Глава 4. Динамика социального происхождения и становления, элиты 171

иных оснований) общую логику действий, основанную на едином типе культурных традиций, то теперь можно увидеть, что единое социокуль­турное пространство стало распадаться на две субкультуры, основанные на различных траекториях происхождения. Конечно, количественно состав этих субкультур вряд ли правомерно определять, исходя только из признаков места рождения, но использовать их в качестве одной из меток определенного процесса вполне допустимо.

Любопытно, что роль главного поставщика кадров городского про­исхождения играли небольшие и средние города, не являющиеся областными центрами. Данные исследования показывают, что на протя­жении 1960-1990 гг. основные пропорции, определяющие место данной группы пополнения в составе городской когорты, практически не изме­нялись. Удельный вес выходцев из небольших и средних городов в составе РПЭ поднялся до одной пятой, имея некоторую тенденцию к повышению. Единственное, что заслуживает внимания, это устойчивое снижение доли данной группы в составе городского пополнения первых секретарей, которое отражает возрастающее значение выходцев из крупных городов (Москва, Ленинград, республиканские и областные центры). Аналогичные тенденции существовали и в Политбюро: 35,3 % в 1956 г., 27,3 % в 1976 г. и 20,8 % в 1990 г. составлял удельный вес родившихся в малых и средних городах страны ¹¹.

Складывается вполне объяснимая ситуация: в то время как основную массу населения России (73,9% на 1 января 1991г.) составляло городс­кое население (в том числе в Пермской области - 77,5%), более двух третей состава лидеров городов и районов области (66,8%) формирова­ли в 1990 г. выходцы из сельской местности ¹². Данный факт означает, что в индустриальной державе местная власть даже в индустриально развитой области оказывалась в руках бывших сельских жителей.

Согласно данным табл. 33 средний год рождения РПЭ поколений 1950г. находился в интервале 1907-1911 гг., 1960 г.— 1916-1922 гг.; 1965г.—1922-1926 гг.; 1970 г.— 1925-1929 гг.; 1975 г.— 1929-1932 гг.; 1980 г.—1930-1937 гг.; 1985 г.—1936-1940 гг.; 1990г.—1943-1946 гг. В то же время удельный вес городского населения по России составлял в 1913 г.- 17,4 %; в 1926 г.- 18 % (СССР); в 1940 г.- 34,5 %; в 1950 г.— 39 % (СССР)¹³. В Пермской области городское население составляло в 1917 г.- 12,8 %, в 1926г.- 18,2 %, в 1939г.- 39,7 %¹⁴.

Отсюда следует, что поколение руководителей — выходцев из горо­дов шло с определенным временным лагом, отставая от изменений в социальной структуре общества, причем размер лага постоянно увели­чивался. Данное обстоятельство можно объяснить спецификой полити­ческого развития страны в 1970-1980 гг., когда естественная сменяе­мость поколений была нарушена на низшем властном уровне, в силу чего поколения политических работников с «соответствующим» проис­хождением просто не получили доступа во властные структуры. В конце 1980-х гг., когда искусственные ограничения на сменяемость кадров канули в Лету, начал действовать другой фактор: молодые, динамичные

172

В. П Мохов Региональная политическая элита России (1945-1991 гг )

руководители стали стремительно переходить в другие сферы деятель­ности, например в экономическую.

Показатель социального происхождения, конечно же, не является абсолютно точным и универсальным при определении «социальных корней» РПЭ. При анализе данного показателя, вероятно, нужно учиты­вать, что при установлении социального происхождения номенклатур­ных работников существовали приоритеты, связанные с официальными идеологическими установками. Так, рабочее происхождение было пред­почтительнее, чем крестьянское; крестьянское все же предпочтитель­нее, чем из служащих, и т. д. Поэтому, если родители были заняты в разных сферах народного хозяйства, возникала возможность «выбора» своего социального происхождения ¹⁵.

Конечно, не нужно абсолютизировать эти данные, поскольку в СССР принципы отнесения к категориям рабочих и крестьян менялись часто. Достаточно вспомнить массовые преобразования колхозов в совхозы с соответствующим изменением социального положения их работников. Не меньшую сложность образует и другая статистическая данность: работники колхозов входили в одну категорию колхозников, независимо от характера и содержания труда. Представляется, что в настоящем исследовании соотношение между колхозниками и рабочими совхозов не могло существенно повлиять на структуру социального происхожде­ния членов РПЭ, поскольку в 1940 г. и ранее (а это среднее время рождения членов РПЭ в 1990 г.) доля рабочих совхозов в структуре населения, занятого сельским хозяйством, была несущественна. Так, среднегодовая численность рабочих и служащих, занятых в совхозах, составляла около 8 % от среднегодовой численности рабочих и служа­щих, занятых в народном хозяйстве. В то же время в структуре занятого населения рабочие и служащие составляли 37 % против 44 % колхозни­ков, занятых в общественном хозяйстве колхозов и в личном подсобном хозяйстве ¹⁶. Лишь в 1985 г. численность работников, занятых в хозяй­ствах колхозов и совхозов, примерно сравнялась ¹⁷.

Особенно тонкие маневры совершались с таким параметром как «социальное положение» работника. При выдаче партийных документов согласно «Инструкции о порядке учета и выдачи партийных билетов и кандидатских карточек образца 1954 года» социальное положение работников, принимаемых в КПСС из кандидатов в члены КПСС, определялось следующим образом: рабочие и крестьяне, несмотря на то, что за время прохождения кандидатского стажа они становились служащими, относились к социальной группе рабочих или крестьян; служащие и крестьяне, ставшие во время прохождения кандидатского стажа колхозниками, относились к социальной группе крестьян; служа­щие, ставшие во время прохождения кандидатского стажа колхозника­ми, относились к социальной группе крестьян '⁸. Тенденция в «идеологи­ческой корректировке» параметров социального состава очевидна.

В конце 1980-х гг. методика определения социального состава КПСС, опиравшаяся на данные о приеме в кандидаты в члены КПСС,