?" Я отвечаю: "Мои здания сами являются живописью и скульптурой. Но живопись и скульптура, которые являются архитектурой, могли бы включиться в архитектуру и увести ее дальше, туда, где я вынужден отступить из-за потреб­ности в более высокоспециализированном методе..."

Поднять здание до больших высот в его собственной сфере гос­подства – вот настоящее место живописи и скульптуры, если их и архитектуру правильно понимать.