Приложение 2. «Хоровая община» и дионисийский соблазн

В ХХ в. было немало высокомерных критиков поздних (да и ранних) славянофилов, вроде фрейдопоклонника Б. Парамонова с радио «Свобода», считавшего патриотическую боль за Россию примитивной националистической озабоченностью, а ее он издевательски диагностировал как проявление сексуальной извращенности. К. Аксакову тут особенно доставалось за его неудачный «хор», который по сути дела ни при чем. Заметим для сравнения, что Э. Фромм, профессиональный, в отличие от публициста Парамонова, психолог, обратил внимание на другое — на расизм и фашизм, чтобы говорить о взаимосвязях между националистическими страстями и блудной эротикой. Но вот Вяч. Иванов, напротив, положительно отозвался о понимании личности в соборной общине как участника хорового действа. Иванов ценил в славянофильстве дух вселенскости, утверждал «внутреннее единство славянского мира в его внешнем разделении» и ожидал «всеславянского соборного согласия в грядущем» (Иванов Вяч. Эссе, статьи, переводы. Брюссель, 1985, с.201). Пусть некоторые сочтут это наивным, но именно славянам, считал он, вверена тайна соборности.

Она вверена несмотря на то, что славянство Иванов считал открытым дионисическому соблазну. Он писал с какой-то нехристианской симпатией о «глубинном сродстве славянской души с былыми восторгами дионисийских экстазов» и утверждал, что «славяне с незапамятных времен были верными служителями Диониса» (с.203, 204). Вопреки очевидности этой бесовщины Вяч. Иванов хотел думать, что дионисизм — это подспорье тайны соборности, «тайны хорового согласия», а не искушение ее разрушить, не языческая мерзость. Суть дионисического соблазна, используя его терминологию, выразим так: отдаваться «богу священных безумий», растворяться в сверхличном одушевленном целом, будь то народном или космическом, наполняться неким «вселенским дыханием» и теряться в беспредельном оргиазме, во хмелю безудержных буйных разрушительных страстей. Сближать все это с «хором» К. Аксакова совершенно ни к чему.

В своем творчестве Иванов тяготел не только к дионисизму, но и к противоположному — аполлоническому идеалу меры, разумности и порядка. И все же воспетое Фридрихом Ницше демоническое искушение дионисийской бездны Иванов решительно не отверг, хотел, быть может, ввести его в рамки какой-то меры, проецировал на славянство свое личное влечение к дионисизму, охотно им любовался. Двоеверие в истории славянских народов не было изжито, что по-своему располагало к подобным соблазнам и проекциям. Конкретно древнеславянский дионисизм выражался в разгульных народных празднествах с пьянством, дикими плясками, непристойностями, блудом, мордобоем и убийствами, что имело ритуально-культовый характер. В соборном определении 1274 г. все это было даже названо «обычаем треклятых эллин». (См. об этом и об отношении Церкви: Федотов Г.П. Собр. Соч. в 12 тт., т.Х. М., 2001, с.309-23.)

Не прозвучало у Иванова, что выбор между дионисизмом и соборностью — это вопрос духовной жизни или смерти. Как и то, что в дионисизме, ставшем «хоровым народным действом», присутствует агрессивно-напористая демонически-эротическая компонента с возможностью преступлений и сексуальных извращений. Общинно-безбожный «хор» действительно может, как он писал, обернуться «хоровым и оргиастическим культом» (с.204). К. Аксаков о подобных вещах совсем не думал, его эпоха и культура, как и его вера, не на это ориентировали. В ХХ же веке после разгула революционной бесовщины и блудных соблазнов мы уже не вправе закрывать на это глаза. Некоторые утверждают, что такое произведение, как «Чевенгур» Платонова, — это описание состояния страны после окончания кровавых революционных оргий, которые, впрочем, на один только «дионисизм» уже не спишешь.

Вяч. Иванов так и не привел к полной ясности все свои взгляды по данному вопросу, потому что рядом с рискованными «про-дионисическими» рассуждениями мы можем встретить пусть и не в меру риторические, но все же высокие слова: «И если мы право чаем, в торжественнейших определениях нашей народной воли, быть земным и тварным орудием нетварного Слова, то вселенский поистине совершаем подвиг» (с.187). Или еще: «Душа народа, в глазах моих, есть ответственный перед Богом, Им посланный и Ему подсудный ангел…» (с.180), что исключает понимание соборности как естественного человеческого явления. В целом Иванов больше ратовал за личностное просветление, а не за распад личности в дионисическом буйстве.