Вопрос 4. Обладаем ли мы способностью интроспекции, или же все наше знание внутреннего мира производно

от наблюдения внешних фактов

244. Здесь не предполагается допущение реальности внешнего мира. Просто имеется известный ряд фактов,

которые обычно рассматриваются как внешние, тогда как другие считаются внутренними. Вопрос заключается в

том, известны ли нам вторые иначе, нежели как посредством вывода из первых. Под интроспекцией я

подразумеваю непосредственное восприятие внутреннего мира, но не обязательно его восприятие как внутреннего.

Я также не собираюсь ограничивать значение этого слова интуицией, но включу в него любое знание внутреннего

мира, не являющееся производным от внешнего наблюдения.

245. Есть один смысл, в каком можно говорить о том, что всякое восприятие имеет внутренний объект; всякое

ощущение частично определено внутренними условиями. В таком случае ощущение красноты таково, как оно есть

благодаря конституции ума; и в этом смысле это ощущение есть ощущение чего-то внутреннего. Следовательно,

мы можем вывести знание ума из анализа этого ощущения, но это знание фактически будет выводом из красноты

как предиката чего-то внешнего. С другой стороны, имеются некоторые другие чувствования - эмоции,

например, - которые как будто возникают, в первую очередь, вообще не как предикаты и могут быть соотнесены

только с самим умом. В этом случае может сложиться впечатление, что при помощи этих чувствований можно

получить знание ума, невыводимое из какого-либо признака внешних вещей. Вопрос в том, действительно ли дело

обстоит таким образом.

38

246. Хотя интроспекция не является с необходимостью интуитивной, отнюдь не самоочевидно, что мы обладаем

этой способностью, ибо у нас нет интуитивной способности различения между различными субъективными

модусами сознания. Если способность существует, мы должны знать о ней в силу того обстоятельства, что факты

не могут быть объяснены без нее.

247. Что касается вышеупомянутого аргумента, касающегося эмоций, следует признать, что если человек

разгневан, его гнев вообще не подразумевает в своем объекте определенного и постоянного характерного качества.

Однако, с другой стороны, едва ли можно сомневаться в том, что имеется какое-то относительное характерное

качество, присущее внешней вещи, которое приводит человека в гнев, и малая толика рефлексии поможет

показать, что его гнев состоит в том, что он говорит себе самому: "Эта вещь - отвратительная, противная и т. д."

- и что заявление "Я сердит" - признак рефлектирующего разума. Таким же образом всякая эмоция является

предикацией, относящейся к какому-то объекту, и главное различие между ней и объективным интеллектуальным

суждением заключается в том, что, если последнее относится к человеческой природе или уму вообще, первая

касается особых обстоятельств и предрасположенности (disposition) конкретно взятого человека в отдельный

момент времени. То, что было здесь сказано об эмоциях вообще, истинно, в частности, относительно чувства

прекрасного и морального чувства. Хорошее или плохое суть чувствования, которые поначалу возникают как

предикаты, и поэтому либо являются предикатами не-Я, либо обусловлены предшествующими познаниями

(поскольку не существует интуитивной способности различения между субъективными элементами сознания).

248. В таком случае остается лишь исследовать, необходимо ли предполагать особенную способность

интроспекции для объяснения чувства воления. Итак, волевой акт, в отличие от [акта] желания, есть не что иное,

как способность концентрировать внимание, или способность абстрагирования. Следовательно, знание

способности абстрагирования можно вывести из абстрактных объектов, подобно тому как знание способности

зрения выводится из окрашенных объектов.

39

249- Из этого следует, что нет оснований для предположения способности интроспекции; а значит, единственный

способ исследования психологических вопросов заключается в выводе из внешних фактов.