58. Язык философии и язык науки.

Вопрос о соотношении философии и науки является одним из дискуссионных. Между тем ответ на него расширяет и углубляет понимание сути и предмета философии. Исторически сложилась очень тесная связь философии и науки. Во-первых, научное познание в различных формах, как подчеркивалось выше, явилось одним из истоков философии и средств "победы" Логос над миром. Во-вторых, философия оказалась и была длительное время колыбелью научного знания. Ведь многие философы были одновременно естествоиспытателями и внесли существенный вклад в развитие науки. И вообще вплоть до Нового времени наука в современном понимании развивалась в рамках философии, что служило веским основанием считать последнюю "наукой наук" или "матерью наук". Великий процесс дифференциации научного знания начавшийся в 17 в. , с одной стороны, значительно подорвал связь философии с наукой, поставив ее в "положение короля Лира" или "поэта, опоздавшего к дележу мира" с другой стороны, эта связь, пожалуй, даже укрепилась по мере трансформации философии в некоторых учениях (И. Кант, позитивизм и др.) в "метафизику знания".

В результате всего этого в целом ряде своих школ и направлений философия приобрела такие существенные черты науки, как "объективность понятия" (Гегель), логическую последовательность и цельность, самоопределение, через систему рациональных категорий, "веру" в бесконечность мира в целом, в безграничность научного знания и отсутствие тайны, чуда и авторитета. Что и служит веским основанием считать философию не просто наукой, а универсальной, всеобщей или синтезирующей наукой о мире и человеке.

Однако в этом не вся философия, если учитывать внутренние устремления ее к "любомудрию" и другие моменты, ставящие ее в определенную "оппозицию" к науке или даже противоречащие последней. Прежде всего в отличии от науки, философии характерно субъективное, индивидуальное начало или, скажем, некая "субъективность понятия". По Ф. Шеллингу, философия в целом исходит и должна исходить из начала, которое будет абсолютным тождеством, совершенно необъективно".

"Подлинная философия, говорил В. И. Вернадский, - глубоко личное, индивидуальное знание", а Н. Бердяев особо и всегда подчеркивал, что "философия - это не область научного знания, а всегда личное мировосприятие, в котором оценка предваряет познание и определяет его. Философия познает бытие из человека и через человека, в человеке видит разгадку смысла, наука же познает бытие как б вне человека, отрешенно от человека". Далее. Философию интересует не сколько цельность, сколько "бесконечная раздвоенность противоположных действительностей", а ее арсенал богат иррациональными понятиями и идеями. Безграничность научного познания для философии, если не нонсенс, то существенная издержка, требующая своего преодоления. Вспомним Гамлета: "Есть многое на свете, друг Горацио, что и не снилось нашим мудрецам". Видное место в философии занимают понятия тайны, чуда, авторитета. "Все - тайна" (Ф. Достоевский). Существенной идеей в философии является идея не только бесконечности мира, но и бесконечности каждого отдельного предмета. Нельзя не сказать также о красочности, разнообразии и афористичности языка философии. Крылатые фразы и выражения - достояние философии, ее золотой фонд. Философию многих философов, особенно древних, мир узнает по афоризмам, сентенциям и метким изречениям.

К исходу второго тысячелетия разрыв между жизнью, гуманностью и наукой ничуть не уменьшился. Одна из причин - непомерная амбициозность науки, маниакальная уверенность в решении всех проблем, включая проблемы жизни и смерти, а также упорное непонимание того, что каждое благо, созданное наукой существует лишь для того, чтобы погасить "негативные" последствия, "позитивного" порожденные самой наукой. Между тем философия давно осознала и пытается всеми своими средствами преодолеть пагубность этого пути. Но это ей не удается, т.к. в силу своей социальной незащищенности, так и по причине социальных заказов науки. Сама же наука, как правило не проявляет энтузиазма в удвоении философских истин и императивов, возможно из-за недомыслия ее творцов и связанного с ним чванливого притязания на абсолютную истину. В результате между философией и наукой остается зияющая пропасть. Упомянутый П. Флоренский в этой связи писал: "Философия в самом существенном отрицает метод науки - отрицает и борется с ним и плавит его неподвижность жаром своего Эроса к подлинно - сущему.

В противоположность мысли, которая твердо стоит и "недвижима", и мысли, которая "убегает и не хочет стоять, где ее поставили", указывается несовместимость Науки и Философии. Эта несовместимость есть непримиримость условной манеры и подлинной отзывчивости, непримиримость рабства и свободы, непримиримость спеленутой мумии и живого тела. Философия может кротко перенести простое отсутствие метода в житейском воззрении; но она беспощадна к искажению жизни в методе Науки. Философия протягивает руку помощи первому, но Науку она может только осаживать в ее горделивом притязании, и не раньше прекратит враждебные действия, чем ее рабскую приведет в рабство. Рабство Науки - в ее схемостроительстве к себе: не ведаю пищи духовной, она ослеплена маревом собственных творений и себе рабствует, рабствуя же себе, враждебна жизни. Но враг врага жизни, философ, через отрицание отрицания, возвращается к жизни. Наука во всем серединна, задерживаясь на линии безразличия, и поэтому не примыкает к помостам творческой силы: ни жизнь природы, ни волнение личности в глубинах своих не доступны ей". Вот почему философия обнимает и сама находится в объятиях искусства и религии, для которых размышления о жизни, человеке и сущем находятся на аванпосте их метода. Конечно, в ее арсенале находится место и научному знанию, но при условии подчинения его "логике и методу" жизни, свободы и творчества, личностных переживаний и вечных нравственных императивов. Можно сказать и о том, что в философии научное знание, религия, искусство и другие форм духовности связаны не эклектично, а претерпевают своеобразную "переплавку", что характерно для любого синтеза.