Послесловие

“История культурологических учений” - так названа эта книга. Ее замысел состоит в том, чтобы представить творческие произведения всемирно известных зарубежных и отечественных культурологов и драматизм их жизненного пути. Нередко эти “два лица” одного человека оказываются разорванными или находятся на разных половинках, как у двуликого Януса, и не сопоставляются друг с другом, как будто они относятся к двум сторонам Луны - освещенной и погруженной в тень.

Краткие предисловия в виде биографических справок, столь привычных в научной и энциклопедической литературе, лишь усиливают эффект противостояния творчества и жизненного пути личности. Они воспринимаются читателем как малосущественное дополнение к главному и потому чаще всего ускользают из сознания, оставляя в нем, в лучшем случае, незаметный след из перечня дат и событий.

Личность мыслителя, его судьба и драма жизни, мотивы творчества, внутренние диалоги с самим собой, взлеты признания и боль отчуждения, восторг потомков и холодность современников, завалы препятствий на пути творческих идей, одиночество и разочарование, материальные трудности и сила духа - все, что делает жизнь человека неповторимой и привлекательной, представляет несомненный интерес и для читателей. Соединить изучение творчества и портрет личности в ее уникальном своеобразии - такова сверхзадача этой книги.

Решать ее очень непросто. Для этого нужно не только хорошо знать творчество ученого, но и ознакомиться с такими материалами, как мемуары, дневники, письма, которые могут стать историческим источником для воссоздания жизненных драм и противоречий.

Культурология все более тесно соединяется с культурной антропологией, проявляя интерес к человеку в истории, его отношению к ценностям, нормам, запретам, настроениям, мнениям, характерным для той эпохи, в которой он жил. Здесь на помощь исследователю приходят историческая психология, этнография, позволяющие более полно представить взаимоотношения личности и Времени.

Но при этом трудно избежать схематизма, столь опасного для познания творческой биографии. Еще совсем недавно таким “подводным рифом” и всеобщей “отмычкой” был классовый подход к оценке мыслителей прошлого. Считалось, что из-за своих узкоклассовых интересов ученый всегда “ошибался, недопонимал, не сумел постичь”, и только одному направлению в общественно-гуманитарной науке доверялось право отражать реальность в полном объеме. Такая претензия на истину в конечной инстанции вела исследователя в неизбежный тупик, ограничивала возможности и диапазон познания.

Идеологический подход в объяснении историко-культурного процесса, постепенно преодолевается и надо надеяться, что молодые ученые смогут быть более свободными в научной деятельности.

Для этого в наше время появились новые возможности. Если прежде доступ ко многим историко-культурологическим работам был закрыт цензурой, отсутствием переводов, а приобщение к мировому процессу развития гуманитарного знания осуществлялось из “вторых рук” - в пересказе и критическом реферировании не всегда добросовестных исследователей, к тому же ограниченных жесткими рамками идеологического контроля, то теперь настали иные времена.

Многое из наследия мировой культуры пришло в Россию с большим опозданием, и это, несомненно, осложняет и задерживает развитие гуманитарного знания. Но следует признать, что в период 90-х годов в России опубликовано немало великих произведений мировой общественной мысли, и надо успеть все освоить.

Однако схематизм классового подхода в изучении истории культурологии - лишь одна грань, хотя и достигшая непомерной абсолютизации. Не меньшее распространение получило в анализе теоретических концепций отождествление личности и исторического фона эпохи. Перечисление событий, которые происходили в этот период и должны были бы отразиться в его произведениях. Но в действительности творчество и самые значительные события эпохи не всегда тесно связаны между собой.

Личность не пассивна по отношению к массовой психологии своего времени. Она может быть вовлечена в события, но может оказаться на обочине, ее реакции могут совпадать с преобладающими настроениями, но могут быть и противоположными. Высказываемые идеи нередко не воспринимаются современниками, кажутся им чуждыми, а иногда и просто смешными, фантастичными. Это нередко приводило к тому, что предложенные теории отвергались. Непризнание всегда наносило урон творчеству, глубоко ранило душу, вызывало эмоциональные потрясения. В ответ на подобное отношение современников один идет на компромисс, подстраиваясь под “общий хор”, наступая “на горло собственной песне”, а другой отвергает эту возможность, оставаясь наедине со своими идеями, и только очень поздно к нему приходят слава и известность.

Жизнь ученого в своей повседневности оказывается совсем неодинаковой. Часто можно услышать, что такова судьба. Говорят о судьбе обычно с добавлением: “беспощадная”, “слепая”, “враждебная”; злой рок, который гасит, давит, ведет к гибели. Жизнь человека оказывается нередко в зависимости от неизвестной, невидимой силы, демонического начала, сопротивляться которому бессмысленно и бесполезно. Роковые события лишь кажутся случайными, но они неизбежно настигают гения, он попадает под их влияние, и уберечь его от неминуемой гибели кажется невозможным. Судьба есть у каждого, однако в жизни творческой личности ее действие особенно заметно и печально.

Но есть и иное толкование роли судьбы. Нередко говорят о судьбе как о стечении благоприятных обстоятельств, о «госпоже удаче», об иронии судьбы, благодаря которой отступают трудности и препятствия на пути творчества, которые позволяют посмеяться над роковыми событиями, предсказаниями и силой духа возвыситься над ними, преодолеть зависть, найти поддержку.

Жизнь человека нередко сравнивают с дорогой, на которой есть рытвины и ухабы, ямы и завалы, пригорки и низины. Человек в течение одной жизни проживает несколько биографий, разного творческого достоинства и душевной напряженности. Проникнуть в духовный смысл каждого этапа очень сложно.

И здесь подстерегает исследователя третий тип схематизма, когда предпочтение отдается какой-либо одной линии жизни, а все другие отсекаются как ненужные или “портящие картину”. Но при этом вместо реального многообразия жизни возникает черно-белый вариант, возможно достаточно четкий портрет, но далекий от оригинала.

Все эти рассуждения о схематизме важны для того, чтобы еще раз подчеркнуть сложность органичного соединения творчества и жизни мыслителя. Но без этого история культурологии теряет тот импульс, который столь необходим для понимания культуры, и становится очередным “набором” концепций, перечнем идей, не согревающих душу. Надо восстановить непрерывное течение жизни личности во всем многообразии, когда мыслитель предстает и как человек своей эпохи, и как обгоняющий Время Пророк, проникающий силой интеллекта в сущность культурных процессов.

История культурологии необычайно увлекательна и интересна. В ней ждет исследователя много “белых пятен” и открытий. Немало предстоит сделать молодым ученым, ибо надо построить и общий каркас здания новой отрасли гуманитарного знания, и произвести ее тщательную отделку, определив проблемное поле исследования культуры, выяснив связь с историей общественной мысли и установить коммуникации со всем миром.

Интерес к культурологии, как науке исследующей мировую и российскую культуру во всем богатстве и многообразии, привлекает многих ученых.

ХХ1 век будет отличаться от предшествующего периода чрезвычайным динамизмом, потребует от человечества особенного внимания к развитию духовности, толерантности, понимания культурной самобытности и уникальности каждого народа, неповторимости творческой личности.

Надеюсь, что мои размышления о теоретических проблемах культурологии и описание жизни и творчества выдающихся мыслителей, будут содействовать развитию новой отрасли гуманитарной науки.