Крестьяне и рабочие

Октябрьская революция сочетала в себе две революции: революцию социалистического рабочего класса — продукт зрелого капитализма и крестьянскую революцию — продукт противоречии между поднимающимся   капитализмом   и старыми феодальными порядками. Как это всегда бывало в истории, крестьяне охотно экспроприировали частную собственность крупных помещиков, но стремились сохранить свою мелкую частную собственность. Если они были готовы восстать против феодализма, то отсюда вовсе не следовало, что они стоят за социализм. История Франции показывает, что такие же настроения  наблюдались  и у французских   крестьян.   После 1789 г. они всегда   поддерживали   реакционные   правительства   против «красной угрозы» парижских рабочих. Именно они стали твердой опорой для Бонапарта, а впоследствии для его племянника — Наполеона III, для   Кавиньяка и Тьера. В  Западной Европе (за исключением Испании и Италии), где крупное землевладение ликвидировано, деревни редко выдвигают в парламент депутатов-социалистов или   коммунистов.   Поэтому не приходится удивляться тому, что союз рабочих   и   крестьян, обеспечивший им победу в Октябрьской революции, сразу же сменился очень натянутыми отношениями. Как только были , ликвидированы белые армии, а с ними и угроза возвращения помещиков, от преданности крестьянства делу рабочего класса мало что осталось. Одно дело для крестьян оказывать поддержку правительству, которое распределяет между ними землю, и совсем другое дело, когда то же самое правительство начинает реквизировать у них продукты, чтобы кормить голодное население городов. Это двойственное отношение крестьянства к Советской власти нашло свое выражение в выступлениях ряда делегатов с периферии на XII съезде коммунистической партии в апреле 1923 г. Их высказывания свидетельствовали о том, что крестьяне считали большевиков и коммунистов совершенно разными людьми: первые дали им землю, а вторые надели на них ярмо государства. (Этому заблуждению способствовало то обстоятельство, что название «Коммунистическая партия» было принято только на VII съезде партии — в 1918 г.)

Рабочие-социалисты стоят за обобществленный труд, государственную собственность и социалистическое планирование: крестьяне же стоят за единоличное мелкое производство, частную собственность и свободу торговли. Избежать постоянных конфликтов между этими двумя способами производства невозможно: «…мелкое производство рождает капитализм и буржуазию постоянно, ежедневно, ежечасно, стихийно и в массовом масштабе» (8). Отсталость сельскохозяйственного производства и его индивидуальный характер являются серьезным препятствием развитию планового промышленного производства. Перефразируя слова Авраама Линкольна, мы могли бы сказать, что хозяйство нельзя вести одновременно и на основе коллективного планового труда и анархически на единоличной основе.

После Октябрьской революции консерватизм русского крестьянства еще более усилился, так как после аграрной революции революционные настроения среди крестьянства ослабли, и не только потому, что в результате этой революции были отменены феодальные права землепользования, но и потому, что в значительной мере были стерты классовые различия в среде самого крестьянства. Число пролетариев и полупролетариев среди крестьян — естественных союзников городских рабочих — резко сократилось после аграрной революции, которая отличалась более последовательным демократизмом и получила больший размах в России, чем Французская революция 1789 г. В период французской революции крупные имения, как правило продавались и таким образом попадали в руки людей имевших деньги -  городских и сельских богачей. В России же только крупные имения, но и многие богатые крестьянские хозяйства были захвачены крестьянами и земля была безвозмездно разделена между ними.

Применение общественных методов   производства в сельском хозяйстве — исключительно сложное дело. В отличие от промышленности сельское хозяйство –даже самых передовых стран – в основном базируется на небольших производственных единицах. В промышленности на многих заводах работают сотни тысяч рабочих, но в сельском хозяйстве, даже в США, преобладают мелкие фермы. Так,  в 1944 г. 77% всех занятых в сельском хозяйстве США составляли члены фермерских семей (9). При этом для нас не имеет значения, что во многих случаях мелкие хозяйства могут существовать лишь потому, что мелкий фермер, сочетающий в одном лице работника, капиталиста и землевладельца, готов выполнять очень тяжелую работу — более тяжелую, чем труд промышленного рабочего, причем он отказывается от ренты и прибыли, хотя даже и тогда получаемый им доход оказывается ниже заработной платы городского рабочего.

Решающую роль играет тот факт, что техническое превосходство крупного производства над мелким неизмеримо меньше в сельском хозяйстве, чем в промышленности. Это еще в большей мере относится к интенсивному многоотраслевому сельскому хозяйству, чем к производству зерна. (Кстати, не следует забывать, что по мере роста численности городского населения и повышения его жизненного уровня значение производства зерна снижается по сравнению с интенсивным сельским хозяйством - производством  молочных продуктов, овощей, фруктов, мяса и т.д.).  Во многих странах крупные хозяйства возникли не столько в результате разорения мелких фермеров в процессе свободной конкуренции, сколько под воздействием внеэкономических факторов — огораживания общинных земель, как наследие феодальных поместий, и т. п.

Вот что говорит Энгельс по поводу позиции, которую следует занимать по отношению к крестьянам после социалистической революции: «…очевидно, что, когда мы овладеем государственной властью, мы не будем думать о том, чтобы насильственно экспроприировать мелких крестьян (все равно, с вознаграждением или без него)… Наша задача по отношению к мелким крестьянам будет состоять прежде всего в том, чтобы их частное производство и частное владение перевести в товарищеское, но не насильственным путем, а посредством примера и предложения общественной помощи для этой цели. И  тогда у нас, конечно, будет достаточно средств, чтобы показать мелкому крестьянину те выгоды, которые ему должны бы быть ясны уже и теперь».   «Мы… стоим решительно на стороне, мелкого крестьянина; мы предпримем все сколько-нибудь возможное для того, чтобы сделать  его участь  более  сносной, чтобы облегчить ему переход к товариществу, если он на это решается, и даже дать ему отсрочку, чтобы подумать на своей парцелле, если он не может еще принять   этого   решения» (10). Энгельс считал, что пройдут десятилетия, прежде чем крестьянство Западной и Центральной Европы добровольно решится вступать в коллективные хозяйства. Очевидно, что в стране, где огромное большинство населения занято в сельском хозяйстве и где у промышленности гораздо меньше возможностей удовлетворить потребности крестьян в такой степени, чтобы привлечь их к коллективному способу производства (именно так и было в России в 1917 г.), существуют еще более серьезные препятствия к добровольному вступлению крестьян в производственные кооперативы. Добровольная кооперация требует высокомеханизированного сельского хозяйства, высоких государственных закупочных цен на сельскохозяйственные продукты, достаточного снабжения крестьянства дешевыми промышленными товарами и снижения налогов с крестьян. Короче говоря, она требует общего изобилия.

Вскоре после революции для многих большевистских теоретиков -  и в первую очередь для экономиста Евгения Преображенского — стало ясно, что одного прибавочного продукта, который давала промышленность, будет недостаточно для накопления капитала, особенно потому, что «…с момента своей победы рабочий класс не может относиться к собственной рабочей силе, здоровью рабочих и условиям их работы так, как к ним относился капиталист. Это является серьезнейшей помехой, темпам социалистического накопления, которой не знала капиталистическая промышленность в первоначальный период своего развития» (11). В противовес «социалистическому накоплению» (определяемому как накопление действующих средств производства в результате получения прибавочного продукта в самой социалистической экономике) Преображенский выдвинул идею «первоначального социалистического накопления», которое он определял как «накопление в руках государства материальных ресурсов, получаемых, главным образом, из источников, находящихся вне государственной экономической системы». «В отсталой сельскохозяйственной стране это накопление, в силу необходимости, сыграет колоссальную роль… Первоначальное накопление будет преобладать в период индустриализации… Поэтому мы должны характеризовать весь этот период как период первоначального, или подготовительно, социалистического накопления» (12). Таким «источником, находящимся вне государственной экономической системы», было сельское хозяйство. Подобно тому как в период меркантилизма в Западной Европе первые купцы-капиталисты нажимали богатства путем эксплуатации колонии, социалистическая промышленность будет черпать средства из внутренних «колоний» (если прибегнуть к термину, против которого яростно возражал   Преображенский), то есть из мелких  единоличных крестьянских хозяйств.   Преображенский   не   рекомендовал следовать примеру купцов эпохи меркантилизма — ни применять насилие против крестьян, ни поднимать  любой  другое класс (в данном случае рабочий класс), до положения класса, эксплуататора.  Он предлагал  значительно   менее  жесткие меры, чем те, которые практиковала буржуазия эпохи меркантилизма. Он рекомендовал частичное устранение действия закона стоимости путем изменения условий обмена между промышленностью и сельским хозяйством в пользу промышленности и в ущерб сельскому хозяйству так, чтобы единица труда в государственной промышленности обменивались более чем на единицу труда в сельском хозяйстве. Он считал, что эти условия обмена вскоре приведут к такому быстрому подъему общего уровня производства в обществе, что повысятся не только доходы общества в целом, но и. абсолютные доходы крестьянства.

На деле осуществление «первоначального социалистическом накопления» Преображенского логически привело бы к совершенно обратному. На любую  попытку  оказать «нажим» на крестьян они, вероятно, ответили бы умышленным сокращением производства, так что если «условия обмена» между сельским хозяйством и промышленностью и были бы выгодны для промышленности, то масштабы этого обмена сократились бы. С такой «забастовкой» можно было бы бороться только одним способом, а именно — применением насилия против крестьян, их экспроприацией   и сосредоточением их на таких крупных хозяйствах, чтобы государство могло контролировать их работу и выпуск продукции. Если бы государство  стало  применять, такие методы, то оно натолкнулось бы также и на серьезную оппозицию со стороны рабочих, ибо в такой отсталой стране как Россия того времени, многие рабочие, лишь недавно начав работать в промышленности, естественно, были еще связаны с деревней прочными семейными узами. Кроме того, если бы государство, вводя методы «первоначального социалистического накопления», прибегло к принуждению, то что могло бы помешать ему применять ту же практику и в отношении  самого «социалистического накопления», то есть выжимания прибавочной стоимости из рабочих даже в государственной промышленности?

Одна возможность разрешить конфликт между государственной промышленностью и единоличным сельским хозяйством в отсталой стране — это поставить темпы развития промышленности в зависимость от темпов роста прибавочного продукта в сельском хозяйстве. В результате аграрной революции произошло значительное сокращение количества поступавших в продажу избыточных продуктов сельского хозяйства, так как в основном эти продукты поставлялись на рынок крупными землевладельцами и кулаками. В результате распре перераспределения земли между крестьянами увеличились наделы крестьян середняков, работавших главным образом для обеспечения самих себя, что повело к сокращению товарной сельскохозяйственной продукции.

Конечно, можно было бы обеспечить увеличение товарной сельскохозяйственной продукции путем увеличения земельных наделов богатых крестьян, которых в России называли кулаками. Но для того чтобы поставить развитие государственной промышленности в зависимость от кулацкого сельского хозяйства, было бы необходимо замедлить темпы промышленного развития, осуществляя его черепашьим шагом, что ослабило бы положение рабочего класса по сравнению с кулаками. Это неизбежно привело бы к повсеместной победе частного капитализма в экономике страны, Другим способом разрешения конфликта между промышленностью и сельским хозяйством могла бы явиться осуществляемая быстрыми темпами индустриализация, основанная на «первоначальном накоплении» путем экспроприации крестьян и принуждения их к работе в крупных механизированных хозяйствах; это повело бы к высвобождению рабочей силы для нужд промышленности и обеспечило бы городское население сельскохозяйственными продуктами. Такой метод «первоначального накопления» в конечном счете также привел бы к подчинению промышленных рабочих нуждам, связанным с процессом накопления капитала. Это путь поглощения единоличного сельскохозяйственного производства государственно-капиталистической экономикой.

В обоих случаях смешно было бы ожидать расцвета социалистической демократии. Наоборот, в первом случае государство неизбежно должно подвергаться все усиливающемуся нажиму со стороны кулачества и в силу этого все больше и больше терять связь с рабочим классом. Во втором случае государство должно стать всесильным, и, следовательно, его руководители должны сделаться диктаторами в своих отношениях с рабочими и крестьянами.

(Фактически были испробованы оба способа разрешения проблемы: первый в период нэпа в 1921 — 1928 гг., а второй - в период пятилетних планов.)