Главы 5, 6, 7

Ночью проезжавшие по дороге полицаи заметили партизан и начали стрелять и преследовать их.

Рыбаку удалось уйти от преследователей. Он благополучно с овцой на плечах добежал до леса.

Больной Сотников не мог быстро бежать и был ранен в ногу. Упав в снег, он начал перестрелку с полицаями.

Рыбак, считая, что Сотникова уже не спасешь, продолжал уходить. Но, услышав выстрелы товарища, понял, что тот еще жив.

Сотников своими выстрелами прикрывал Рыбака, ему которому теперь было просто уйти — вряд ли его теперь догонят.

Но что он скажет в лесу?

Стараясь не рассуждать больше, он быстрым шагом двинулся по своему следу назад.

Они поползли к кустарнику — впереди Рыбак, за ним Сотников. Это был долгий, изнурительный путь. Сотников не успевал за товарищем, а иногда и вовсе замирал в снегу, и тогда Рыбак, развернувшись, хватал его за ворот шинели и тащил за собой. Кое-как добрались до кустарника.

В сознании Рыбака начали перемешиваться различные чувства к Сотникову: и невольная жалость, что столько досталось одному (мало было болезни, так еще и подстрелили), и в то же время появилась неопределенная еще досада- предчувствие — как бы этот Сотников не навлек беды на обоих. В этом изменчивом потоке чувств все чаще стала напоминать о себе тревога за собственную жизнь.

Глава 8

Сотников не хуже Рыбака видел, что ночь на исходе, и отлично понимал, чем может обернуться для них утро. Он шел, с огромным усилием передвигая ноги. Если бы не Рыбак, он, наверно, прекратил бы свои бесплодные мучения. Но теперь, после всего, что сделал для него Рыбак, он чувствовал какие-то обязанности по отношению к товарищу и шел, опираясь на винтовку.

Впереди темнела рощица, Сотников сквозь боль бросал туда нетерпеливые взгляды, он жаждал дойти, и не столько затем, чтобы скрыться с дороги, а больше — обрести покой. Казалось, только бы лечь, успокоиться, унять боль в ноге. Хвойный клочок впереди медленно, но все-таки приближался. Рассвело еще больше, и рощица, к которой они шли, оказалась сельским кладбищем. Но самое худшее было в том, что из-за сосен выглядывали соломенные крыши деревни.

Рыбак остановился.

— Твое-мое! Ну, куда теперь деться?

Деваться было некуда, но и не стоять же посреди дороги. И они, еще более приунывшие и встревоженные, потащились к деревне.

Несколько на отшибе от села стояла довольно большая, но уже старая, запущенная изба, к которой они подошли по хорошо утоптанной дорожке. Опираясь о стену, Сотников добрался до двери и с помощью Рыбака переступил порог. В избе он сразу же опустился на коротенькую скамейку возле теплой печки. Из-за занавески выглянула девочка лет десяти в длинноватом заношенном ситцевом платье.

— Вы одни тут? — спросил Рыбак.

— Мамка у дядьки Емельяна работает, на хлеб зарабатывает. Ведь едоков нас четверо, а она одна.

— Ого, как ты разбираешься! А покормить нас чем найдешь?

— А бульбочку мамка утром сварила.

Девочка поставила на стол миску и вытряхнула в нее из горшка картошку, поставила тарелку с большими сморщенными огурцами. Потом отошла к печи и с молчаливым любопытством стала рассматривать этих вооруженных, заросших бородами, немного страшноватых, но, безусловно, интересных для нее людей.

— Так. А хлеба что, нет? — спросил Рыбак.

Помедлив, он достал из-за пазухи прихваченную у старосты горбушку и молча протянул девочке. Та взяла хлеб, но есть не стала — отнесла за перегородку.

— А там что, едоки спят? Ты старшая?

— Ага, я большая. Катя с Леником малые, а мне уже девять.

— Много. А немцев у вас нету?

— Однажды приезжали. У нас поросенка забрали, на машине увезли.

Сотников кое-как проглотил кусок картофелины и зашелся в своем неотвязном кашле. Потом выпил полкружки воды и закрыл глаза. В болезненном сознании перемешались и отдалялись голоса девочки и Рыбака.

— А мать твою как звать? — хрустя огурцом, спрашивал Рыбак.

— Дёмчиха.

— Ага, значит, ваш папка Демьян?

Сотникову видится тот, раненный в ногу лейтенант, который едва ковыляет в колонне, опираясь на плечо более крепкого товарища. У лейтенанта забинтована еще и голова. Их гонят колонной в лес — реденький соснячок при дороге.

Говорят, гонят расстреливать.

Это похоже на правду — тут те, кого отобрали в шталаге: политработники, коммунисты, евреи и прочие, чем-либо вызвавшие подозрение у немцев. Сотникова поставили сюда за неудачный побег. Обессилевший без воды и пищи, он не сразу уловил смысл шепота рядом: "Хоть одного, а прикончу. Все равно…" Сотников осторожно повернулся: лейтенант незаметно для других доставал из-под грязных бинтов на ноге обыкновенный перочинный ножик, и в глазах его таилась такая решимость, что Сотников подумал: такого не удержишь.

Конвоир был сильный коренастый немец… Лейтенант, словно коршун, бросился на него сзади и по самый черенок вонзил нож в его загорелую шею. Коротко вскрикнув, немец осел на землю, кто-то крикнул: "Полундра!" — и несколько человек бросились в поле. Сотников тоже, подчиняясь бездумному порыву самосохранения, бросился прочь.

Замешательство немцев длилось несколько секунд, не больше, тут же ударили автоматные очереди. Но он бежал. Пули густо и беспорядочно шли над его головой, а он бежал, бежал, как можно дальше, с радостным изумлением повторяя про себя: "Жив! Жив!" И успел добежать до леса…