Восток и Запад

Тема вековечного конфликта двух социально-культурных миров Востока и Запада была для В.С‑ва центральной. В наше время часто говорят также и о других расколах (Север — Юг) и считают его видение односторонним, но В.С. имел основание утверждать, что разрыв Востока и Запада реален и имел место задолго до появления Церкви. В этом плане важна его статья «Великий спор и христианская политика» (1883).

Запад, писал В.С., утверждал индивидуальную личность, его творческую самодеятельность, инициативу, самореализацию. Здесь исток западного динамизма, который, потеряв связь с духовными основами жизни, пришел к цивилизации безбожной. Восток принижал или подавлял человеческое начало во имя Высшего бытия. Восток консервативен в сравнении с Западом, но упускает, что лучший способ сохранять вечное наследие — давать ему в каждую эпоху новую жизнь, творчески обновлять ее формы. Консервируя внешние формы, как если бы они были единственно возможным выражением вечного содержания, Восток вел к творческому застою, к статике. Восток отличался также бесчеловечностью своих религий.

Христианство смогло преодолеть тупиковую односторонность Востока и Запада, очистить и внутренне восполнить одно и другое и создать единый христианский мир древности. Но когда христианство стало государственной религией, общий нравственный и духовный уровень стал снижаться. Начиная с IV в., тенденции к сепаратизму и расколу начали прорываться на первый план — сначала в форме ересей.

Все ереси, с точки зрения В.С., можно суммарно оценить как отрицание Халкидонского догмата, выступление против Богочеловечества. Он считал ереси симптомами того, что на христианском Востоке задолго до Ислама начались попытки возврата в дохристианское состояние. В 1054 г. кардинал Гумберт и патриарх Керулларий обменялись анафемами, чем, согласно В.С., и выразили, что былое противостояние Востока и Запада снова вышло на первый план. Христианский Восток, по оценке В.С., сконцентрировался на внутреннем застывании, а Запад развивался в духе римского понимания своей особой исключительности, своих властных притязаний и социальной активности. Мотив раскола В.С. увидел здесь не в ереси. Главное — любовь была принесена в жертву и на Востоке, и на Западе.

В.С. писал, что Церковь существует для того, чтобы сила любви и правды Божией была проведена по всем направлениям церковной работы, во все виды человеческой деятельности, во всю жизнь человечества для его исцеления, преображения и воскресения. Упрек В.С. таков: византийский Восток, особенно после раскола 1054 г., предоставил общество самому себе, и оно стало жить своими страстями, а те, кто жаждал истинного христианства (особенно монашествующие), отдалились и минимально влияли на нравы, культуру и общественную жизнь.

Немало потерял от раскола и Рим. Он, по своему практическому характеру, занялся строительством Царства Божия на земле в форме латинской теократии. Организующая воля Рима поддалась соблазну своевольно утверждать себя вопреки остальному христианскому миру. «Воистину если бы и в Риме и в Византии не искали своего, то разделения церквей не совершилось бы. Настоящая коренная причина всех дел человеческих, малых и больших, частных и всемирно-исторических, есть человеческая воля. И в настоящем случае, каковы бы ни были видимые поводы и способствующие обстоятельства для разделения церквей, оно окончательно могло произойти только потому, что с восточной и западной стороны крепко хотели покончить друг с другом. Важнее всего в этом деле был факт глубокой внутренней вражды между церковными людьми Востока и Запада. Было желание разрыва — разрыв совершился» (6, т.IV, с.60-61).

Властолюбие Рима привело к папоцезаризму на Западе — к политическим притязаниям пап. Во взаимоотношениях с другими церквами Рим явил религиозную форму властолюбия — папизм, который не считался более с другими церквами. В XI в. в Символ веры на Западе вносят Filioque, а в 1870 г. I Ватиканский собор провозгласил свои догматы, не думая о том, как отнесутся к этому православные церкви Востока.

В.С. искал сближения христиан, а для этого вначале решил расчистить завалы, созданные историческими грехами разных времен. Он занялся тем, что теперь называют экуменической проблемой (термин этот не его, а введен протестантами в ХХ в.). Многие экуменисты ныне сами дискредитировали свое дело пренебрежительным отношением к тому, что свято и дорого православным христианам. Но если, несмотря на это, относиться к экуменизму хотя бы минимально положительно и искать в нем что-то доброе, то ему следует придавать смысл примирения христиан разных церквей на основе Христовой истины, а не их объединения на основе принципов или требований, чуждых Св. Преданию и вере Христовой. Без взаимного покаяния, прощения и любви здесь, конечно, не обойтись.

«Истовая жажда соединения христиан, преданность идее этого соединения, готовность служить ей» (С.С. Хоружий) — вот что было глубинной мотивацией экуменических исканий В.С‑ва во все годы его творческой жизни. Однако на данном этапе он какое-то время не обращал внимания на различие между примирением и объединением и явно отдавал предпочтение последнему. Он приводил весомый, с его точки зрения, аргумент: объединение всех христиан безусловно необходимо перед лицом роста сил антихристианских, это стратегическая необходимость. Дело объединения, решил он, нужно рассматривать как дело христианской политики. У него в ранний период, правда, не было проекта унии. Он еще считал, что Рим умерит свои притязания, а Восток признает, что далеко не вся евангельская правда была исполнена в социальной жизни у православных, поэтому взаимные шаги навстречу друг другу приведут к тому, что в каждой Церкви начнется духовное возрождение, которое их и сблизит.

Но что при этом не было учтено? Прот. А. Шмеман, хорошо знавший экуменическое движение на Западе изнутри, писал: «Прежде всего, Запад давно и почти полностью утратил сознание того, что он когда-то был именно половиной первоначальной Christianitas [лат. — христианского мира]… Чем настойчивее Запад отождествлял себя со всей Christianitas, тем более отодвигался Восток на периферию его исторической памяти…» (18, с.236-237).

В последующей полемике, особенно с националистами, В.С. все более склонялся к тому, что раскол Востока и Запада принес потери в основном только для христианского Востока, а Запад потерял не так уж и много. Чем дальше спорил, тем больше у него получалось так, что Запад почти ничего не потерял, но сохранил главное — независимость и активность иерархии. Здесь срабатывал соблазн теократии, с подменой теократии как власти Божией на ватиканскую иерократию. Рим стал нужен как видимый организационный центр вселенского христианства в борьбе с силами воинствующего антихристианства и с силами, растаскивавшими православных в разные национально ограниченные группировки.

«Одно из двух: или вообще Церковь не должна быть централизована, в ней не должно быть никакого центра единения, или же этот центр находится в Риме, потому что ни за каким другим епископским престолом невозможно признать такого центрального для Вселенской Церкви значения» (6, т.IV, c.82-83).

В древней Церкви таких решительных (безальтернативных, как теперь говорят) требований не высказывал никто из Учителей и Отцов. Не предлагали этого также серьезные православные духовные писатели трагического ХХ в. Напомним, к примеру, свидетельство св. Игнатия Антиохийского, что для христиан Востока Рим первенствует в чести и любви (в начале его «Послания к римлянам»), а это не есть центральный авторитет. В.С‑ву, в отличие от св. Игнатия, папа понадобился как вождь: «…Каждый папа есть не столько глава Церкви, сколько вождь данной исторической эпохи» (с.85).

Уступка папизму прозвучала в словах «глава» и «вождь» (целой эпохи!), чему не дан серьезный противовес — каждая Церковь, сохранившая чистоту веры и апостольское преемство, есть подлинная Церковь, в согласии с древнехристианским принципом «где епископ, там и Церковь»; все епископы образуют соборное единство, хранят верность истине и полноту благодати в Церкви. Хомяковского чувства соборности у В.С. явно нет. Как и раннеславянофильского понимания того, что Византия — наша историческая мать, от которой получены все духовные сокровища. Как-то не достает у В.С. веры в святость Церкви, в то, что она — Тело Христово, напоенное Духом Святым, а вместо этого превалируют земные стороны христианства, социальные задачи церквей, центральность Рима, военно-стратегические нужды перед лицом антихристианства и др. Упрекая православных за пренебрежение земным, В.С. принизил значение в Церкви неземного начала. Ясно, что воли Божией на всеобщее объединение всех христиан вокруг Рима не было и нет, а В.С. это ни разу четко не сформулировал.

О его дальнейших уступках папизму, вплоть до полного принятия, а затем постепенного отхода от него, речь шла выше. В 1886 г. он написал в редакцию «Церковного Вестника»: «Имея свои особые мнения относительно спорных церковных вопросов, я остаюсь и уповаю всегда оставаться членом восточной православной Церкви не только формально, но и действительно, ничем не нарушая своего исповедания и исполняя соединенные с ним религиозные обязанности» (8, т.III, с.193). Насколько не нарушал — ясно из предыдущего. И лишь к концу жизни в «Трех разговорах» он перешел к другому пониманию роли папы, ближе к древнехристианскому.

По поводу теократии, ради которой В.С. готов был согласиться с центральностью Рима в мировом христианстве, кн. Е.Н. Трубецкой писал, что В.С. сделал неудачную попытку исправить старый средневековый папоцезаризм с его «двумя мечами» и пр. Самая суть этой теократии оказалась совершенно непродуманной: «С одной стороны, теократия для него — свободное соединение Бога и человека; с другой стороны, она — церковно-государственный строй, который может быть осуществлен путем принуждения, насилия» (т.1, с.538). Но она заявлена как свободная теократия. Такого не может быть: либо свобода разрушает теократию, либо теократия — свободу.