1990 Г. В % к 1960 г.

Рис. 14. Динамика сельского населения и посевной площади по крупным макрорегионам России, 2008 г. в % к 1990 г.

Давайте спустимся вглубь региона. На примере той же Костромской области, которую мы подробно изучаем. В пригородном районе сельское хозяйство живо: на 3% территории области производится четверть сельскохозяйственной продукции. Только пригород сохранил посевные площади. По мере удаления от Костромы постепенно освоенные территории сжимаются, становятся все мозаичнее, превращаются в мелкие островки среди леса. И на периферии остается узкая полоска освоенной земли только вдоль рек. Но даже эта узенькая полоска не вся освоена. Если мы посмотрим, что происходит в конкретном колхозе, у нас там есть полигон в Мантуровском районе, мы увидим, что из тех земель, которые распахивались до 90-ого года, осталось несколько небольших полей. Большая часть — это заброшенная земля, которая до сих пор числится как пашня. По статистике пашня не так уж сильно уменьшилась. А по существу реально засеваются только 15% тех земель, которые в статистической информации нам даются как пахотные земли. То есть сжатие освоенного пространства колоссальное. На пашне постепенно вырастает молодой лес, и на деревни наступает дикая природа с волками, медведями.

И последнее, что я хотела сказать, буквально несколько слов. Что же приходит на смену этим заброшенным полям в Нечерноземье и в других регионах? Мы все время говорим о развитии, мы привыкли мыслить в терминах развития. Для подобных территорий надо, вероятно, говорить о моделях хозяйственного сжатия. Безусловно, такие модели не остановят сжатие освоенного пространства, они увеличивают его очаговость, но в очагах они спасут хотя бы от тотального забрасывания земель. Таких моделей может быть несколько, в том числе и традиционная модель агропредприятий. Конечно, все предприятия не выживут в таких районах, но какая-то часть выживет. И уже сейчас наметилось несколько типов предприятий, которые выживают даже на периферии регионов. Это муниципальные унитарные предприятия, опекаемые местными администрациями, так называемые МУПСы, их довольно много появляется. Это предприятия, которые поддерживают местные пищевые переработчики, формируются небольшие локальные холдинги. Ведь пищевики все равно нуждаются в стабильной сырьевой базе, и они поняли, что лучше вложить средства в один-два колхоза и получать стабильную продукцию, чем надеяться неизвестно на что. Отдельные предприятия получают средства по национальным и региональным программам, но их немного. Инвестиции в сельское хозяйство идут на Юг и в пригороды, до периферии доходят редко. Но два, три, четыре агропредприятия на район из бывших 15 выживут, и это тоже очень важно, потому что в таких местах агропредприятия выполняют не только экономическую, но и социальную функцию. Все-таки самоорганизация в сельской местности очень низкая, особенно в депопулирующих районах, и главными организаторами остаются крупные и средние сельхозпредприятия. Вторая модель — это мелкое частное хозяйство и усиление его товарности, неважно, есть предприятие или нет. В Мантуровском районе на периферии Костромской области мы анкетировали население, обследовали их хозяйства и выяснили, что при упадке предприятий сжимается и частное хозяйство. Казалось бы — предприятия нет — расширяйся, хозяйствуй — земли много. Но этого не происходит, опять же, потому что произошло не только количественное уменьшение, но и качественная деградация трудового потенциала. Большая часть населения уменьшила производство, что видно на графике 15. Я всегда задаю такой вопрос: как бы вы вели свое хозяйство, если бы вам оказали денежную помощь, неважно, в виде кредитов, дотации или так далее. График 16 показывает, что только 14-15% готовы расширять свое производство даже при внешней помощи. Это и есть реальный трудовой потенциал, который остался на периферии, и это, конечно, очень сильно контрастирует с обилием свободных земель.

Рис. 15. Изменение объема продукции своего хозяйства жителей Мантуровского района Костромской области, % ответивших	Рис. 16. Как бы жители Мантуровского района Костромской области вели хозяйство при гипотетическом увеличении доходов, %

Третья модель - это вообще уход от сельскохозяйственного развития, тут могут быть разные модели, ведь у нас обилие грибов, ягод в этих районах, и переработка всего этого возможна. Наконец, модель, связанная с использованием лесных ресурсов. Надо сказать, что она и раньше имела место, потому что при убыточном сельском хозяйстве многие колхозы выживали исключительно за счет леса. Они использовали бесплатно колхозные леса, и за счет этого у них получалась какая-то прибыль. После нового лесного кодекса 2007-го года их лишили и этого дохода, потому что колхозные леса сейчас ликвидированы, а они должны арендовать леса на общих основаниях, что увеличит волну банкротств агропредприятий в сельской местности. Но, тем не менее, есть специализированные лесодобывающие предприятия, масса пилорам стоит в Нечерноземье. Наконец, там, где почти не осталось трудоспособного населения, все равно нужна социальная поддержка территории, потому что там проживают люди. Эти бабушки должны дожить достойно свою жизнь, тем более что такие малые деревни — вообще-то самые дешевые дома престарелых, эти бабушки себя и продуктами отчасти обеспечат. И здесь нужны самые простые меры, которые местные власти не выполняют, да зачастую и не могут выполнить из-за отсутствия средств, — это автолавки, медпомощь, автобусы до каждой деревни, а, значит, проезжие дороги и так далее. Тогда старики не уедут, и к ним будут приезжать дети, внуки, и, может быть, эта деревня еще останется жить. На самом деле, происходит не только сжатие, происходит и расширение, вернее, реосвоение пространства, но это расширение очень своеобразное, оно тоже выборочное и связанно с двумя процессами. Первый — подъем сельского хозяйства. Я вам говорила про крупные агрохолдинги — относительно успешные предприятия, расположенные в Нечерноземной зоне, как правило, в пригородах. Но их оттуда выдавливают, им, конечно, очень не хватает земли, слишком она в пригородах дорога. Что они делают? Они выбрасывают такие «щупальца» — нетрудоемкие производства на периферию. Вот наглядный пример — Смоленская область. Среди полной разрухи местного сельского хозяйства вдруг появляется такой «вставной зуб». Что это такое? Это откормочный комплекс Останкинского мясокомбината, который находится в Москве. Он имеет свиноводческий комплекс в Можайском районе, а этот свиноводческий комплекс создает откормочное предприятие на 45 тыс. голов в Смоленской области. И это происходит в разных областях, окружающих Московскую, новое сельскохозяйственное реосвоение и расширение сжавшегося было освоенного пространства. Вторая модель расширения освоенного пространства тоже связана с городом и тоже очаговая. Это дачное реосвоение сельской местности, очень популярное. Когда мы говорим о дачах, у нас обычно это связывается с пригородами. На самом деле, это не только пригороды. И в последнее время не столько пригороды. Существует, как минимум, три вида дач. Ближние дачи — наиболее привычные для нас, которые мы видим в Московской области и вокруг любого большого или среднего города. Среднеудаленные дачи больше характерны для Москвы и Петербурга, в первом случае они захватывают регионы, соседствующие с Московской областью. И дальние дачи – зоны дальних дач Москвы и Петербурга уже сомкнулись в Новгородской и Псковской областях, - они распространяются до 600-700 км. Я приведу вам пример одного из сельских поселений в том же Мантуровском районе Костромской области, который мы обследуем, — это 600 км от Москвы. Только в центральном поселении почти треть домохозяйств — это уже городские дачники, там только московские дачники. А в малых деревнях — от половины до 70-90% домохозяйств. Дачники живут в обычных северных деревенских избах, ничего там нового не строят, хотя благоустраивают дома внутри. Более того, пытаются сохранить деревни в их первозданном виде. Дачники, хотя и временно, стимулируют личное подсобное хозяйство местного населения, дают ему возможность приработка при ремонте домов и в целом создают новую социальную среду, хотя и не всегда однозначно воспринимаемую консервативным населением.

И, наконец, заключение. Есть явное противоречие в оценках значимости пространства. Очень модно в последнее время, особенно на Западе, говорить о том, что пространство уже не важно. Что у нас наступает смерть пространства, у нас технологический прогресс, у нас широкополосный интернет, у нас усиливается связность территории, у нас информационное общество, физический размер пространства нам не важен. Все, что я вам пыталась показать на фактах, - это совершенно противоположная точка зрения. Я беру на себя смелость утверждать, что пока в условиях России пространство - это смерть для сельской местности. Почему? Прежде всего, из-за недостатка демографических и финансовых ресурсов для освоения огромного российского пространства. Технологический прогресс, конечно, важен, и скоростные поезда, и самолеты, и тому подобное, но все это касается больших городов. Например, пустили скоростной поезд Сапсан, это приблизило Петербург к Москве, но «отдалило» (во временном эквиваленте) внутренние районы Тверской области вдоль трассы от Твери в два раза из-за отмены электричек. И российское бездорожье, как мы видели, все еще составляет колоссальную преграду за пределами основного каркаса расселения. Глобализация, информация –действительно, проникают всюду, они становятся важны, но из-за них становится важнее комфорт, что усиливает отток из деревни, где этого комфорта нет. И, в результате, близость к большому городу становится ключевым фактором, который лимитирует развитие удаленных районов, является все-таки сильная депопуляция и, как результат, качество трудовых ресурсов, которые блокируют развитие любой территории.