Лицо России

Федотов писал образно, как в легендах: «Россия стояла на распутье. И некто спросил у нее: хочешь ли владеть словом и быть землей Христа — или владеть знанием и быть государством? Она сделала свой выбор» (8, с.15). И вот итог: отречение от Святой Руси, а в результате Россия в ХХ в. унижена, оплевана, распята. Насилие подлых властей всех видов, абсурдный произвол чиновников, хамство образованных сословий по отношению к Церкви — за большие грехи в Церкви и в обществе бывают такие бедствия, за уход от Бога, за высокомерие политической и культурной элиты к собственному народу, за ее скитания по чуждым и сомнительным духовным мирам при забвении своего наследия, за отказ брать на себя крест служения и труда.

Душа Федотова не рванулась прочь от безобразного вида Родины-матери — ему дано было разглядеть Лицо России, ее великую душу, которая, верил он, не погибла во мраке кровавого насилия лихолетья. Он понимал, что быть христианином — значит принять Россию как она есть со всей той грязью, в условиях которой должна совершаться созидательная работа. Страдания народа вызвали в душе Г.Ф. не богоборческий бунт, не тягостное чувство неизбывного абсурда мирового бытия, а сопереживание, солидарность и понимание, а также надежду, что все это имеет очистительное значение. Нравственное состояние страны ужасно, писал он, как и политическое, социальное и экономическое, но страсть отбушует, и лицо народа просветлеет:

«В годину величайших всенародных унижений мы созерцаем образ нетленной красоты и древней славы: лицо России. Пусть для других звучат насмешкой слова о ее славе. Пусть озлобленные и маловеры ругаются над Россией как страной без будущего, без чести и самосознания. Мы знаем, мы помним. Она была, Великая Россия. И она будет. Но народ, в ужасных и непонятных ему страданиях, потерял память о России — о самом себе. Сейчас она живет в нас, в немногих. В нас должно совершиться рождение будущей великой России… Мы должны облечь плотью великую душу России» (8, с.6).

Сто лет спустя после Чаадаева Федотов с полным правом возразил ему: «Россия — не нищая, а насыщенная тысячелетней культурой страна» (с.4). Никто не вправе это игнорировать, делать вид, что страна как бы совсем пуста, что здесь запросто можно начинать с нуля. В России есть великая преемственность христианской культуры, которую нужно принять сердцем, чтобы превозмочь как соблазн западной цивилизации, олицетворяемый Петербургом, так и азиатский соблазн, издавна гнездящийся в Москве. Великие духовные подвижники прошлого сделали для страны очень много — они дали как бы первичную духовную разметку «территории» будущего, благодаря которой можно строить дальше. Россия кажется кому-то духовно умершей, но она воскреснет, если ее вернет к жизни ее душа. Святые — это и есть душа России, их Бог собирает как жатву духа для своего Царства.

Церковь и культура

Культура оказалась под угрозой во многих странах и, чтобы не оказаться среди ее разрушителей, нужно приложить немало усилий для ее сохранения и созидания. «Не редкость, — писал он, — полное отрицание культуры, проповедь мистического нигилизма. Эти настроения особенно опасны ввиду стремительного падения старой культуры и трудности сохранения ее уровня. Есть люди, которые уже ничего не читают, кроме Добротолюбия. Но другие приносят в Церковь свою науку, свое искусство, ища освятить в ней свое творчество. В Церкви происходит огромное накопление культурных сил, лишь насильственно обреченных на молчание. Но легальная культура представляет собой лишь малый сектор духовной жизни России. В подпольной борьбе христианства с безбожием все преимущества культурного вооружения на стороне Церкви» (1, т.1, с.225).

В философии культуры Г.Ф. исходил из следующего: «Всякая подлинная культура имеет религиозный смысл» (7, с.125), все лучшие плоды культуры, где бы они ни были созданы, — дар Христу. «У кого есть дар различения духов, тот не посмеет отрицать, что в лучших созданиях нашей культуры есть вдохновение Св. Духа» (с.130). О. Павел Флоренский все, что делается в культуре вне Церкви, назвал блудным, преступным. Такой тяжелой осуждающей оценки не делал больше никто из наших философов. Федотов призвал не отдавать бесам ни Сократа, ни Пушкина. Все лучшее, что есть в культуре, принадлежат Христу и заслуживает самого пристального и серьезного отношения. Христиане призваны трудиться в культуре, содействуя Логосу и Духу.

С Флоренским Г.Ф. согласился в том, что «культ — зерно, из которого развиваются культуры» (с. 125), но творцы культуры раскрывают христианские истины вне самого культа. Культуру можно и нужно «оцерковить», но не следует «воцерковлять». Г.Ф. полемизировал не только с о. Павлом Флоренским и его «воцерковлением культуры», но и с Вл. Соловьевым, который в «Трех разговорах» решил, что дело христианской культуры в истории проиграно. Христиане за два тысячелетия ничего толком не сделали — таков неоправданно отрицательный, с точки зрения Г.Ф., итог «Трех разговоров». Федотов упрекнул Соловьева, что он просто отрекся от культуры.

Федотов писал о том, что Соловьев не заметил. Например, о духовном оживлении Католичества, которое началось после максимального, казалось бы, торжества католического самоутверждения на I Ватиканском соборе. Оживление начали подготовлять поэты, особенно французские, литераторы, художники, например, Клодель, Гюисманс и др. Они создавали новое мироощущение, готовили «рождение новой художественной души», нужное для католического обновления, что в свою очередь предвещало, «в родственном кризисе русского духа», как он считал, «возрождение Православия» (8, c.41). Это происходит медленно, но Г.Ф. считал, что культура может содействовать духовному очищению и преображению и в Российской Церкви. Вместе с тем разрыв между культурой внецерковной и внутрицерковной слишком велик, чтобы с ним можно было мириться, и вся задача в том, чтобы та и другая культуры имели возможность находить общий язык и влиять друг на друга в лучшую сторону. Когда эти культуры совершенно разделены, тогда Церковь не оживляется культурным творчеством, а культура вне Церкви деградирует.

«Дело вселенского, а не катакомбного только, строительства Церкви не безнадежно. Европейская культура в своих духовных вершинах опять готова, как спелый плод, упасть к ногам Христа. Мир, по-видимому, вступает в новую эру христианской культуры. Снова Церковь призвана выйти из подземелий (или семинарий) на улицы городов, в аудитории университетов и во дворцы парламентов. Готовы ли мы к тому?» (c.41). Г.Ф., очевидно, преувеличил готовность мира к новой христианизации, но был прав, что во всякой подлинной культуре есть жажда Высшего, есть стремление понять и выразить, каким должен стать человек в мире и что он должен в нем осуществить. Церковь имеет что ответить на эти искания и должна дать ответ.

Он приводит притчу: один старый иезуит спрашивает молодого (а тот играет в мяч): «Скажи, что ты стал бы делать, если бы узнал, что через два часа настанет страшный суд?» Тот подумал и ответил: «Пожалуй, я еще немного поиграю в мяч». Федотов трактует это так: конечно, мы все живем под знаком последних дней и суд Божий не за горами, но, допустим, мы занимаемся культурной работой. В чем-то это игра творческих сил. Когда она имеет смысл? За 300 лет до судного дня она имеет смысл, а за 100 лет все еще имеет? Может быть, она имеет смысл также за 50 лет, и за 10, а может быть, и за несколько дней до судного дня? Если она имеет какой-то смысл, то она имеет его всегда.

Созидание культуры Федотов считал важной частью христианской работы — но не просто культуры вообще, а культуры новой России. Культуры православной, но с чувством вселенскости самого Православия, которое не ограничивается только национальными рамками. Он писал, что велик соблазн считать культуру чем-то диавольским, и его нужно отвергнуть. Действовать нужно, внося через культуру облагораживающее начало в разные области человеческой жизни. Он считал, что раз культура развивается где-то спонтанно, в ней есть дыхание Духа и воздействие Слова. Дух вдохновляет, Слово придает форму, оба же создают многообразие результатов. Он говорил о многослойности, многоликости и полифоничности культуры. Культура должна создаваться как большое разнообразие, чтобы быть способной давать ответы на вызовы жизни в самых разных областях.

Будущая культура, видимо, будет существовать в разных формах: культура внутри Церкви и культура вне Церкви, с разной степенью христианского качества. Там, где будет понимание между деятелями культуры вне Церкви и святыми в самой Церкви, возможно творческое воздействие святости на культуру. Возникает образ как бы двух элит: святые в Церкви и творчески активные люди в культуре. Если есть правильно поставленная связь между святыми в Церкви и творцами культуры вне Церкви, то эта связь будет служить облагораживанию общества. Здесь пример — Оптина пустынь, где к старцам действительно тянулось много людей образованных, приезжавших за духовным окормлением, и их влияние на культуру и духовную жизнь в России было весьма большим. Влияние преп. Сергия на таких иконописцев, как преп. Андрей Рублев, несомненно. Есть святые и есть творцы культуры, и в их единстве образец для будущего. Но здесь же и опасность: если лучшие представители духовной традиции начнут конфликтовать между собой, это приведет к далеко идущим последствиям для Церкви и всего народа. Пример этого см. в приложении 7.