Ролан Барт пластмасса38

1956

Хотя пластмассы, представленные на недавней выстав­ке, и носят имена древнегреческих пастухов (Полистирен, Фенопласт, Поливинил, Полиэтилен), по сути своей это субстанция алхимическая. При входе в выставочный зал публика выстаивает длинную очередь, чтобы лицезреть самую магическую из операций – претворение материи. Идеально совершенная машина продолговато-трубчатой формы (такая форма знаменует собой таинство пути) без всяких усилий изготавливает из кучки зеленоватых крис­таллов блестящие гофрированные коробочки. На одном конце – сырая, землистая материя, на другом – безуко­ризненно очеловеченный предмет; в промежутке же меж­ду этими предельными состояниями нет ничего, одно лишь перемещение вещества, за которым вполглаза следит слу­жащий в фуражке, полубог-полуробот.

Таким образом, пластмасса есть не столько вещество, сколько сама идея его бесконечных трансформаций; как явствует из его обиходного названия "пластик", она зри­мо являет нам способность материи принимать любые формы. Потому это вещество и волшебно – всякое вол­шебство есть не что иное, как резкое преображение при­роды. Пластмасса насквозь пропитана нашей удивленностью чудом: она не столько предмет, сколько запечатленное движение вещества.

Поскольку же это движение практически не знает гра­ниц, превращая исходные кристаллы в массу разнообраз­ных, все более неожиданных вещей, то, взятая как целое, пластмасса представляет собой требующее расшифровки зрелище – зрелище своих конечных состояний. Сталки­ваясь с той или иной ее окончательной формой (чемодан, щетка, автомобильный кузов, игрушка, ткань, труба, таз или обертка), наше сознание всякий раз рассматривает исходное сырье как некий ребус. Дар перевоплощения пластмассы беспределен: она может стать хоть ведром, хоть бижутерией. Отсюда наше постоянное мечтательное изум­ление перед бесконечной многоликостью материи, когда внезапно обнаруживаются связи между единичностью причины и множественностью следствий. Причем это изум­ление – радостное, ибо числом трансформаций человек меряет собственное могущество, и, следя за превращениями пластмассы, он тем самым как бы ликующе скользит по поверхности Природы.

Однако триумф имеет и оборотную сторону: пластмас­са, будучи сублимированным движением, практически не существует как собственно вещество. Ее строение харак­теризуется чисто негативно – она не обладает ни твер­достью, ни глубиной и вынуждена довольствоваться лишь сугубо нейтральным (хоть и полезным на практике) свой­ством, а именно прочностью, то есть просто способностью не сразу поддаваться внешней силе. В поэтике материа­лов это материал-неудачник, затерявшийся между литой упругостью резины и жесткой плоскостью металла³⁹; в нем нет никаких подлинно минеральных образований – ни пор, ни волокон, ни слоев. Это вещество – результат за­меса; какую бы форму ни принимала пластмасса, в ней всегда видна какая-то комковатость, мутность – что-то вроде застывшего крема, которому никогда не достичь триумфальной гладкости Природы. Но более всего ее под­водит тот звук, что она издает при ударе, - глухой и невыразительный. Этот звук лишает пластмассу всякого обаяния, равно как и ее цвет, ибо пластмасса как будто способна принимать только самые яркие химические крас­ки. Желтый, красный и зеленый цвета выглядят на ней агрессивно-резкими, отвлеченными знаками той или иной окраски, способными выражать лишь абстрактное поня­тие о ней.

Мода на пластмассу знаменует собой новый этап в эво­люции мифа об имитации. Как известно, исторически ис­пользование имитаций явилось буржуазным обычаем: фальшивые элементы в одежде впервые появились в эпо­ху возникновения капитализма. Однако вплоть до наших дней имитация всегда была отмечена некоторой претен­зией, предназначена не столько для практического упот­ребления, сколько напоказ. От нее требовалось недорого воспроизводить наиболее редкие и ценные материалы – алмаз, шелк, перья, меха, серебро, весь блеск и роскошь мира. Тогда как дешевая пластмасса – вещество хозяй­ственное. Первой среди магических субстанций она со­гласилась быть прозаичной. Собственно, именно благода­ря своему прозаизму она живет и побеждает: впервые в истории искусственная подделка ориентируется не на изысканность, а на заурядность. Тем самым меняется и архаическая функция природы – она теперь уже не Идея, не чистая Субстанция, которую надлежит искать или же имитировать, теперь ее заменяет искусственный матери­ал, по своему изобилию превосходящий все рудные мес­торождения на свете и взявший на себя даже творчество новых форм. Предмет роскоши всегда связан с землей, своей ценностью напоминает о своем происхождении из минерального или животного царства, отсылает к актуализованной в нем той или иной природной тематике. В пластмассе же нет ничего, кроме ее применения; в пре­дельном случае можно даже изобретать новые предметы единственно ради удовольствия что-нибудь еще из нее сделать. Отменяется иерархия веществ – одно из них за­меняет собой все остальные; в пластмассе можно воссо­здать целый мир и даже самое жизнь – недаром из нее якобы уже начинают делать искусственные аорты.