Изменения в «надстройке»

Приведенное Клиффом изучение хрущевского периода не ограничивается только областью экономики. Он пошел дальше и показал, как изменяющиеся экономические требования отражались на социальной и политической «надстройке».

Наиболее значительной чертой периода после смерти Сталина явилось ослабление террора. Большинство трудовых лагерей было закрыто, и массовые «чистки» отошли в прошлое. Были восстановлены важнейшие правовые нормы, причем служба полиции утратила право заключать в тюрьму, а также расстреливать людей без приговора суда.

По Клиффу, главная причина таких перемен состояла в том, что они являлись обратной стороной перехода от «первоначального накопления», в большой степени основанного на принудительном труде, к «развитому государственному капитализму», основанному на свободном труде. Кроме того, эти перемены соответствовали и желаниям отдельных представителей бюрократического аппарата. Он писал: «Правящий класс России сам хочет расслабиться. Его представители хотят жить в свое удовольствие, наслаждаясь своими привилегиями. Один из парадоксов сталинского режима заключался в том, что даже социально-привилегированные чиновники не были единодушны в его оценке. Нередко МВД (старое название КГБ) занималось делами высокопоставленных чиновников. Подсчитано, что в 1938—40 гг. 24% крупных руководителей из промышленности были арестованы или расстреляны. Теперь бюрократия стремилась упорядочить свое правление» (32).

Однако, как использование политики «пряника» в экономике, так и ограничение власти полиции имело свои пределы. КГБ продолжал оставаться важнейшим центром власти в государстве. Оставались в силе многочисленные законы, каравшие тех, кто хоть сколько-нибудь подвергал сомнению власть правящего класса или участвовал в организации забастовок и демонстраций. Были созданы «товарищеские суды» для разбора случаев несоблюдения советской законности и нарушения правил социалистического поведения. Под этим имелась в виду всякая деятельность, посягавшая на монополию бюрократического аппарата, на государственную собственность или на обязанность всего общества работать на чиновничество, как то «незаконное использование государственного или общенародного имущества и транспорта, отказ от общественно-полезной работы и ведение паразитического образа жизни …. браконьерство.. , нанесение ущерба посевам и плантациям животными… , мелкая спекуляция …. пьянство …. нецензурные выражения . . .» .

Согласно Клиффу, дальнейшее ослабление деспотизма в государственной власти было невозможно из-за недостатка товаров, неспособности противостоять засилию бюрократии и командно-административному правлению в экономике, а также ввиду того, что государство соединяет в себе функции хранилища средств производства, центра по развитию образования и культуры, и поэтому не подвержено критике по любому вопросу.

«Следовательно, государственный капитализм в силу своей природы, в отличие от частного капитализма, исключает любую возможность широкой, хотя бы только формальной, политической демократии. Там, где государство является собственником средств производства, политическая демократия не может быть отделена от экономической демократии», писал Клифф.

За ограниченностью политических реформ скрывался тот факт, что власть продолжала оставаться в руках кучки бюрократов. Клифф указывал: «Монополия на власть во времена Хрущева не перестала быть такой же прерогативой КПСС, как и при Сталине. Немного изменился и ее социальный состав. А концентрация командных высот в партии в руках бюрократов в настоящее время даже выше, чем при Сталине … Простые рабочие и колхозники составляют от 1/5 до 1/4 от числа членов партии. Чем выше по иерархической лестнице внутри партии, тем реже можно встретить рабочих или колхозников» (33).

Разлад между попытками Хрущева провести в жизнь реформы и его неспособностью это сделать нашел после определенного момента свое выражение в отношениях между различными национальностями внутри СССР.

Клифф писал: «Сталин умер как раз во время пика кампании по русификации всего населения … Его преемники должны были решить: продолжать ли эту политику или пойти на уступки национальным меньшинствам» (36).

Вначале казалось, что предпочтут уступки. «Самоуверенность нерусских народов СССР, порожденная их успехами в области экономики и культуры, должна привести к растущему сопротивлению национальному притеснению…Там, где отступили от сталинской зацентрализованности в управлении экономикой .. ., резкость и экстремизм сталинской национальной политики стали невыносимы .. .»

Первые указания на это появились вскоре после смерти Сталина.

Клифф приводит ряд примеров того, как некоторые руководители партии в различных республиках были смещены с должностей за чрезмерное усердие в претворении политики Сталина по отношению к национальным меньшинствам. Наоборот, другие, будучи осужденными за «буржуазный национализм», были оправданы. В своей речи на 20 съезде партии Хрущев сурово обвинил Сталина в депортации целых народов. Вскоре после этого часть из них была реабилитирована, реабилитации не подлежали крымские татары и волжские немцы.

Однако основные направления национальной политики не претерпели коренных изменений … Во вновь назначенных правительствах в азиатских республиках не менее 38 из 118 министров были «европейцами» в 1959 г., занимая при этом ведущие посты в правительствах, такие как министр государственной безопасности, планирования, а также председатель или первый заместитель председателя Совета министров. Идеализация проведенного еще при царе насильственного присоединения народов продолжалась, а русский язык продолжал вытеснять родные языки даже из школьных программ в национальных республиках. И хотя нерусское население составляет около половины всего населения СССР, тираж газет не на русском языке составлял в 1958 г. всего 18% от общего тиража, указывал Клифф.

Тех, кто оказывал сопротивление такому положению вещей, не забирали и не расстреливали, как во времена Сталина, но их продвижение по службе становилось невозможным. «Антинационалистические кампании продолжали проводиться в различных республиках, что, как и прежде, приводило к широкомасштабным увольнениям и понижениям по службе. Русские руководители столкнулись с «национальной» проблемой не только внутри страны, но и за ее пределами. При Сталине Москва являлась центром международного коммунистического движения, распространившего свое влияние на треть земного шара при поддержке наиболее воинственно-настроенных групп рабочих во всем мире. Для Сталина это было вдвойне выгодно. Во-первых, коммунистические партии за границей могли быть использованы как фигуры в дипломатической игре с западными странами. Во вторых, их прославление России могло быть использовано как теологическое оружие против рабочих и крестьян внутри страны, чтобы удержать их в повиновении. Разве может быть лучшее доказательство правильности сталинских методов, чем восхваление его рабочими всего мира?

Но способность России контролировать деятельность других коммунистических партий зависела от того, как долго она будет оставаться единственной независимой коммунистической державой.

Клифф писал: «На протяжении длительного времени…международное коммунистическое движение…испытывало один удар за другими: в Германии — от поражения в революции 1919 г. до прихода к власти Гитлера; в Китае — поражение революции 1925 27 гг.; поражение республики в гражданской войне в Испании; разгром Народного фронта во Франции и т. д. Единственная коммунистическая партия, сохранившая власть, была в России. Слабость человека перед лицом стихии или общества приводит его к забвению в религии, обещающей лучшую жизнь после смерти. Аналогично сталинизм стал опиумом для международного рабочего движения во время длительного периода неудач и испытаний»

Обстановка изменилась после окончания Второй мировой войны. Сначала в Югославии и Албании, а затем, что гораздо важнее, в Китае, а позже на Кубе и во Вьетнаме к власти пришли коммунистические режимы, независимые от русских. В целом ряде своих книг и статей (39) Клифф показал, что эти страны в своем развитии руководствовались той же логикой государственного капиталистического накопления, что и Россия. И именно эта логика неизбежно приводила их к серьезным разногласиям с русским руководством. В 1948 г. Тито порывает со Сталиным. Это произошло вследствие того, что Сталин пытался в интересах капитального накопления в России навязать Югославии политику, угрожавшую созданию независимого государственного капитализма в Югославии. Через 12 лет Хрущев оказался перед лицом более серьезного разрыва с руководителями Китайской Народной Республики.

Клифф показал, что корни этого разрыва лежат в разных экономических требованиях двух правящих классов. Русские были заинтересованы в том, чтобы догнать США по уровню производительности труда, а это в свою очередь вело к концентрации капиталовложений в их собственные относительно развитые отрасли промышленности и к использованию оставшихся ресурсов для повышения уровня жизни людей. Китайцы, напротив, отчаянно нуждались в капиталовложениях для создания новых отраслей промышленности, прибегая при необходимости к самым примитивным методам и сохраняя предельно низкий уровень жизни в стране. Различие интересов привело к резким спорам по вопросам выделения ресурсов, и вскоре из области экономики эти споры перешли в область идеологии. Руководству России, совершавшему переход от первоначального накопления к развитому государственному капитализму, необходима была идеология, воздающая должное заслугам данной политики в повышении уровня жизни народа.

Ему было необходимо полностью отрешиться от сталинской идеологии нескончаемых жертв и безжалостной мобилизации человеческих ресурсов на свершение очередных задач. Китайцы все еще находившиеся на уровне первоначального накопления, нуждались именно в такой идеологии. «Для Китая плохо уже то, что он принадлежит к тому же блоку, что и его богатый партнер, получая от него при этом все меньше и меньше в материальном плане. Однако в качестве морального детонатора этот факт с течением времени может иметь катастрофические последствия для маоистского лагеря, отличающегося высокой дисциплиной» (46).

Клиф пришел к выводу, что разрыв между Россией и Китаем - это не временное явление, а постоянное. А это означало, что «в каком бы направлении ни развивался конфликт между Москвой и Пекином, одно остается совершенно очевидным — международный коммунистический монолит развалился» (41).

И вновь данный вывод не кажется абсолютным сегодня. Но в начале 60 годов немногие придерживались такого мнения. Как «правые», так и левые» на Западе считали, что Россия и Китай вскоре должны встать на путь примирения. Исаак Дойчер выразил точку зрения большинства социалистов, сказав, что имея так много общего, эти две державы не смогут долгое время жить в разладе (42).