Постмодернисткий феминизм как политическая и этическая практика

Теория феминизма всегда была диалектически связана с модернизмом. С одной стороны, она делала акцент на интересе модернизма к равенству, социальной справедливости и свободе через продолжающееся и поныне вовлечение в значительные политические вопросы, особенно переписывание исторического и социального конструирования гендера в интересах эмансипационной культурной политики. Другими словами, феминизм был вполне разборчивым в своей способности отсортировать обломки модернизма для того, чтобы выделить его победы, особенно нереализованный потенциал, содержащийся в категориях действия, справедливости и политики. С другой стороны, постмодернисткий феминизм отвергает те аспекты модернизма, в которых универсальные законы выводятся за счет ущемления специфичности и особенности. Говоря о деталях, можно сказать, что посмодернисткий феминизм противостоит линейной концепции истории, которые легитимируют патриархальные понятия субъективности и субъекта; кроме того, он отвергает идею, что наука и причина имеют прямую связь с объективностью и истиной. В результате потмодернисткий феминизм отвергает бинарную оппозицию между модернизмом и постмодернизмом в пользу более широкой политической попытки критически расположить оба эти дискурса в рамках феминистического политического проекта.

Теория феминизма и произвела, и получила выгоду от критического присвоения ряда предположений, лежащих в основе и модернизма, и постмодернизма. Взаимодействие модернизма с постмодернизмом кажется нам прежде всего дискурсом критичности и было нацелено на радикальное расширение разнообразия позиций внутри феминизма. Женщины из расовых меньшинств, лесбиянки, женщины из бедных слоев общества и из рабочего класса бросили вызов универсальности, сепаратизму и этноцентризму, что нашло свое выражение в феминистических теориях и практиках, которые значительно подорвали евроцентризм и тотализирующий дискурс, которые стали политическим сдерживающим фактором для этого движения. Фрейзер и Николсон [13:92,99] предлагают сжатый анализ некоторых из вопросов, затронутых в этих спорах, особенно касающихся присвоения некоторыми феминистами «квазиметанарративов».

Они изначально принимают некоторые общераспространенные, но неоправданные и универсалисткие предположения о природе людей и условиях социальной жизни. В дополнение к этому они выдвигают методы и/или понятия, которые не изменяются с ходом времени или истории и следовательно действуют как постоянные, нейтральные матрицы анализа. Следовательно, такие теории разделяют некоторые из универсалистких и внеисторических особенностей метанарративов: они уделяют недостаточное внимание историческому и культурному многообразию; они ложно универсализируют особенности той эпохи, общества, культуры, класса, сексуальной ориентации и/или этнической или расовой группы, к которым принадлежал сам автор. Стало ясно, что такие теории сдерживают братство сестер, а не способствуют ему, так как они опускают различия между женщинами и между теми формами сексизма, которым разные женщины по-разному подвержены. Так же все более очевидно, что такие теории мешают альянсам с другими прогрессивными движениями, так как они склонны к закрытию отличных от гендера осей господства. В сумме, среди феминистов наблюдается растущий интерес к тем способам теоретизирования, которые уделяют внимание различиям и культурной и исторической специфичности.

Принятие высоко критического по отношению к модернизму языка не только сделало проблематичным то, что называлось тотализирующим феминизмом, но и поставило под вопрос ту идею, что сексисткое угнетение лежит в основе всех форм господства [40:1-13]. Этой позиции присущи два предположения, которые значительно изменили аргументы большей части белых западных женщин. Первый аргумент просто перевернул ортодоксальную марксистскую позицию, признающую класс как основную категорию господства и относящую все остальные формы угнетения к второстепенным. Здесь патриархат стал основной формой господства, а класс и раса стали его искаженным отражением. Второе положение затрагивает другой аспект ортодоксального марксизма, который предполагает, что борьба за власть ведется исключительно между противостоящими социальными классами. Феминистская версия этого аргумента просто заменяет класс на пол и воспроизводит таким образом политику «нас» против «их», которая прямо противоположна строительству развивающегося сообщества в рамках широкой и разнородной народной культуры.

Оба этих аргумента представляют собой идеологическое наследие модернизма. В обоих этих случаях господство вставлено в рамки бинарной оппозиции, которая предполагает, что рабочие и женщины не могут быть соучастниками своего собственного угнетения и что господство имеет единственную и простую форму. Феминистский вызов этому идеологическму сдерживающему фактору модернизма хорошо выражен Беллом Хуксом [26:22], который избегает политики сепаратизма с помощью показа важного различия между ролью, которую феминисты могут играть в ведении своей особой борьбы против патриархата и той ролью, которую они могут играть как часть более широкой борьбы за освобождение.

Усилия феминистов положить конец патриархальному господству должны иметь первичную значимость, и именно потому, что они настаивают на искоренении эксплуатации и угнетения в контексте семьи и во всех других непосредственных отношениях. Феминизм как борьба за освобождение может существовать отдельно от более широкой борьбы за искоренение господства всех его форм или может быть ее составной частью. Мы должны понять, что господство патриархата разделяет свои идеологические основания с расизмом и другими формами группового угнетения и что нет надежды того, что патриархат будет искоренен, тогда как другие системы остаются нетронутыми. Это знание должно последовательно направлять движение феминисткой теории и практики. К сожалению, расизм и классовый элитаризм среди женщин часто приводил к замалчиванию и искажению этой связи, так что сейчас феминистским мыслителям нужно подвергнуть критике и пересмотру большую часть феминисткой теории и направление феминистского движения. Эти усилия по пересмотру, возможно, наиболее очевидны в широко распространенном сейчас признании того, что сексизм, расизм и классовая эксплуатация представляют собой взаимосвязанные системы господства – что пол, раса и класс, а не один пол, определяют природу идентичности, статуса и жизненных условий женщины и ту степень, в которой она будет или не будет подчинена господству и ту степень, в которой она сама будет иметь власть для господства.

Я показал феминистскую критику модернизма для того, чтобы сделать видимой ту идеологическую территорию, которую он делит с некоторыми видами постмодернизма и чтобы показать более широкие значения, которые постмодерный феминизм имеет для развития и расширения территории политической борьбы и трансформации. Важно заметить, что эта встреча феминизма с постмодернизмом не должна рассматриваться как шаг к замене феминистской политики политикой и педагогикой постмодернизма. Напротив, я думаю, что феминизм предоставляет постмодернизму свою политику и даже более того. На карту здесь поставлено использование феминизма, по словам Мегана Морриса [43:16], как «контекста, в котором дебаты вокруг постмодернизма могут быть рассмотрены, развиты, трансформированы (или покинуты) в дальнейшем». Критически важной для такого проекта является потребность в анализе способов, которыми теоретики феминизма используют постмодернизм для формирования той формы социальной критики, которая имеет свою ценность в своем критическом подходе к вопросам гендера и в теоретическом понимании, которое оно предоставляет для развития более широкой демократической и педагогической борьбы.

Теоретический статус и политическая жизнеспособность различных постмодернистских дискурсов, касающихся вопросов тотальности, основательности, культуры, субъективности и языка, являются предметом интенсивных споров между разными феминистскими группами…¹

Отношения феминизма с постмодернизмом были плодотворными, но проблематичными [1:1-6]. Постмодернизм разделяет некоторое число положений с разными феминистскими теориями и практиками. Например, оба этих дискурса рассматривают причину как множественную и частичную, определяют субъективность как многослойную и противоречивую, и противопоставляют случайность и различие разным формам универсальности.

В то же время постмодерный феминизм критикует и расширяет определенное число центральных постмодернистских положений. Во-первых, он заявил о первичности социальной критики и таким образом переопределил значимость постмодерного вызова основополагающим дискурсам и универсальным принципам в условиях приоритета политической борьбы над эпистемологическими вопросами. Донна Харравей [20:579] хорошо определила это в своем замечании, что «вопросы этики и политики, возможно, больше эпистемологических». Во-вторых, постмодерный феминизм отказался принимать взгляд постмодерна на тотальность, где присутствует всеобщее отрицание всех форм тотальности или метанарративов. В-третьих, он отверг постмодерный акцент на стирание человеческого действия из-за децентрирования субъекта; он также оказал сопротивление определению языка как единственного источника значения, таким образом связав власть не только с дискурсом, но и с материальной практикой и борьбой. В-четвертых, он скорее выдвинул важность различия как части более широкой борьбы за идеологические и институциональные изменения, чем стал делать акцент на постмодерном подходе к различию или как к эстетике, или как к выражению либерального плюрализма ….