вестньїй под названием змфазиса. Так нередко то, что в чале происходит от нужд и бедности народа, впоследстви' составляет роскошь его! Но обратимся к расоматриваемо" нами песне: Козак уезжает, уже он чуть виден вдали, гл же родньїе его?.. В конде деревни ЗЄЛЄНЄЄТ ХОЛМ, несколько женщин в уньїнии стоят на оном, простирая по дороге пе- чальньїй взор свой, зто они, зто его родньїе. Долго, ДОЛГО провожают они глазами любимца своего, наконец козак сокршіся и печальное семейство с горестию возвращается домой, дабн еще долее его оплакивать!

Довго вони на могилі край села стояли,

Довго, довго козаченька вічми провожали,

А ще довше вони його дома оплакали.

Какое чувство и живость изображения! Читая место сие, невольно вспоминаю трогательную разлуку Гектора с Анд- ромахой. Малороссийский сочинитель, без сомнения, не чи- тивал «Илиадьі» и не слмхал о Гомере; но закони природи общи и неизменнн. Человек, истинно тронутнй предметом своим, говорит ясно, резко и часто весьма сходно с другим, отдаленним от него и пространством и временем, но нахо­дившимся в подобном положений.

Наконец, во многих малороссийских песнях, как я внше упомянул, изображеньї обнчаи и характер народа. В одном месте видно, например, то счастливое время, когда четнре вола и две лошади обставляли богатство; в другом одеж- да и домашние обряди малороссиян; в ином гостеприимст- во их, почтение к родителям, уверенность в Провидении и тому подобное...

Ізмаїл Срезневський несколько замечаний о критике

Из истории человечества можно приметить, что в непро- свещеннне времена люди отдавали более справедливості! талантам своих собратий и признательнее били в недостат- ке собственннх, нежели во времена просвещеннне. Таким образом, когда первие гении, проникнув в таинства приро­ди и подражая ей самой, попали на счастливую мисль, что можно изображать оную человеческим словом и голосом и тем придать ей более красоти, блеску и величия, нежели сколько приметить могут обьїкновеннне уми, тогда первие творення их произвели во всех дотоле неиспьітанное удо- вольствие. Все слушали их с восхищением и даже не вери-

62

ли, чтобьі сие могло бьіть вместимо в способностях чело-' веческих, почему приписьівали все вьісшему вдохновению. Они не только не осмеливались судить об их твореннях, но не могли приискать приличнейшего уважения самим твор- дам, как приписать им происхождение от богов, что дока- зьівают баснословньїе повести об Орфее, Амфионе и пр. Самое невероятное возвишение действия гениев на своих современников доказьівает такое почтение и удивление оньїм. Итак — первьій период обнаружившейся поззии и красноречия бьіл периодом всеобщего удивления и призна- тельности.

Но всеобщее удивление и признательность скоро воз- рождают соревнователей. Таким образом могли появиться острне умьі, которьіе, проникнув в тайну гениев, сами си­лились приобресть славу их своими произведениями, и, мо­жет бьіть, некоторьіе в том успели, а особенно хвастливне люди, которьіе обьїкновенно сами умеют возвншать свои дарования велеречивими похвалами. Стечение такових со- перников естественно должно било возродить спор между слушателями, кому из них отдать преимущество. Тогда ма­ло-помалу завеса заблуждения начала спадать, и произ­ведения умов начали слушать с большею примечательнос- тию и разборчивостию. Ум человеческий стал смелее. На­чали доискиваться причин, почему что нравится или не нравится в вираженнях, описаннях, ходе и порядке повест- вования и пр. Таково, кажется, било первое начало критики.

Но такая критика, основанная на своенравних мнениях каждого, не могла принесть существенной пользи для очи­щення язиков и вкуса; и гении, которне во всей мере чув- ствовали своє преимущество пред другими, принуждени били доверять более своим талантам, нежели полататься на неосновательнне суждения других. Они, хотя без на- мерения, составляли для себя правила, сообразние природо, но следовали им, не вндумивая никакой системи. Образо- вание гениев состояло, может бить, только в особенной внимательности к произведениям прежде бивших гениев и в замечании их красот и недостатков.

Итак, период устной и произвольной критики до того времени, когда она стала зависеть от справедливого мне- ния здравомислящих людей, должен бить очень продол- жителен. Поелику — когда начали вникать в вираження гениев, всякий по своєму наречию, то спори и сомнения в правильности оннх заставили наконец подумать, что нужно сначала положить определительние правила язика и из- меняемости его; когда начали вникать в мисли гениев, раз­бирать связь и последствие мислей, тогда распри и состя-

зания в рассуждеиии правильиости оньїх подали случ • здравомнс лящим умам подумать: не возможно ль и самк мисли подчинить определенним правилам и формулам п.^Є котормм можно би било судить о правильиости их; когд° начали обращать внимание на украшения, кой, будучи рас сипани, как драгоценнне перльї, в образцовьіх произведе'. ниях, невольно увлекали ум и сердце, тогда проницатель- ниє уми начали делать догадки, что и самьіе украшения можно подчинить правилам; когда начали исследовать приличие и неприличие виражений, мислей, украшений сходство или несходство их с природою, с образом жизни н пр., тогда вздумали, что и зти предмети можно некоторьім образом подвесть под общие правила. Итак мало-помалу увидели, что знание грамматики, риторики и пиитики, ло- гики и зстетики суть необходимьіе подпори здравой кри­тики, и кто хочет давать истинную цену какому-нибудь зстетическому произведению, тот сначала должен иссле­довать оное по всем упомянутим наукам, а без того суд его не будет основателен и не может заслужить доверенности.

Критика єсть самая любимая дочь философии и самая искренняя подруга логики. Я не говорю здесь о той крити- ке, которую часто величают зтим именем, которая, как жен- щина, подверженная истерическим припадкам, на всех и на все кричит без толку: и то не так, другое не по ней, тре- тье не у места, четвертое не хорошо и пр. Такая бешеная критика єсть самозванка и самая ненавистная иеприятель- ница истинной, постоянной, здравой критики. Не говорю о той величавой критике, которая, надеясь на свою важность, как жеманная придворная дама, с важним тоном спраши- вает своих поклонников: «неправда ли, что зто слово не хо­рошо? Ви со мною согласитесь, что зта мисль никуда не годитея?» и пр. И ожидает на все беспрекословного ответа: «точно так! ваша правда!» Потом почитает за нужное об- ратиться к самому сочинителю, смеяться над его поступка­ми, воспитанием, происхождением, неловкостью и пр. Не говорю о той хладнокровной критике, которая, будучи глу­ха для впечатления нежньїх звуков лирьі и слепа для рас- смотрения очаровательних красот природи и изящннх про- изведении человеческих, почитает все изящное безделками, не стоющими внимания, так, как один жалкий геометр, про­читав «Ифигению», спросил: «какая же теорема зтим до- казьівается?» Я понимаю такую критику, которая без вся­кого пристрастия рассматривает произведения ума и воображения с искренним участием. Зта критика поступает і писателями точно так, как благоразумная и нежная мать с детьми, похваляя в них хорошеє и останавливая от худо-

го, с намерением сдслать их впрсдь осторожнес. Она научит нас правильному суждению о зстетических твореннях без всякой личностн; она не только не охладит в нас чувство- ваний к изящному, но усовершенствует оньїе; она, если мьі захотим сами бить писателями, увеличит силу воображения и подкрепит оную силою рассудка. Такою-то образованной критикой руководствовались все лучшие древние писатели,' чрез что и по сие время заставляют нас себе удивляться. И новейшие писатели, предполагавшие себе целию славу в потомстве, рассматривали с помощию таковой критики свои творення и не ошиблись в предположении.

Все знают, что цель критики состоит не только в том, чтоб отьіскивать в зстетическом творении худое, но и по -достоинству восхишаться хорошим. Напротив того наши филологи,— к сожалению, очень многие,— взялись за одно первое, и, тщательно стараясь отьіскивать погрешности, еще тщательнее стараются уколоть или обругать самого писа- теля. Следствием зтого бьіло то, что и самая идея критики совершенно изменилась, унизилась. Чего ж они хотят? Ду- мают ли чрез зто возвьісить успехи литературьі? Но брюзг- ливьій воспитатель, которьій с утра до вечера ворчит на своего воспитанника за самьіе маловажнне ошибки, нако­нец ему наскучивает и делает его упрямьім в самих боль- ших погрешностях. То же делают и наши филологи. Они только заставляют презирать их бранчивне упреки и суж- дения и оставляют писателей не только не поправившими­ся, но часто упрямьіми защитниками своих погрешностей и потому для литературн не предвидится никакой пользн от их рецензий.

ПЕРЕДМОВА ДО «УКРАЙНСКОГО СБОРНИКА»

«Украинский сборник», которого издание начинаю зтой книжкой, должен бить, по моєму предположению, собрани- ем всякого рода памятников народности украинской, на- родности той части южнорусских славян, которая, не бу­дучи отделена резкою чертою в смисле зтническом от дру- гой части — галицкой, отделена однако от нее в отношении политическом, как нераздельная часть Российской империи, и, не только по старой привичке, но и по местному своєму положенню, может бить преимущественно названа укра- инскою. Что касается до цели издания «Украинского сбор- ника», то она понятна из посвящения: местние собрания и наследования должньї бить основанием всякого рода соб- раний и наследований общнх. Не будучи беден матерналами

З 175

65

и желанием исполнять предпринятое дело добросовестно й прилежно, я надеюсь, что мой сборник будет хоть в неко- торой степени достоин внимания тех, именем которьіх его украшаю.

Я начал «Украинский сборник» «Наталкой-Полтавкой» Йвана Петровича Котляревского и, кажется, не мог виб­рать лучшего начала: а) «Наталка-Полтавка» била не только одним из первьіх книжно-народних произведений Украйни, но вместе и первим сборником памятников укра- инской народности, образцом для всех последовавших; б) «Наталка-Полтавка» имела сильное влияние на изуче-, ниє украинской народности, можно сказать — пробудила его, и до сих пор остается лучшим указателем почти на все важнейшие сторони, с которнх должно изучать украинскую народность. Можно би после зтого и не упоминать о том, что «Наталка-Полтавка» из книжно-народних украинских произведений большего размера по своєму внутрєннему дос- тоинству занимает первое место, что она бодее всех любима во всей Украине, что наконец она досель не била издана и переписчиками искажалась все более и более. Таким об­разом «Наталка-Полтавка», занимая первое место в моем «Украинском сборнике», может бьіть, с одной сторони, счи- таема как би вступлением ко всему, что будет за нею по- мещаемо в нем, а с другой останется навсегда одним из лучших его украшений. Долгом считаю посему принести мою признательность Йвану Петровичу Котляревскому за то, что он дал мне возможность не только бить издателем одного из лучших его произведений, но и начать им, а не чем другим, мой «Украинский сборник».

За первою книжкой будут виходить одна за другою сле- дующие книжки Сборника в разнне сроки по мере воз- можности. Каждая из них составит сама по себе особенное целое. Излишним считаю вперед говорить о том, что в ка- ком виде постепенно войдет в мой сборник: пусть каждая книжка его говорит сама за себя.

Долг мой будет — прислушиваться к мнениям, советам | желаниям людей, знающих дело или принимающих в нем участие, и, по мере возможности, исполнять всякое дельное желание, пользоваться всяким добрим советом, уважать всякое искреннее мнение.

ВЗГЛЯД НА ПАМЯТНИКИ УКРАИНСКОЙ НАРОДНОЙ СЛОВЕСНОСТИ

Письмо к профессору И. М. Снегиреву

В настоящее время, кажется, уже не для кого и не для чего доказьівать, что язик украинский (или, как угодно називать другим, малороссийский) єсть язик, а не паре- яие — русского или польского, как доказнвали некоторне; и^многне увереньї, что зтот язьік єсть один из богатейших язнков славянских; что он едва ли уступит, например, бо- гемскому в обилии слов и виражений, польскому в живо- писности, сербскому в приятности, что зто язьік, которнй будучи еще не обработан, может уже сравниться с язика­ми образованньїми, по гибкости и богатству синтаксическо- _Му — язьік позтический, музикальний, живописний.

Но'может ли, должен ли он в настоящих обстоятельст- вах продолжать своє развитие и сделаться язиком лнтера- турьі, а потом и общества, как било отчасти прежде, или же его удел остаться навсегда язиком простого народа, беспреривно нскажаться, мало-помалу вянуть, глохнуть среди терний других язьїков и наконец исчезнуть с лица земли, не оставивши по себе ни следа, ни воспоминаний?

Нет! какая бьі участь ни ожидала его, что бн іїи дєла- ло с ним легкомислиє і случай, он не исчезнет, и если б даже он не имел надеждьі на славу литературную, он оста- вит свои песни і думьі и долго будєт памятен подобно язику трувєров и скальдов. Если б он не имел надеждн на сла­ву литературную, сказал я,— но он имеет и сню надежду, хотя и слабую, хотя еще и в зародьіше, но имеет. И почему же глубокомьісленньїй Сковорода, простодушний Котлярев- ский, богатнй фантазией Артемовский, всегда игривнй, всегда увлекательннй Основьяненко и еще несколько дру­гих, польстивших обещаниями и надеждой виждать от них что-нибудь достойное Украйни — почему должни они ос­таться одни в доселе дикой пустине украинской литерату- рьі. Язик Хмельницкого, Пушкаря, Дорошенко, Палня, Ко- чубея, Апостола должен, по крайней мере, передать потом- ству славу сих великих людей Украйни. Под щитом и покровом мудрого правительства, под призором монархов, покровителей отечественного просвещения, он может иметь зту надежду. Представляю себе ту счастливую годину, ког­да Россия, сильная душой, сильная волей, сильная умом, будєт сильна в мире и словом; незаменная отчизна своих граждан станет отчизной всех других народов, всех наук, всех художеств, всех литератур.

З*

67