ловися!.. Що чоловік тобі і з глуздом не збереться, як на світі і обертаться! Що ж робить? Мовчать? Та джеж і мов­чу... Коли б уже їм заціпило! — Я ж то й кажу, йовграпе, щ₀ нема його на світі, як з своєю рівнею — з мужиком: чи то полаяться, чи то поскубтись, чи то побиться, чи й помирить­ся, то все воно-таки, сказано, свій брат. Я ж то од того оце

і на Солопія напався... Аджеж панів нема С о л о п і- їв? Як твоя на се думка, йовграпе? Ти письмениіший від мене, ти багацько дечого в книжках розчовпав; ти вже таки бував в бувальцях; .бував, як кажуть, на коні і під конем,— скажи ж, будь ласка, приятелю, чи нема, на лихо, часой сього мення між панами, щоб мені, хай бог боронить, не взять іноді гріха'на душу? А то, як що... то опанує мене ли­ха та нещаслива година! Бог його святий зна: може, не тут споминаючи, і між панами вирветься не один Солоп’яга! Бо вже у мене щось недурно свербить ,на голові чуприна!.. Ей!.. Та будуть же лупить, скажені!.. Та вже ж, сількось, нехай б’ють; уже з мене, Йовграпе, небагацько олії виб’ють! Аби лишень мені, господи, з кирпатою пораховаться!.. А кир­пата не за горами; а там сховаюсь в домовину та й покажу їм з-за пазухи отаку здоровецьку дулю!.. Ну, Йовграпе! Нічого довго роздабарьовать: бери казку. Що буде, те й буде, а буде те, що Бог нам дасть. Бери «Солопія» та й неси до друкарні: хай там твій Микола друкує як знає. Ко­ли, я ж кажу, вовка лякаться, то й в ліс не ходить. Не та­кий і чорт страшний, як його малюють!

Нечто для сочинителей

Гораций советовал не прежде издавать в свет сочинения, как когда они перележат у сочинителя девять лет. Долгая беременность предвещает совершенно созревший плод. Пло- дов сего рода мьі, по большей части, не видим, да и очень редко они появляются: стало бьіть, писатели не памятуют о том, что сказал Гораций. А посему не худо би написать сию великую истину на дверях каждого опрометчивого со­чинителя,— и попросить всех вообще и каждого в особен- ности, чтобн они чаще поглядивали на дверь, прежде не- жели возьмут перо в руки.

Ничто не может бить правдоподобнее, как то, что Го­раций, -наученньїй собственньїм опитом, возвестил сию важ­ную истину; в противном случае он никогда бьі не осмелился с такою самонадеянностию сказать о своих сочинениях: «Я памятник себе воздвиг тверже меди». Самохвальство сего рода можно бьі приписать излишнему самолюбию, но,

когда вспомним, что цельш ряд веков не в состоянии бьіл уменьшить достоинство его произведений, то охотно сог- ласимся, что он сказал правду и что памятник его в самом деле не подлежит разрушению.

Следующее повествование о Виргилии основано на сви- детельстве самого Августа, что Марон, страшась будущей участи своей «Знеидьі» и чувствуя при смерти, как произве- дение его еще несовершенно обработано и не пересмотрено с строжайшею внимательностию, велел било сжечь оное; Макровий же, сохранивши отрьівок из письма его, писан- ного к Августу, желавшему иметь его «Знеиду», свидетель- ствует, что не бьіло усилий, которнх би он не употребил, дабьі творение своє очистить от всех возможньїх недостат- ков. Вот ответ его к Августу: «Я часто получаю письма твои о моем Знее. О, ежели бьі я находил в нем все достойное твоего слуха, то давно би с охотою послал его к тебе. Но я предпринял такое дело, которое, по мнению моєму, едва ли не безрассудно,— когда, как сам знаешь, требуется к со~ вершению оного множество других сущєствєннейших све- д'ений»,

Итак, что представлено в пример, говоря о Горации и Виргилии, величайших и бессмертних писателях, то дока- зьівает, какое усилие, какую внимательность, какую осмот- рительность должен употребить тот, кто намеревается пред­ставить свету своє произведение и с ним подвергнуть славу свою суду грядущих веков! Что имеет причину нравиться нам, то не имеет еще довольно доказательств, чтобьі по­правиться другим. Суд в собственном своем деле подлежит сомнению; особенно в таком, которое касается величайшєй нашей пользи. Ежели хорошее о нас мнение или високне степени возбуждают в других зависть, то тем более слава наших дарований и обширньїх сведений возбудит оную, ког­да украшением сим ми обнкновенно бьіваем обязани самн себе, а не стечению обстоятельств: и потому завистник не найдет в сем случае зверского для себя утешения — изо- бресть предлог, которим би можно било ему уменьшить в нас то, что его раздражает; и сие тем жесточее его снедает, тем чувствительнее его мучит.

Ежели первий порив разгоряченного и напряженного воображения єсть всегда самий живейшнй; ежели он часто бьівает творцом високого, прекрасного, изящного, то зато сей же самьій порьів всегда слишком дорого ценит плод, которий он производит. Жар его, кажется, по окончанин труда простьівает, но при всяком обращении к нему опять пламенеет. Дблжно беречь его, сколько можно, и ежели не истреблять, то, по крайней мере, удерживать: иначе, желая

43

очаровать других, писатель сам обманется и, вместо снискания новой слави, потеряет самопроизвольно ту, на которую приобрел уже право. Истинно и глубоко просве- щенньгй человек знает, как трудно бьіть совершенньїм, а і того более, как совершенство не совместно с силами челове- ческими; І потому он старается только сблизиться с совер- шенством и, чем далее подвинется вперед к сей волшебной цели, тем яснее видит, сколько еще ему подвигаться долж- но. Он чувствует, что уже совершил, но чувствует и то, что совершить еще должно. И ежели какое-нибудь намерение на сем поприще достойно порицания, так зто робость, ус- трашась препятствиями, предаться отчаянию и возвратиться назад с половини дороги. Всякое произведение в своем ро­де наук и искусств єсть чрезмерно трудно, ибо в каждом роде должно бить оно совершенно, а совершенннм бить так трудно, что едва ли не грешно и мечтать об зтом. Итак, не довольно простннуть на минуту, чтобн впоследствии, так сказать, не загореться,— потребна постоянная и деятельная крепость ума, которая бьі нас делала хладнокровньїми чи- тателями собственного нашего произведения; тогда только ми произнесем беспристрастньїй о себе приговор. Может бить, то, что я скажу, покажется странньїм и невероятньш, но уверяю, что оно заключает в себе истину: лучшею по­рукою хорошего творення єсть то, когда творед, несмотря на свои усилия, на свою заботливость, на свои поправки,— недоволен своим творением. Таков бьіл Виргилий, когда хотел сжечь свою «Знеиду»; он вместе с тем показал, как желал лучше уменьшить будущую свою славу, не- жели, хотя несколько, помрачить ту, которою уже насла- дился.

Не моє дело, не моє намерение в сем случае определять строго время и сроки. И сам Гораций, когда говорил попиш- щ| ргешаіиг іп аппит*,— не полагал в самом деле про- должение девяти лет, а имел единственное намерение дать почувствовать, что с оконченннм произведением торопиться не надлежит, но ожидать до тех пор, пока первьій восторг сочинителя не утихнет и не пройдет,— и тогда только вве- рять другим свою собственность. Мольер, неподражаемнй комик, не прежде произведения свои отдавал на сцену, по- і ка не прочитнвал их своей кухарке: ежели удавалось ему ее рассмешить, тогда он бил в полной надежде, что пиеса І его приобретет всеобщие рукоплескания, и — поверят ли?.. | опит доказал, что вкус кухарки никогда не обманнвал! І В каком отношении Мольер бил к своей кухарке в своих І

1 Нехай полежить дев’ять років (лат.).

комедиях, в таком отиошении должен бьіть к другим всяк тот, кто намеревается подвергнуть чужому суду свои сочинс- ния, в каком би ни били они роде иаписанн, прозою или стихами. На суд сей и совет благоразумие велит пригла- шать не кого другого, как только людей просвещенних, а что важнее всего,— людей, чуждьіх всякого пристрастия. Таковьіх Гораций називает истинними Аристархами, гово- ря: человек справедливий и благоразумннй слабие стихи вмбросит, переменит то, что требует переменн, и проч. и сделается истинннм Аристархом... ,

Надобно иметь богатнрскую решительность, или, лучше сказать, надобно бить слишком неразборчивнм в доверии к собственннм своим силам, чтобн отважиться с хладно- кровньїм равнодушием вислушать приговор, произносимнй общим вкусом в то время, когда он. взвешивает на весах строгой разборчивости подсудимое творение. Частнне мне- ния не столько опасни,— они подверженн своим ошибкам, ибо ими обладают пристрастие и предрассудки, но время?.. время их не имеет и, передавая грядущим поколениям тру­ди наши, знаменует их печатию памятования 1 слави, или пятном стида и забвения.

Звание писателя, что касается до существенного его значення как наставника и учителя, сие звание важное и благородное вручает ему некоторую власть над читателем; но власти сей не присвоєна способность навсегда поддер- жать честь сню с равним достоинством. Лестно имя настав­ника, но трудно, неимоверно трудно удержать оное! Началь­ство и старшинство требуют покорносги: следовательно, по существу своєму, и то и другое не весьма приятно для поко- ряющихся; а посему, как раби слишком косой и завистли- вий взор обращают на своих господ, так и читатели привик­ли взирать на сочинителей.

Да простят мне подобие: что єсть ученость? зто хлеб, вкусннй и тучний. Но чтобн мука, из которой он составля- ется, сделала его превосходннм,—для сего она должна бить чистейшая и тончайшая; сделаться же такою она не прежде может, пока не пройдет несколько раз сквозь разного рода сита. Итак, прежде нежели чужое мнение произнесено бу- дет,— статься может, в невнгодном приговоре,— то пускай до того времени собственннй строгий суд, держа в тесннх прєделах критики своє произведение, разбирает его, взве­шивает, применяет, обрабатнвает; а даби сие с надлежа- щим успехом совершить можно било,— для зтого потребно столько времени, что рассуждая о сем строго, кто знает, не показался би нам и сам Гораций слишком скорим с своим девятилетним срокомі

Когда я говорю здесь о писателях, то разумею таких, ко- торьіе кажутся приобревшими права на знайомство своє | потомством, оказнвая или, по крайней мере, оказать желая услуги свои обществу, для которнх пишут; а посему боже меня сохрани причислять к сим немногим избранньїм тех многих названньїх бумагомарателей, которие иногда для угождения своей пустой напищенности, а иногда (в чем также многие грешньї) от голоду и холоду знаются с чер- нилами! Из такових кузниц всегда виходит фальшивая мо­нета. Сочинения, коими ми теперь забросаньї, суть по боль­шей части бесполезние собрания и избьітки вещей, давно уже известннх, правил хозяйственних и сельского домо- водства, написанних теми, кой и орют, и пашут, и собирают, и мелют только на одной бумаге, статистических истин, от- крнтнх пахарями, остроумий в таких вещах, в которнх уму совсем нечего делать,— одним словом, нас задушают всем тем, что производит душевную дурноту. Зтого мало, что ж еще, когда все зто дьішит ядом разврата и соблазнов?

Двоякого рода сочинения, то єсть обидньїх сатир и раз- вратннх правил, к несчастию века нашего чрезмерно размноженньїх, не должно также включать в число сочине- ний, с которнми спешить не надлежит: таковьіе плодьі лег- комнсленности, разврата, злоби и безбожия достойньї не сохранения, но совершенного истребления.

ЛИСТ ДО РЕДАКТОРА ЖУРНАЛУ «ВЕСТНИК ЕВРОПЬІ»

[...] Между прочим и по влиянию любопьітства захотел он (П. Гулак-Артемовский.— Ред.) попробовать, нельзя ли на малороссийском язьіке передать чувства нежньїе, благо- роднне, возвишенньїе, не заставляя читателя или слушате- ля смеяться, как от «Знеидьі» и от других, с той же целью писанннх стихотворений. Указьівая далее на некоторьіе на- родние песни малороссийские, на песни самьіе нежньїе, са- мне трогательнне, он с благородною неуверенностью в ус- пехе вндает балладу свою («Рибалка».— Ред.) единственно как простой опит.

Олександр Склабовський О ПОЛЬЗЕ И ЦЕЛИ П093ИИ

. Необходимо всему научиться, что почитается нужньїм в гражданской жизни, особливо относительно отечествен- ной словесности. Без сего к чему послужат им все сведе- ния в иностранной? Сия последняя должна только слу­жить дополнением, а не составлять главного предмета всех наших занятий. Вспомните слова одного сенатора Венеции, которьій, увидев рднаждьі в руках енна своего историю Англни, внрвал у него книгу сию с негодованием и сказал: «изучай прежде истврию своего отечества!» Зти &юва применить можно и к словесности вообще: научи­тесь прежде своєму отечественному язнку, узнайте все его достоинство, познакомьтесь с его образователями, которие его очистили, украсили, обогатили, узнайте цену трудов их и будьте к ним признательнн! Тогда облегчатея для вас средства к изучению и иностранной словесности; тогда только, а не прежде, и подражание древяим классикам — сим обильнейшим рудникам, так давно уже открнтнм и разрабатьіваемьім и которие, доставив ученому свету столько богатьіх материалов, все еще кажутея неистощи- мьіми — может принести существенную пользу и вам и ва­ше му отечеству.

...И поелику основание поззии, по замечанию многих ученнх, єсть подражание и внмьісльї,— а истина должна иметь преимущество пред всяким .внмнелом; то и каза­лось би, что история лучшею может служить для нас нас­тавницею в нравственности и руководительницею на пути жизни, нежели поззия. Но сравнивая силу впечатлений той и другой на воображение и сердце наше, и здесь долж- но уступить преимущество последней. Сколь ни обширнн границн истории, но она подчинена строгим законам, ко- торьіх нарушить никак не может: она излагает одни только истиннне деяния, рабски следует за течением происшест- спй. ґдСі’орИК должен повествовать только о том, что слу- чилось, а не — что могло или долженствовало бн случить- ся. Никогда вьігода предлагаемого им какого-либо настав- ления не может заставить его — вероятностью происшест- вия заменить то, чего требует точность оного. Но позт не стеснен сими границами: соображаясь с предположенною целью, он может вьідумьівать, располагать происшествия, как ему угодно, и не только повествовать о добрих і злих деяниях людей, как историк, но и определять одним наг- раждения, а другим наказания, соразмерньїе их поступ­

47