час готов ти будеш або запродать, або не знать, як надру­кувать свої вірші. То лучче от як нехай буде: пиши до мене, що пробі, грошей треба — і пиши таки сюди, а не в Брюс­сель, хоть мене тут і нема. Листи получатиме тут мій секре­тар, він же й хазяїн, і коректор, і іздатель Каменецький з Києва. То він, прочитавши всякий лист, так зробить, як і я, і грошенят тобі про нужду вишле; а навпослі, як дасть бог твої вірші огласити, брязнемо на щотах і зробимось квитн. Чого тобі треба од Каменецького, чи книжку яку, чи справ­ну, то все пиши до мене в Петербург], а він за мене все тобі зробить ще краще од мене.

Павло Житецький русский патриотизм (Ответ «Дню»)

Заглавие нашей статьи- взято из критики, помещенной во 2 № «Дня» на статью «Современника»: «Национальная безтактность».

Слова «Русский патриотизм» имеют свою историю, и би­ло би поучительно проследить самий процесе их образо- вания и все видоизменения, виработаннне общественной и литературной практикой, с того времени, когда старая Русь в первий раз вступила в борьбу с иноземной Русью, до на­ших дней, когда тупое, пассивное отрицание чужого пере- шло било в действующий, сознанннй, принцип. Но так как зтот труд бил бн только предисловием в нашей статье, то

* К зтой, жнво-почувствованной и задуманной статье молодого уче­ного, так и проснтся зпнграфом следующее, вполне верное, замечаняе И. С. Аксакова (День, № 21), напечатавшего статтью г. Соковенка!!

«Существенное в народности — не внешнне признаки вяешнего раз- личия. а самьіе внутренние духовньїе начала, без сознания которьсх не- возможно возрожденне».

На советьі, которьіе, в ньінешнее время, сльїшатся только из «Дня», да еще, пожалуй, из «Р. Инвалида» и «Библнотеки для Чтения»,— то- же инвалида,— Шевченко некогда отвечал:

...А за раду ... спасибі вам За раду лукаву:

Теплий кожух! — тільки шкода —

Не на мене шитнй,

А розумне ваше слово Брехнею підбите...

...Буде з мене, поки живу,

И мертвого слова!..

Ред.

нам показалось, сообразяее с нашей целью, опираясь на ксторнческое самосознание русского общества, определить насколько партия, действующая под знаменем «Русского патриотизма», способна понять современную действитель- иость, насколько она имеет живого практического смисл а.

Для нашей цели достаточно об Судить те воззрения на малорусскую литературу, которие вьісказанн в статье «Дня», налравленной против «Современника», устраняя от • себя вопрос о русинской литературе, по поводу которой соб* ственно в возник спор между «Современником» и «Днем», и ве касаясь, с другой сторони, тех начал, которих придержи- вается «День» в междунар одних, славянских, отношениях.

Но прежде чем ми вис казали своє мнение о русском патриотязме, пусть сам г. Ламанский, автор разбираемой нами статьи, говорит за себя. Он из-ьясняется в любви и ува­жений к малоруссам, но продолжает: «мн не верим ие- креиности наших земляков, когда онй толкуют о большей преданности и симпатин к малоруссам, нежели к москалям. Разумеется — и наоборот. Чтобн слова тех и других билй искренни в зтом случае, надо чтоб москаль обратился в малорусса, и наоборот. Своя народность всякому ближе, понятнее, симпатичнеє». Чрез несколько строк, он, «гово­ре откровенно, не понимает значення елов малорусский и великорусский патриотизм, и допускает только русский патриотизм».

Сопоставляя зти две мисли, можно подумать, что ав­тор, как русский человек, по пословице, задним умом крепок. Он стоит за русский патриотизм^ и вместе не отри- цает того глубокого чувства народности, которое не истре- бимо так же, как невозможен факт двукратного рождения. Итак, по одну сторону мн имеем две народнне стихии —& великорусскую и малорусскую, по другую —►русский пат- риотизм, чужднй народной исключительности, и в то же время мирно процветающий рядом с чувством своенарод- ности. Но если г. Ламанский не хочет сам себе противоре- чить, то он должен ввести в идею русского патриотизма равновесие народностей, потому что существование свое- яародности, как отрицание общенародности, не безопасно для русского патриотизма, в котором не должно бить пре* обладаняе отдельаой народности. Он должен избегать сим- патий к одной народности,— иначе ми вправе назвать Рус­ский патриотизм фальшивой декорацией, теоретическим нзделием отечествєнной мануфактури. Посмотрим, на­сколько г. Ламанский верен себе, насколько он вндержи- вает зто законнеє требование?

Нам казалось, судя по вншеприведенной внписке, что

Ламанский считает малоруський патриотизм в москале «евероятним и лживим фактом. Но вьіходит не то. Он опро- ергает автора «Национальной безтактности» в том, будто «иноплеменник стаиовится малорусским патриотом, если хоть сколько-нибудь поживет в Малороссии», допускай, однако ж, малорусский патриотизм иноплеменника, как яв- ление случайное, и вооружаясь только против всеобщности его. А так как случай и исключение доказьівают возмож- ность и вероятность факта, то оказьівается, что г. Ламан­ский говорит сам против себя. ,

Впрочем, зто не мешает ему так группировать факти, чтобьі можно бьіло догадаться о крайней безпомощности ма- лорусского народа. Он говорит: «не упоминая уже об опол­чення множества малорусских семейств, укажем только на ближайших их соплеменников — великороссиян и поляков, которьіе по-долгу живут в Малороссии, отнюдь не теряя своей народности. Таковьі слободи наших 'раскольников з Черниговской губернии. Так издавна живут в Малороссии це сотки, а тьісячи поляков, и не только не обращаются в малорусских патриотов, но даже стараются ополячить малоруссов». Все зто так. Но нарудіается ли целость на­родних злементов оттого, что личности отрнваются от на­родной ночви, и притом в то время, когда в самом народе присутствует живое сознание народности — оппозиция про­тив народного прозелитизма? Ми знаєм, что многие из рус­ских ло-происхождению с трудом об’ьясняются по-русски, и что существуют цельїе тьісячи офранцуженньїх русских, которне разве потому только не французи, что русские под- данньїе. Что Же отсюда следует? Только то, что зти некото- рне русские виросли в особенной, тепличной атмосфере, а не то, что весь народ русский теряет в зтих прозелитах каще-нибудь существеннне черти своей народности. И по­том, что удивительного, если раскольники и поляки не сме- шиваются с малоруссами, -которим одинаково чужд и ре- лигиозно-обрядовьій фанатизм первьіх и национальная нсклюЧительность гюследн’их? Поляки столько же, если не меньше, делартся руескими, сколько малоруссами, и зто ^не доказивает безсилия русской нации, которая разлагает Даже татарскую народность, не говоря уже о немецкой, про­тив которой не могут устоять в Пруссии сами поляки. На- ^к°нец, если некоторне малоруссьі ополячивались у.себя Дома, то другие столько же делаются русскими в Воронеж- ской губернии, сколько последние первнми, и даже совсем не русеют в Саратовской и Оренбургской губерниях, как о том заявлено в сентябрьской книжке Основи,— а зто вовсе || такой факт, чтобн можно било заключать о податливости

іі*

323

малорусской натурм к уступке своей народности, если толь­ко оно не подвергается преднамеренному и систематическо- му нзвращению.

Но мн бн очень ошиблись, если бьі вообразили, что і Ламанский, сознав неустойчивость малорусской народ- ностн, оставляет ее на произвол судьби в борьбе с поляка* ми. Он великодушно дает ей оружие, викованное, впрочем, не в Малороссии. «В настоящее время», говорит он, «ког­да для Малой и Великой Руси, обоюдннми их усилиями, виработан один общий литературннй язик, русская лите­ратура и образованность, при всей своей недостаточности, все таки богаче и серьезнее польской. Притом же, мало­россияне значительно многочисленнее поляков, между тем как борьба поляков в Пруссии ведется с могучею иацнональ-' ностию, обладающею такими богатствами и сокровищами литературьі и образованности, каких не имеют не только поляки, що и все славянские народи в совокупности. Сверх того, в борьбе своей с немцами, не опираются, не рассчитн- вагот поляки на помощь какого-нибудь соплеменного им народа. «Здесь ветер крепче, и уже можно различать, от-. куда он дует.» Желательно бнло бн знать, на какую зто помощь соплеменного народа сверх того могут, рассчитн- вать малоруссн в общественной, а не политической, борьбе с поляками, кроме той моральной поддержки, которую, по уверению г. Ламанского, дает им русский народ в своем язнке и образованности? И затем, неужели, кроме числен­ного перевеса над поляками, малоруссьі сами по себе не имеют своих духовних средств для борьбн с ними, и всегда с надеждой и умилением должнн обращать свои взорн туда, где приготовляются для них сили и орудия яздателями русских газет и журналов, где существует русская литература — арсенал готових понятий и готово- ‘ го язика, дружелюбно для них открнтий?

Ми не предаемся простодушно лжнвнм утешениям: мьі думаєм, что для малорусского народа борьба с поляками трудиее, чем для последних борьба с немцами. Немцьі (прусские] преимущественно действуют общечеловеческим влиянием, которое не поглощает народности, если только она не внветривается в подражательности, в погоне за чу­жим, без внутреннего усвоения и переработки,— тогда как Польская пропаганда идет глубже — внутри племенннх отношеннй. Все богатства немецкой науки и образованнос­ти счужие деньги в чужом кармане: их нужно заработать,— между тем польская речь сама просится в мало,русский словарь. Польские понятия скрьіто пробираются в малорус- екую жиань, сколько по праву общеславянского происхож-

ия зтих народов, столько же вследствие систематичес- ?ой‘полонизации малорусского края. Чем больше одна народность различается от другой, тем легче каждой из них удержать свои чертьі, тем труднее стереться их народ­ному образу. Немца легко различить от славянина, но труд­нее последнему различить себя от своего собрата. Тем не менее, ми убежденьї, что малорусский народ сам в себе должен искать опори в тех случаях, когда посягают на его народную личность, что его язнк и литература ч- нсто- рический орган его личности —■ единственно-прочная сила, >на которую он может рассчитьівать, и что готовьіе формьі, взятие извне, напрокат, навязаннне сверх, и потому не сплоченньїе органически с его духовной натурой, так же неудобньї для делости ея, как и польская пропаганда, под- тачивающая корни ее снизу.

Й Но малорусский язик — язик сел, а не цивилизованних городов, малорусская литература — создание народного духа, а не литературного цеха... Не правда ли, какая стран- нак; йретензия — заявлять ее права на самостоятельноеть? Что зто за литература, когда ее всю можно взять под миш­ку? И не потому ли только малорусский язик — не русский, что он — провинциальннй язик? Как ни странни зти мне- ния, но оне только вариация мислей, изложенних в статье г. Ламанского,— вариации, повторяемие на разние тони даже в образованном русском обществе.

«Мьісль о возможности особой малорусокой литературі (а не местной словесности) представляется нам величап шей нелепостью...» А впрочем «Русини, подобно нашим малоруссам, могут обрабативать свой язик литературним образом», и следовательно — «возможно и полезна осо- бая малорусская словесность рядом с русской литературой, русской наукой и образованностью», говорит г. Ламан­ский,—^полезна «для домашнего обихода», дополняет сам редактор Дня, г. Аксаков, в примечании.

Нельзя вьісказаться с большею наивностию и безце- ремонностию и вместе с большим отсутствием — логики. Малорусская литература разжалована в местную словес­ность. Что ж зто за местная словесность/как не особая ли­тература? И допускай литературную обработку малорус­ского язика, не значцт ли допускать особую малорусскую литературу? Такая спутанность понятий обт>ясняется не- ловким положением г. Ламанского между очевидностью факта (отсюда зти робкие слова «возможна», «полезна>, н нудящею потребностию дать место своей теории. Охота смертная, да участь горькая...). Но всего забавнее зтот шу- товской взгляд на народную литературу, напоминающий

325

нам того Тургеневского героя, которий бьтл убежден, что все дуиіевнне потребности малорусса можно виразить’сло­вами: <чграе-грае, воропае». Много ли, в самом деле, разлн-

ч а юте я слова «для домашнего обихода» от «воропае»,

конечно отноентельно тона в смисле тех и других? Глубоко возмущает душу зтот легкомнеленннй приговор, в котором крайнєє неуваженне к народу безобразно соединяется с барским непониманнем его сил, естествеиности самостоя- тельного развитня — зтого едннственного условия, при ко­тором только и возможно народу переступить за черту домашних потребностей — с правом личного участия в об- щей жпзни и влияния на ее ход.

Язик науки не сразу еоздаетея, точно так же, как и язик лнтератури; но послєдний упреждает своим появле- нием первин. Сперва — жизнь, а потом сознанне прожитого. Зтому закону подчннялнсь европейские язики, богатие лнтературой и наукой. Еще в прошлом столетии, в Герма- нин, классической стране науки, латинь господствовала в школах: так недавно передової! народ мисли создал нацио- нальний орган ее. Но не било в России. Не имея науки, здесь еще в прошлом столетии, на живую руку и по зака- зу, сколотили язик науки н нарядились в него, как в пав- линьн перья. Отсюда зтот резкий исторический контраст: тяжелие и медленние шаги немца и бистрие скачки рус­ского человека, склонного к похвальним отзивам о собст- венних успех ах. Смисл русской истории таков, что еще в они днн, вместе с церковно-славянским язиком, перешли на.нашу туземную почву гоговие понятия и с того времени началось раздвоение русского сознания, религиозное и об- щеогоенное реформой Петра, и доселе продолжающееся. Кто из мислящих русских людей не замечал в себе зтого раздвоения? Ми знаєм, что червь раздвоения и даже раз- троения проточил насквозь и тех крепких людей, которих у нас принято називать славянофилами; знаєм, что они, под знаменем общеславянских интересов (один злемент), сохраняют преобладающие симпатин к великорусскому народу (другой злемент) — симпатин, виражаемие тем тор- жественним тоном, которий приличествует надутому рито- рическому пафосу, а не прямому, практическому пониманню жизни (третий злемент). Но как только ми сознали исто- рическое зло, то оно перестает бить для нас слепой судьбой, и ми должни овладеть собой для борьбн с ним. Сгранно, а і ак виходит, что — в наше время — сторонники двоеверия — люди, вишедшне из школи Киреевского и Хомякова, фило- софствовавших о непосредственности и цельности русской натури. С проповедью о любви к народу, они хотят тянуть

о _на те подмостки, на которьіе сами успели взобраться, _т0, что он говорит про себе, они принимают только к све- яєншо. Пусть говорит себе — «для домашнего обихода». И зачем ему своя особая литература, когда у него нет даже грамматики? Мьі, люди образованньїе, имеем ее: нам лите- ратура к лицу, а с него довольно и местной словесности!..

Мн говорим о малорусском народе, как половине одно­го русского племени и не исключаем его из общерусской ис­тории, хотя и не сливаем, подобно г. Ламанскому, его про­шедшую жизнь с жизнию великорусского народа до того без- различия, чтобн считать русский литературннй язнк в оди- наковой мере достоянием великоруссов и малоруссов. Зиит Чиі^ие. Все мн хорошо знаєм, что с Ломоносова началась светская литература в России, и хотя он оставил стихни церковно-славянского язика для парадних случаев, для високого штиля, но уже зто словдо штиль показнвает, что с его времени, и даже раньше, начали вторгаться в обра- зованную русскую речь иностраннне слова; с другой сто­рони, и сам Ломоносов принял московское наречие, и толь­ко вооружался против так назнваемьіх подлнх слов, долженствовавших, по его теории, остаться без употреблс- ння,— знаєм, что вследствие особенного характера реформ в XVIII ст., касавшихся по преимуществу государства н висших сословий, литература того времени настолько била народной, насколько могло сохранить народность общество, захваченное крутими реформами, наводненное приливом чужднх злементов. Народу, недавно только тронутому ре- формой, русская литература и до сих пор почти іегга і§поіа, но все же великорусский народ, среди которого совершилась реформа древнего книжного язнка, из кото­рого вишел отец русской литературн, находится в более прямих отношеннях к ней, чем малорусси, издавна говорнв- шие на своем собственном язике и не внесшие народних злементов своей речи в состав русского лнтературного язи­ка. А над чем онн нелосредственно не трудились, того н не хотят считать своєю прямою собственностию, и потому замечание г. Ламанского, что «отказавшись от великорус­ского язика, которий в основе своей одинаково принадле- жит и малоруссам, они би отказались от значительной части своего прошедшего, своей истории»,— само еобою ограничивается тем обстоятсльством, что великорусский язьік — и народний и литературннй, не ссть ближайшнй и прямой орган малоруссов.

Что касается до самой истории, то г. Ламанский начн- нает ее издалека,— потому что «русский литературньїй язьік», говорит он, «образован не со вчерашнего дня н не

327

Ломоиосовьім». Он сснлается на церковно-славянский язьік как такую почву, которая обща и великорусскому и мало’ русскому язикам, н из которой, между прочим, возник рус. кий литературний язик. Мьі вправе подумать, что между зтим последним и болгарским, сербскнм и чешскнм язика­ми нет существенно-типического различия, потому что все они относятся к церковно-славянскому язику точно так же, как н литературний русский язик.

Ми совершенно согласни с г. Ламанским, что общность церковно-славянского язика для великоруссов и малорус- сов — ключ к уразумению того факта, что книжний язьік тех її других, и после разделения Руси на Великую и Ма­лую, почти одинаков. Но бил ли зтот книжний язик — язиком народного сознання? Спустился ли он до народного миросозерцания и слился ли с народною жизнию в такой степени, чтоб бить непосредственним н прямим ее вираже- нпем? Нет, жизнь шла своим чередом, независимо от ле- тописей, от зтого книжного воспроизведения ее. Язик ле- тописей — бил готовий язик. И так как, по особенннм усло- виям русской истории, народ мало принимал участив в его развитии, то оно шло, так сказать, на поверхности народ­ной жизни, не обновляйсь изнутри ее свежими силами, и потому шло в таком направлений, которое не обещало бу- дущностн. Язик летописей — не самородний язик, а приня- тий, но подвергшийся, в известной степени, туземному влиянию русской речи. А если так, то совершенно справед­ливо, что русский литературний язик образован не Ломо- носовим, т. е. что он получил условное книжное направле- иие до Ломоносова.

Для нас не столько важно то, как думали и говорили книжки о народе, а то, как сам народ думал и говорил о себе. Конечно, памятники нашей старини более или менее отражают в себе зпоху, но сведения, которие они сооб- шают историку, никогда не могут заменить самосознания народного, которое возможно под условием самодеятель- ного народного творчества. О народности язика можно су­дить только по чисто народним памятникам. Г. Ламанский утверждает, что «множество южнорусских сочинений XVI н XVII в. писани тем же язиком, каким писали в то время в Москве, Новгороде, Вологде, Поморских городах». Пусть и так. Но, именно, зто били сочинения, вишедшие из го­лови книжников, а не из народного сознания. Справедливо, что «южнорусские учение и писатели, с конца XVII в. почти до самого Ломоносова, имели огромное влияние на русский язик, имели, по видимому, все средства образовать рус- кий литературний язик на малорусской основе». Но если

бьі они трудились для зтой цели и не достигли ее— тогда ругое дело. А то им и в голову не приходило, что сущест- _вует наука вне школьї, что можно учиться у народа. Смот- оицкий, первий славянский грамматик, написал на запад- но-русском язьіке предисловие к церковно-славянской, а не малорусской, грамматике: сознания индивидуальности язнка не бьіло, и вообще малорусская образованность XVII и XVIII в. не имела прочньїх корней в народе: в учебниках принято називать ее схоластической. Сам Ломоносов, посе- тивший Киевскую Академию, не нашел в ее школьной пре- мудрости того, чего искал. Позтому, как бн ни велнки бьіли услуги малорусских учених для русского литературного язьїка, исторически оне не обязьівают малоруссов к приня- тию навсегда русского язьїка язьїком школьї и науки. Нель­зя сказать, чтобьі книжная малорусская образованность XVII в. бьіла вне всяких солидарних отношений к самой жизни народа; но она не бьіла прямим и непосредственньїм вьіражением жизни, и вопросьі, попадавшие в школу из жизни, тотчас подвергались известньїм приемам схоласти- ческого ума, вносились в общие готовие категории, и затем уже решались по правилам учебника. Бесспорно, южнорус- ские школьї XVII в. защищали религиознне интересн на­рода, в то время смешанньїе с политическими, но защищали далеко не согласно с простотой и безискусственностью на­родного воззрения, так — что школьї походили на присутст- венньїе места, в которих решались дела для пользьі наро­да, но без всякого самостоятельного участия народной мьісли в самом процессе решения. Ми не против схоласти­ки того времени; она имеет свою историческую заслугу: и в неприятельском лагере сражались тем же оружием. Но дело в том, что после того, как защита интересов народа вручена била школам, сами школи не черпали из глубинн народного духа его образов и понятий, и не в укор себе, ви­ражались таким язиком, которий, конечно, бил понятен противникам и доморощенннм начетчикам, зато не поня- тен народу. А если южнорусские ученьїе XVII в., по самому складу и направленню своей учености, не били непо­средственньїм и представителями малорусского народа, то н в таком случае, если бьі они еще до Ломоносова создали русский литературньїй язьік,— все-таки он бнл би только посредственннм органом для малоруссов, и, затем, само- стоятельное существование их непосредственного органа, нх литературн, с ее прошедшим н будущим, все-таки било би законним и неприкосновенним правом, ими полученннм от природи и их собственной истории. Очевидно, путешест- вие Киевских и Виленских учених в Москву и деятель-

329

пусть их гам не єсть существенное явление, а апизод ма­лоруської'} истории, на которий можно би било ссилаться в локазательство того, что малорусский народ участво- вал своими собственними средствамн в образовании рус- ского литературного язика.

Нет сомнения, что великорусская и малорусская народ, мости родственньї друг другу, что между ними депствитель- мо существует взаимнос тяготсние, доказанное историен, но зто пнутрсннее единство всего русского племени не ис- ключает народних тнпов, не парушается существоваїшем \ малоруссов особого язика и особой л.итературьі, и может бить мислимо совсем не под формой ^иазі — общего язьї­ка, вмработанного на севере, в Великой России. Всякая по* нитка ограннчить полноправность одной народности єсть носягательство теории на историю, теории, которая проти- іюречнт сама себе, так как из-за нее вьіглядьівает худо-за- маскнрованная народная исключительность. Г. Ламанский донускает мисль и отрицает вивод: если єсть две русскис народности, то єсть и два русские язика, н должни бить две отдельньїе и самостоятельиие литератури. Иначе, т. є. с иріпнанием мисли г. Ламанского без вивода, произойдет такая перестановка понятий: на месте русского патриотизма будєт великорусский патриотизм. ГІозтому, ми считаем одинаково фальшивим как тон оракула, в которий впа- дает г. Ламанский, утвсрждая, что малорусси пнкогда не создадут язика науки и образованности, так и тон при­мирителя, заметнии в следующих словах: «ио-нашему, одииаково пелено роптать ли на судьбу и обнжап.ся таким ьийодом (что самостоятельная малорусская литература немислима), или гордиться им и видеть в зтом обстоятель- стве умственное превосходство вєликоруссон над малорос- сияпами!» Такой вивод существует в статье г. Ламанского, а не в жизни; позтому, если и возможни ропот малоруссов и гордость великоруссов, то не иначе, как под условнем крайнего невежєства тех и других. Вообще — относиться иеуважитольио к проявленню самостоятельной народной си­ли, її тоном зловешей нтнни визьшать из будущсго ложньїе СТі)вХИ,— дело недостойное людей, постоянно заявляющих в почати своє уважение и любовь ко вся кой славянской народности,— дело, ипрочем, само себя об'ьииликнцее ис- кусственной идеей общерусского патриотизма И обшеру^4- ского славянства.

Г, Ламанский думам, что «и в настоящее нремя, наре- чи' великорусское и малорусское не отличаются между собою множеством важних н резких особенностей. До кой ігі же XIV в., и даже позже, оне били незиачительии, если