Горбачев

После смерти Брежнева к власти в стране пришел Юрий Андропов. Можно было бы ожидать, что как глава КГБ он будет сторонником консервативного подхода. Но, как это часто бывает в тоталитарном государстве, именно тайная полиция лучше других знает подлинное настроение широких масс через сеть осведомителей, которые доносят, о чем говорят соседи и сослуживцы, в то время как члены партии докладывают только то, что от них хотят услышать вышестоящие. Таким образом, Андропов был прекрасно осведомлен о цинизме и коррупции, царивших в обществе, а также о глубоком безразличии среди народа. В 1956 г. он был послом в Венгрии и видел, как легко все это может привести к народному восстанию. Другим подобным примером было появление «Солидарности» в Польше в 1980 г. Как Хрущев 30 лет назад, Андропов пошел по пути реформ сверху, чтобы защитить бюрократическую систему от подобной опасности.

Андропов прожил еще всего лишь 14 месяцев. После его смерти консервативные сторонники Брежнева сумели привести к власти стареющего Константина Черненко. Но Андропову, в какой-то мере, удалось изменить соотношение сил в высшем руководстве. Когда Черненко умер спустя 13 месяцев, Михаил Горбачев был назначен Генеральным секретарем.

Тем временем застой в экономике продолжался: объем произведенной продукции, от стали до удобрений, снизился даже по сравнению с предыдущим годом. У нового лидера едва ли был другой выход, кроме того, как вернуться назад в добрежневские годы реформ и перемен, которые были похоронены с отстранением Хрущева.

Горбачев вложил новый смысл в слова: «перестройка» и «гласность». Он высказался за необходимость «мирной революции» и поддержал экономистов-реформаторов, которые указали на ошибки в организации промышленности и сельского хозяйства. Он также высказался за необходимость сместить коррумпированных руководителей и неумелых управленцев с их постов.

Разговор об экономических реформах перерос в разговор о реформах политических. Затем последовало примирение с наиболее известным диссидентом Андреем Сахаровым, которому было разрешено вернуться в Москву из Горького, где он находился в ссылке. С новой силой поднялась волна критики Сталина, началась реабилитация большевиков, расстрелянных по его приказу. В числе первых был реабилитирован Бухарин. Руководство стало более терпимо относиться к независимым неформальным группам. Были внесены изменения в избирательную систему: появилась возможность выдвижения нескольких кандидатов. Начались разговоры о возможности введения тайного голосования на внутрипартийных выборах. Было даже обещано, что рабочие сами смогут выбирать директоров предприятий.

Все это привело к тому, что многие «левые» поверили в реформаторское рвение Горбачева, подобно тому, как 30 лет назад Дойчер поверил Хрущеву. Но так же как и Хрущев, Горбачев уклонился от проведения радикальных реформ. Его экономическая реформа — все та же политика «кнута и пряника», как и при Хрущеве.

С воодушевлением Горбачев приводит в качестве примера для подражания стахановское движение 1930—40 годов (52). На встрече в Хабаровске он сказал: «Главное, что сейчас требуется от вас, и я творю вам об этом и прошу вас: «Надо работать, работать, работать!» (53). Его первым крупным шагом, направленным на устранение экономической неэффективности, была попытка покончить с привычкой рабочих заливать печали водкой. С этой целью он издал указ о сокращении продажи алкогольных напитков и повышении их стоимости на 30%. Это обернулось для многих рабочих тем, что «кнут» перевесил «пряник». На тех предприятиях, где начали проводить в жизнь реформы, указ привел к сокращению заработков, что в свою очередь вылилось в забастовки: например, остановка трамваев в городе Чехове (54), а также, как сообщалось в газете «Известия», несанкционированная демонстрация на заводе КАМАЗ, производящем грузовые автомобили (55).

Горбачев признал, что были проведены забастовки против введения на предприятиях госприемки (мер по контролю за качеством выпускаемой продукции), так как это привело к резкому снижению премий рабочим (56).

Обещанная «гласность» даже отдаленно не напоминает демократию, которая существует в развитых странах Запада. Выборы 1987 г. были альтернативными, но всего лишь в 5% округов, да и в них не было открытой предвыборной борьбы.

Правила выборов директоров предприятий недвусмысленно лишают рабочих реального контроля. Рабочие не принимают участия в определении кандидатов для внесения их в список для голосования. Кроме того, каждая кандидатура должна быть одобрена «вышестоящим органом», а в голосовании принимают участие не только рабочие, но весь коллектив, включая директоров, управленцев и начальников цехов. В довершение всего, рабочим не разрешается агитировать за или против того или иного кандидата на это жаловались рабочие завода РАФ в Латвии в 1987 г.(58). Ясно, что в таких условиях единственной группой, которой разрешено проведение предвыборной агитации на предприятии, является партийная ячейка, которая и определяет победителя. Как показывает статистика, лишь 16,7% из тех, кто занимает ключевые посты в местных партийных организациях, рабочие.

Кроме этого проводились выборы в советы трудовых коллективов. Однако порядок этих выборов ясно показывает, что новые органы не являются примером подлинно рабочей демократии. Главной сферой деятельности советов является «контроль за качеством работы и повышением производительности предприятия»: «Основное внимание совет уделяет развитию инициативы рабочих и вкладу каждого работающего в общее дело, совет также осуществляет меры по увеличению выпуска конечной продукции…и повышению рентабельности предприятия» (60).

Первые предвыборные кампании были полностью основаны на способности кандидатов повысить эффективность и производительность .и на строгом соблюдении ими «норм социалистической законности и морали» (61). Эти органы ближе к привилегированным кругам, нежели к настоящим заводским советам. Если и были какие-то сомнения на сей счет, то статья 6 нового закона разъясняет, что партийная организация «направляет работу по организации коллективного самоуправления».

Та же политика проводится и по национальному вопросу: говорят о реформе, а контроль осуществляют сверху. Многие из притесняемых этнических групп, составляющие более половины населения СССР, восприняли гласность как возможность высказаться впервые за 70 лет о той дискриминации, которой они подвергаются. В 1987 г. в Прибалтийских республиках прошли демонстрации. Крымские татары также выступили со своими требованиями. В феврале 1988 г. в столице Армении состоялась миллионная демонстрация. Тем не менее шаги, предпринятые Горбачевым, основывались не на инициативе на местах, а на указаниях центра. В конце 1986 г. на пост первого секретаря Казахстана, вместо снятого по подозрению в коррупции, был назначен русский, что привело к столкновениям с полицией многотысячной толпы казахов в Алма-Ате. Правительство оставило без ответа протесты в Прибалтийских республиках и выступлениях татар. Когда Горбачев встретился с делегацией представителей массовой демонстрации в Армении, он сказал им, что армянам придется несколько лет подождать, прежде чем все их жалобы будут удовлетворены. Обещание Горбачева, как и Хрущева 30 лет назад, провести реформы находится в противоречии с его желанием сделать промышленность России более рентабельной, что практически ведет к централизованному распределению ресурсов.

Так же, как Хрущев, Горбачев подвержен резким изменениям политики. В 1984—86 гг. он говорил о необходимости реформы, однако, основное внимание уделял замене бывших сторонников Брежнева своими людьми. Затем, в первые 10 месяцев 1987 г., в ряде выступлений и в своей книге о перестройке он стал высказываться за быстрые перемены. Но уже в октябре того же года произошел резкий откат назад к старым методам.

На переднем крае борьбы за проведение реформ был Борис Ельцин, недавно назначенный лидером московской парторганизации. В своей речи на открытии октябрьского пленума ЦК, он, очевидно, обрушился с резкой критикой на тех, кто мешает делу перестройки. Мы говорим «очевидно», так как не знаем точное содержание его речи, ибо гласность еще не достигла уровня открытости по вопросам, касающимся подобных заседаний.

Выступившие затем с места 26 ораторов обрушили шквал атак на Ельцина, после чего пленум единогласно принял резолюцию, в которой его заявление расценивалось «как политически неверное». Зарубежные средства массовой информации были проинформированы об этих баталиях, а русский народ — нет. Первые официальные сообщения поступили лишь спустя три недели, когда специальное заседание московской партийной организации постановило снять Ельцина с занимаемой должности.

Тон заседанию был задан самим Горбачевым, который заявил, что Ельцин прибегал к «громким словам и обещаниям, которые с самого начала были результатом его чрезмерных амбиций и желания всегда находиться в центре внимания». Язык Горбачева в этом выступлении мало чем отличался от того, каким пользовался Сталин в отношении своих противников в конце 20 и начале 30 годов, но еще до того, как он стал называть их агентами империализма. Ответ же самого Ельцина показал, сколь мала возможность проведения открытых дискуссий в руководстве, вдохновленном гласностью. Вместо того, чтобы защищаться, Ельцин в своем ответе покаялся. И его ответ тоже был в духе сталинских времен: «Я должен сказать, что я не могу опровергнуть критику в мой адрес…Я очень виноват перед московской городской партийной организацией, я очень виноват перед городским комитетом партии, перед бюро, и, конечно, перед Михаилом Сергеевичем Горбачевым, авторитет которого столь высок в нашей организации, в нашей стране и во всем мире» (62). . Дело Ельцина стало как бы поворотным пунктом в кампании за гласность. Это нашло свое отражение в подходе самого Горбачева. Летом 1987 г. до октябрьского пленума в своей книге о перестройке он указал на необходимость радикальных реформ. После нападок на Ельцина он выступил с речью на торжественном заседании, посвященном 70-летию Октябрьской революции. Все ожидали, что он призовет к ускоренному продвижению по пути перестройки и гласности. Вместо этого основной упор в своей речи Горбачев сделал на «опасности слишком быстрого движения», равно как и на опасности сопротивления перестройке.

Такие резкие откаты в политике не случайны. Экономика, находящаяся в состоянии застоя, настоятельно требует проведения реформ. Однако это встречает многочисленные препятствия, в том числе и со стороны бюрократического аппарата. Дело не только в том, что миллионы бюрократов сохраняют приверженность старым порядкам, но и в том, что бюрократический аппарат в целом опасается, что серьезные разногласия внутри него откроют народу простор для самостоятельных действий.

Именно такой раскол в рядах аппарата привел к восстанию в Восточной Германии в 1953 г., в Познани в июне 1956 г., к революции в Венгрии в октябре-ноябре 1956 г. и к событиям в Чехословакии в 1968 г. 63. В каждом из этих случаев то, что начиналось как раздор между отдельными группами, в дальнейшем приводило к частичной парализации всей машины подавления, что позволило студентам, интеллигенции и, наконец, рабочим объединиться в единое движение.

Уже есть первые сигналы такого движения. Произошли столкновения демонстрантов с полицией в Алма-Ате в 1986 г., националистические демонстрации в Прибалтике в 1987 г., огромная демонстрация в Армении в конце февраля 1988 г. За пределами СССР, в странах, входящих в сферу его влияния в Восточной Европе, уже появились признаки того, что ситуация может полностью выйти из-под контроля. Начались забастовки и демонстрации в Венгрии, сложилась ситуация, близкая к восстанию, в румынском городе Брашове, нарастает волна недовольства в Польше и Чехословакии.

Более того, у тех, кто мешает сейчас проведению реформ, есть один очень веский довод: остается абсолютно не ясным, способна ли экономическая реформа решить все проблемы в области экономики. В двух восточно-европейских странах, Венгрии и Югославии, проведены глубокие реформы, направленные на создание так называемого «рыночного социализма». Поначалу эти реформы были встречены с большим одобрением в западной печати. Однако сейчас положение дел в экономиках этих двух стран ничуть не лучше, чем в экономике России. Они страдают от застоя в промышленности, высокого уровня инфляции, большой внешней задолженности и стараются найти выход, ставя рабочих перед лицом снижения заработной платы и безработицы. Это в свою очередь ведет к росту недовольства среди рабочих, что в Югославии вылилось в волну массовых забастовок в 1987 г.

Дело в том, что реформы не в состоянии ликвидировать основной причины провалов в советской экономике. Как писал Клифф 40 лет назад, эта причина заключается в том, что правящая бюрократия подчиняет всю экономику военному и экономическому соперничеству с Западом (а теперь еще и с Китаем). А это требует высокого уровня накопления, который не обеспечивается в СССР сырьем, ресурсами. Все это ведет население -  рабочих и колхозников — к такому глубокому отчуждению от результатов их труда, что они не заботятся о качестве производимой ими продукции.

Убыточность, низкое качество многих продуктов, незаинтересованность рабочих в своем труде, гигантские проекты, которые ржавеют, не будучи использованы, — все эти просчеты, о которых говорят экономические реформаторы, свойственны и гигантским корпорациям капиталистических стран Запада. Так, катастрофе на АЭС в Чернобыле предшествовали аварии в Тримайлайланде в США, а до этого в Виндскейле в Англии в 1957 г. Нерациональность советской промышленности также имеет параллель на Западе: простаивают современные химические и сталеплавильные заводы, разбросанные по всей Западной Европе и Северной Америке. Это жертвы той самой рыночной экономики, в которой видят спасение России многие из современных реформаторов.

Россия страдает от выпуска некачественной продукции, то же самое происходит с целыми отраслями на Западе. Например, Англия. В 1960 и начале 70 годов наблюдался строительный бум, в результате чего были построены сотни тысяч квартир и домов, которые оказались непригодными для проживания менее чем через 15 лет. Если русские бюрократы стремятся сбагрить низкосортные товары ничего не подозревающим покупателям, то тем же самым на Западе занимаются торговцы, которые выбросили на рынок всего мира такие лекарства, как «Талидомид» и «Опрен», которые убеждали женщин пользоваться предохранительными средствами Далкена, или кто заманил людей на паром «Геральд оф Фри Энтерпрайз» через Ла-Манш. Нередко виновные не только не были наказаны, но получили огромные доходы.

Даже фирмы, которые оказываются неэффективными, в редких случаях доходят до полного банкротства в условиях современного западного капитализма: им на помощь приходит государство, как это было в случае с компанией «Крайслер» в США и АЕГ в Западной Германии, с компанией «Массей Фергюсон» в Канаде и в Англии. Современные капиталистические корпорации так велики, что угроза разорения в условиях, когда все отдано во власть силам свободного рынка, слишком вероятна даже при таких правительствах, ориентированных исключительно на рыночные отношения, как правительство Тэтчер в Англии или правительство Рейгана в США. В результате, изучение степени эффективности отдельных предприятий, названное одним из экономистов «нерентабельность-х», дает основание предположить, что большое количество предприятий могло бы удвоить свою нынешнюю производительность .

Объем экономики России в 2 раза меньше объема экономики ее главного соперника — США. Она не может функционировать с производственными единицами, меньшими, чем американские. Поэтому концентрация производства в России соответственно выше, а последствия каждого случая неэффективности или убыточности производства соответственно тяжелее. Руководство России, безусловно, не может разрешить эту проблему только через рынок, таким путем, чтобы вынудить крупные предприятия прекратить свою деятельность, так как ущерб в этом случае будет значительно больше, чем в США.

Поэтому сегодня русские руководители находятся перед серьезным выбором. Они не могут больше оставить все, как было, опасаясь, что застой в экономике может в скором времени привести к народному восстанию, подобно тому, как было в Польше в 1980 г., когда возникла «Солидарность». В то же время они боятся последовательного проведения радикальных реформ и даже не знают с полной определенностью, будут ли эти реформы эффективными. Они шарахаются от одного к другому, и эти шарахания сопровождаются острыми схватками внутри самого бюрократического аппарата. Все это увеличивает трудности, с которыми сталкивается бюрократия, навязывая народу свою волю. Похожая ситуация складывалась накануне известных событий в Восточной Германии в 1953 г., в Венгрии в 1956 г., в Чехословакии в 1968 г.

Еще в 1859 г. Маркс писал, что «из форм развития производительных сил» существующие «производственные отношения…превращаются в путы. Тогда и начинается эпоха социальных революций». «Производственные отношения, которые утвердились при Сталине, и стали такими путами. Можно считать, что Россия находится на пороге новой «эпохи социальных революций».

Маркс предупреждал, что невозможно «определить с точностью, свойственной естественным наукам, правовые, политические, религиозные, эстетические и философские, короче говоря, идеологические формы, при которых люди начинают осознавать наличие конфликта и бороться против него». Безусловно, мы не можем предвидеть, как быстро в России будут развиваться новые процессы, и какие политические и идеологические структуры будут возведены. Однако можно с полной определенностью сказать, что бюрократия переживает очень глубокий кризис, с его самыми грандиозными, после 1920 годов, демонстрациями на национальной почве, с распространением реформаторских взглядов. Вполне вероятно, что за этим последуют выступления рабочего класса. Но для того, чтобы рабочие сами могли участвовать в разрешении кризиса, они должны иметь четкое представление о природе данной системы и о ее развитии. Такое представление следует из теории государственного капитализма, подобной той, которая была разработана Тони Клиффом 40 лет назад.