Сопротивление злу

В свое время нашумела работа Ильина — «О сопротивлении злу силой» (1925), посвященная тому, что он назвал «погребением набальзамированного толстовства». Суть его возражений в том, что непротивление злу насилием, к которому призывал Лев Толстой, не является позицией мужественного человека, человека веры, человека Церкви, зрелого в нравственном, социальном, гражданском отношении. Это, по оценке Ильина, наивно-идиллический взгляд на человека, идеализация робких, противогражданственных, патриотически мертвых характеров, это религиозное безволие и духовное безразличие. Учение Толстого работает на снижение уровня ответственности, оно дает ложную видимость согласия с учением Христовым. Действительно, у Христа есть слова «вложи меч свой в ножны», сказанные Петру в определенной ситуации. Но в Евангелии служение в армии не осуждается — вспомним сотника, который обращался к Иисусу с просьбой об исцелении слуги, вспомним крещение Корнилия. Ни тому, ни другому не предлагалось оставить службу; не осуждается государственная сила в борьбе со злом — короче говоря, не осуждается меч.

Отвергая концепцию Толстого, Ильин писал: «Таков духовный закон: не сопротивляющийся злу поглощается им и становится одержимым» (1, т.5, с.39). Кто непримирим со злом, тот не может не бороться с ним, он чувствует в себе духовную необходимость каждый раз поступать согласно долгу и это формирует в нем основные убеждения и благородство характера, «живой костяк личного духа». «Размягчение этого духовного костяка, распадение этого духовного уклада означало бы духовный конец личности, превращение ее в жертву дурных страстей и внешних воздействий» (с.39).

Зло, как пишет Ильин, торжествует до тех пор, пока оно не обуздывается. Здесь невозможно обойтись без силы — государственной, полицейской, армейской. Внешняя сила нужда, чтобы зло не разрасталось беспредельно, чтобы каждый человек соблюдал верную социальную грань в своем поведении, чтобы он сделал ее собственной нормой. Но здесь не обойтись без религии. «Добро есть одухотворенная… любовь; зло — противодуховная вражда. Добро по самой природе своей религиозно, ибо оно состоит в зрячей и целостной преданности Божественному. Зло по самому естеству своему противорелигиозно, ибо оно состоит в слепой, разлагающейся отвращенности от Божественного» (с.47). Ветхий Завет не отменен Новым Заветом, а в Ветхом Завете сила выдвигается как средство борьбы со злом; Новый Завет восполняет то, что сказано в Ветхом Завете, но не отменяет.

Есть два пути: высший, Божий, благодатный путь тех, кто становятся учениками Христовым и действительно оставляют меч, кто в полной мере идет на путь Креста и жертвы. Низший путь — путь воина, военачальника, властителя, в конце концов, путь кесаря. Этот путь осмыслен и сохраняет свое значение. Не случайно сказал ап. Павел, что всякая власть от Бога, что призвание и назначение носителя меча в том, чтобы сдерживать зло. Поэтому когда Толстой это устранил, он вступил в прямое противоречие с ап. Павлом и Евангелием.

Есть люди, которые имеют призвание оставить меч и идти по пути совершенства, по пути полной самоотдачи. Преп. Сергий Радонежский не брал в руки меч, но некоторым монахам поручил воевать и благословлял князя Димитрия Донского. Те, кто идут по пути полной самоотдачи в чисто духовной работе, немало обязаны тем, кто берет на себя бремя активной борьбы со злодеями.

Меч не может заменить Евангелие, христианство, воспитание в духе любви и веры. Но меч должен действовать во имя Духа, и в этом, как писал Ильин, прямая религиозная и патриотическая обязанность человека. Толстой это отрицал; он пошел по пути абстрактного морализма. С точки зрения Ильина, моралист — это «существо испуганное»; он боится быть мужественным и отрицает то необходимое, что должно совершать. Мир лежит во зле и нужно противостоять этому состоянию мира, а не смиряться с ним.

И.И. был совершенно трезв в том отношении, что там, где меч, где государство, там сила, там убийство; если в борьбе со злом государство совершает и узаконивает убийство, то как быть? Ильин принимает это как путь наименьшего зла, наименьшей неправды или неправедности. Если в этом участвует христианин, то он должен сформировать в себе правильное, мужественное отношение к борьбе со злом и не уклоняться от борьбы.

В глубине борьбы должна быть суровая и трезвая любовь, настаивал И.И., — не эмоциональная, а волевая, разумная и мужественная: «Борьба ведется именно любовью, но одухотворенною любовью» (с.152). В непротивлении злу нет подлинной любви, безволие не остановит зла уступками и расчетами. Зло (сила или убийство), использованное против другого зла, не становится добром от того, что таким способом другое зло было остановлено. Не нужно думать, что меч становится праведным. И.И. напоминает известное 13-е правило св. Василия Великого: убиение на поле брани, которое совершают христианские воины, законно, но затем все-таки при возвращении в Церковь нужно пройти покаяние и очищение. Путь меча — это не путь святости; это, настаивает И.И., путь опасный и труднейший, с наибольшей ответственностью, это путь не для слабых, не для моралистов, но путь, которым пренебрегать нельзя.

«Следовательно, остается одно-единственное, универсальное правило: “противиться злу из любви” — из любви отдавая все свое, где это нужно; из любви понуждая и пресекая, где нужно; из любви уговаривая и из любви казня, из любви не отдавая ничего своего, если это “твое” есть больше, чем твое, если оно есть в то же время — Божие: святыня, Церковь, Родина или их вещественное воплощение. И во всех этих проявлениях — и отдавая, и не отдавая, и умоляя, и не умоляя, и казня — эта любовь не будет ни безразличием, ни самодовлеющей чувствительностью, ни робким попущением, ни безвольною жалостью, ни соучастием» (с.152).

Что здесь больше всего озадачивает, так это слова «из любви казня». Есть еще одно место: «Христос предвидел и указал такие злодейства (“соблазнение малых”), которые, по Его суждению, делают смертную казнь лучшим исходом для злодея (Мф.18.6; Мк.9.42; Лк.17.1-2)» (с.143). Как мы видим, самому Христу приписано повеление казнить преступников смертной казнью. Злодей, продолжает И.И., теряет право на полноту любви, любовь к нему меняется так: от неполной и ущербной к отрицательной, а затем и к отрицающей злодея и завершается она «в земном устранении отрицаемого злодея» (с.149).

Спор И.И. с Толстым вызвал поляризацию среди других мыслителей: против Ильина выступили Бердяев, о. Василий Зеньковский, Зинаида Гиппиус, Максим Горький, Федор Степун и др. За Ильина выступили тоже очень разные люди: Петр Струве, Иван Шмелев, Николай Лосский, Николай Арсеньев и ряд зарубежных иерархов. Н. Лосский назвал исследование Ильина «в высшей степени ценным» (4, с.421). Позицию Ильина восприняли положительно в ее главном содержании: меч не праведен, не свят; он необходим, но крест — не меч, сколь бы сходными они ни казались внешне; меч — не орудие Христа, но люди с мечом в руках принимают в Церкви крещение и, крестившись, оставляют меч при себе. Здесь два пути, соглашались многие, и ни один из них не должен быть перечеркнут, нельзя, чтобы один путь приносился в жертву другому. Но казней в России всегда было так много, и без всяких ссылок на любовь… Нужно ли ссылаться еще и на любовь при санкционировании казней? Казнь — это не убийство врага в смертельно опасной борьбе с ним. Казнят тех, кто уже обезоружен. Казнить ли с чувством «правоты перед лицом Божиим» (с.153), или же лучше вспомнить о 13-м правиле св. Василия, или же протестовать против смертной казни, настаивая на замене ее на длительные сроки лишения свободы?

Оппоненты справедливо указали на эти места у И.И. Оценка Бердяева была уничтожающей: «ЧК во имя Божие». Но этим вопрос не исчерпывается. Позицию Ильина Бердяев воспроизвел неполно и искаженно. Рецензия Н.Б. именовалась «Кошмар злого добра» («Путь», 1926, N 4). Бердяев отверг все содержание книги И.И., сославшись на указанные места о казни злодеев:

«Мне редко приходилось читать строки более отвратительные. Палач, совершающий казнь, находится в лучшем духовном и моральном состоянии, чем философ, упоенный описаниями этих “классических состояний” любви, ведущих к казни. И. Ильин изменяет лучшим традициям не только русской национально-религиозной мысли, но и русской государственности. От А.С. Хомякова до Вл. Соловьева лучшие наши мыслители отрицали смертную казнь и ее отрицало русское уголовное законодательство. Этим мы могли гордиться перед народами Запада, которые по инстинкту и по принципу более склонны к смертной казни… Признавали смертную казнь в форме террора именно ненавистные И. Ильину русские революционеры, для которых она была способом истребления зла и насаждения добра. Смертная казнь стала основой русской юстиции после воцарения коммунистов. Неизбежность убийства на войне, которой никто не отрицает, не есть смертная казнь. И кто же может взять на себя решимость казнить от лица абсолютного добра и духа? Суд Божий неизвестен людям, и суд этот может оказаться очень непохожим на наш» (5, с.86).

Ильин в ответной статье «Кошмар Н.А. Бердяева» писал: «Суть дела в том, что г. Бердяеву, при просматривании моей книги, приснился кошмар. Ему пригрезилась система идей, которую он пережил с тяжелым отвращением, и эта система идей принадлежала в его галлюцинации некоему “И. Ильину”. Об этом он и счел нужным довести до всеобщего сведения» (1, т.5, с.238). Н.Б. многое несправедливо приписал Ильину и дал резко осудил не только идеи Ильина, но и самого Ильина, например: «И. Ильин — не русский мыслитель, чуждый лучшим традициям нашей национальной мысли, чужой человек, иностранец, немец» (5, с.87). Но Н.Б. в действительности прочитал его книгу, точно процитировал те самые места, которые не его только одного возмутили, поставил вопросы и дал контраргументы, на которые Ильину надо было бы ответить.

Спустя десятилетия ясно, что есть правота Ильина в том, что существуют два разных пути в жизненном служении православных христиан, но ясно и то, что есть рискованная сторона в позиции Ильина. Оппоненты не предложили альтернативной точки зрения на эти два пути, на то, как они должны соотноситься. Общий принцип понятен: те, кто всецело посвящают себя пути полного служения Богу и ближним в духе полной самоотдачи, меч оставляют, но для мирян, занимающих ответственные посты, меч остается, и без него нет серьезного социального противодействия злу и насилию. Н.К. Гаврюшин недавно писал: «Универсального же разрешения антиномий “православного меча” (или православной культуры), по-видимому, быть не может, ибо разрешить их за других, значит, лишить свободы выбора тех, для кого смысл жизни осуществляется в свободном самоопределении, непрерывном каждодневном выборе: “или — или”» (Вопросы философии, 1992, N 4, c.82).