10. Люди как герои истории и гетерогенность

ЦЕЛЕЙ

"В ночной тьме, среди мрака, скрывающего от нас далекую древность,— читаем мы в «Новой науке»,— вспыхивает вдруг тот вечный неугасимый свет, свет истины неоспоримой, что этот граж­данский мир создан людьми, и они могут, поскольку должны, найти его начала в превращениях самого разума человеческого". Таким образом, человек и только он — герой истории. Но каковы же черты ее узнаваемости и как она меняет человека?

Прежде всего, следует напомнить, что человек — существо общи­тельное. Его социальность не благоприобретенная, а врожденная черта. Движимый страстями и эгоистическими целями, человек, если бы мог, жил один. Тем не менее, хотя совместная жизнь требует обуздания страстей, люди все же объединились. Это значит, что социальное измерение жизни вошло в природу человека, и мы можем даже определить его как "социальное животное". Помимо того, он еще и свободен. "Человеческая воля по природе своей самое неопределенное, в ней человек находит себя и определяет с помощью здравого смысла, представлений о насущности и полез­ности, этих двух источников естественного права народов". Вместо

Люди как герои истории 443

судьбы стоиков и случая эпикурейцев, Вико делает центральным понятие воли. История вовсе не продукт космической необходимос­ти или чистой случайности. Ни то, ни другое не объясняют истори­ческой поступи. Она такова, какой ее желали люди, впрочем, в рамках имевшихся в их распоряжении условии и подручных средств. Человеческая воля неопределенна по природе, и лишь в действии проявляет себя, обретая очертания.

Теперь мы видим некоторое противоречие с другим тезисом. "Этот мир, без сомнения, рожден разумом, во всем отличным и превосходящим по целям человеческий разум и его намерения". Несмотря на что, Вико утверждает: "Все, что ни делается, делается разумными людьми и на основе выбора, вовсе не случайно, с постоянством". Чтобы понять это несоответствие, необходимо иметь в виду теорию гетерогенности целей, всякий раз уточняя отношение между людьми и институтами, ими созданными, но влияющими, в свою очередь, на людей. "В животном состоянии,— пишет Вико,— человек любит себя и все, что его сохраняет — жену, детей, обита­лище", — собственнно, все эти эгоистические интересы преследу­ются вполне сознательно. Живущий обособленно холит и леет свой покой, но вождь племени заботится уже об интересах клана. Такое смещение в психологии объясняется разными включениями в сис­темы социальных связей. Невозможность обладания всеми благами толкает человека к желанию должного. Представление о собствен­ном интересе определено его окружением, институтами. Это причи­на, по которой его действия, предпринятые в личных, казалось бы, целях, продвигают к другим, сверхличным целям. Получается, что человек создает институты, а те, в свою очередь, меняют создавшего их человека. И это тот самый путь, на котором утверждаются скрытые потенциальные возможности, — идеальные семена, о чем человек, сквозь которого они прорастают, поначалу и не подозрева­ет. История созревает не вопреки человеку, просто она углубляется в те его потребности, которые как бы написаны у него на роду, делая именно их предметом его неусыпных бдений.

Понятно теперь, что невозможно понять установления без глубо­кого знания человеческой натуры, и наоборот. Человек меняется во времени и вместе с ним, будучи его продуктом. Но и сама челове­ческая мысль меняет постепенно человеческую природу, развивая ее. Так, матримониальный институт научил дикого человека удов­летворять свои страсти по-новому, а его природа обогатилась чувст­вом любви, возможно, новым эмоциональным состоянием. Это последнее становится полюсом других настроений — чувства собст­венности, например, и рожденных на его потребу институтов. Будучи поначалу подспудными течениями, они со временем становятся стимулами поиска и борьбы за обладание рожденными ценностями.

444

Вико

Гетерогенность целей, таким образом, выступает центральным тези­сом исторической интерпретации Вико, показывая, насколько слож­ны и извилисты тропы человеческого сознания и как непросто разобраться в их сплетениях. Лишь в конце пути мы приходим к самим себе: сначала мы чувствуем безотчетно, потом с недоумением взираем на пережитые чувства, наконец, на закате жизни рефлекти­руем их разумом чистым и беспристрастным.

И. ТРИ ВОЗРАСТА ИСТОРИИ

Эпоха богов, эпоха героев и эпоха людей — эти три возраста замечает Вико в беге мировой истории. Первый возраст — людей диких, бесчувственных, тупых полуживотных. Он отмечен преобла­данием грубых чувств, без особых затей рефлексивного плана. Пред­меты интересуют примитивных людей не сами по себе, а постольку, поскольку несут страдания или удовольствия, возбуждают или по­давляют: здесь момент субъективности минимален. Это не только время чувства, это эпоха богов, ибо по неспособности размышлять природные феномены отождествляются с Божественными. Подрос­ток-человечество силен телесно, в нем бушуют страсти, небо кажется ему огромным одушевленным телом, потому и имя ему — Юпитер. На языке молний и грома он выражает свои одобрения и неудоволь­ствия, а потому нравы первых людей — само смирение и религиоз­ный трепет. Так родилась поэтическая теология: науке этих людей греки дали точное название — теология — "наука о языке богов". Это самая прекрасная сказка из знакомых нам — сказание о Юпи­тере, царе и государе-батюшке, повелителе людей и богов..

В рамках поэтической теологии первые монархи были земными богами, потому и названы государства "теократиями". То было время золотое — эпоха оракулов, провидцев, древнее которой мы ничего не знаем. Теократическое правление было основано на отеческом авторитете, легитимность которого отсылала к Божест­венному праву, т. е. к максиме: так хотят боги.

Мы перед лицом унитарного образа поэтической теологии, тео­кратического режима на основе Божественного права — метафизи-ко-социологического единства. Начиная свои размышления с при­митивных народов, Вико оказался в конфликте с учеными мужами своего времени, для которых история простиралась от Платона до Бэкона. Философ признает: да, трудно войти в образный мир древних народов, их умов, где не было ничего абстрактного, утон­ченного, духовного. Но их сращенность с чувствами, телами сделала

Три возраста истории 445

возможным рождение гуманистической мысли с ее идеалом одухо­творенной плоти.

Век героев — второй возраст человечества. Его характеризует преобладание фантазийного над рациональным. Первые сообщества людей в целях зашиты от агрессии кочевников добровольно подчи­нялись авторитарному игу племенных вождей. Племена все время пополнялись теми, кто искал убежища и защиты. Из беглых рабов, объединившихся в группы, выросли первые формы организованной жизни. Для защиты внутреннего порядка и в приготовлениях к возможным столкновениям с чужаками возникло так называемое "героическое право" и религия силы. Мы имеем дело с непререка­емым авторитетом силы, ибо герой выражает волю богов, с которы­ми, как известно, не спорят.

Эпоха, о которой идет речь, полна вражды: внутренняя сплочен­ность достигается путем выталкивания всего деструктивного вовне. Героический мир воспет Гомером, в его поэмах мы находим идеал мужественного воина и анонимной коллективной мощи. Можно ли на этом основании считать его "Илиаду" документом философской рафинированной мысли, как многие считают, призванным приру­чить свирепого зверя — толпу? Вико не склонен так считать, ибо это противоречит принципу единства истории со всем, что характери­зует ее возраст. Фантастические элементы, образный ряд и строй­ность эпизодов консонируют с жестокостью как нормой жизни, очарованностью кровью, своего рода гибельным восторгом. Отроки по ментальности, но полные сил и воображения, кипящих страстей, Гомер и его герои были как бы "одной группы крови", в этом смысле эпохальной. И если поэма, например, настолько хороша, что стано­вится выражением типа социальности, то мы не можем не сказать, что "Илиада" отсылает к эпохе поэтической, героической, воин­ственной, где игры и наслаждения были вперемежку со смертельной опасностью. Здесь нет и в помине блеска и роскоши, свойственных республикам и аристократиям, где гражданскими почестями были осыпаны благородные и знатные.

Третий возраст — эпоха людей или "всепонимающего разума", долгий путь борьбы городов и народов между собой, пока, наконец, не было достигнуто узаконение семейно-брачных институтов и гражданских прав. С течением времени тщетность эгоизма стала внятной разуму, он пришел к выводу, что и плебеи, и знатные — одной человеческой породы, и те и другие могут войти в простран­ство цивилизации. Так в Риме вековая схватка патрициев и плебеев, которых греки называли "agathoi" и "kakoi", трансформировалась в диспут, риторику, наконец, философию.

Такова картина, в которой Вико отслеживает дорациональные зерна, преобразованные в развитии в сложный мир логики и фило-

446

Вико

софского дискурса. Путь от фантасмагории к метафизике, от чувства справедливости к истине, тематизированной в понятиях,— восхити­тельный сезон созревания разума — представлен греческим полисом и философией Платона.

Наконец люди пришли к критическому сознанию. Идеалы, при­нимавшиеся древними людьми безотчетно, попали под прожектор исследовательской мысли. Это время человека понимающего, а потому умеренного, рассудительного и доброжелательного, человека совести, разума и долга. Право его не менее человечно: все равны перед законом, ибо рождены равно свободными. "Все или большая часть городских властей справедливы, а потому они на страже народной воли... и перед лицом монархов равны все подданные по закону... различны лишь в гражданском состоянии".

Речь идет об изменениях не в смысле исчезновения типичного для предыдущих эпох, а в смысле укрепления дисциплинарно-раци­онального пространства. Не отказ, но обогащение и интеграция. Метафизика природы стала метафизикой разума, отражение этого превращения мы увидим в социальных религиозных и гражданских институтах.