130

6.12. Проблема метода: "чувственный опыт" и(или?) "необходимые доказательства"

Научная революция

В письме к госпоже Христине Лотарингской Галилей пишет: "Мне кажется, что в диспутах о проблемах природы не следует начинать с авторитета Священного Писания, но с чувственного опыта и необходимых доказательств". А также: "Мне кажется, что природные явления, которые открывает перед нашими глазами чувственный опыт или в которых убеждают нас необходимые дока­зательства, никоим образом не должны быть подвергнуты сомнению или осуждены отрывками из Священного Писания, где, как пред­ставляется, говорится иначе. В этих фразах заключена суть научного метода по Галилею. Наука есть то, что она есть, т. е. объективное познание со всеми его специфическими чертами, которые мы уже анализировали выше, именно потому, что она развивается на основе точного метода, именно потому, что утверждает и обосновывает свои теории посредством правил, составляющих научный метод. А он, по мнению Галилея, состоит в "чувственном опыте" и "необходимых доказательствах". Первое — это опыт, обретаемый чувствами, в наблюдениях, особенно визуальных; второе — это аргументы неко­торой гипотезы (например, физико-математического определения равномерного движения), из нее выводятся следствия, которые подлежат проверке. И как Галилей пытался с помощью подзорной трубы усилить и усовершенствовать природное зрение, так, особен­но в преклонном возрасте, он признавал, что Аристотель в "Диалек­тике" учил нас быть "осторожными и избегать ошибок в рассужде­ниях", устами Сальвиати Галилей говорит: "Логика — это органон философии". Итак: с одной стороны, призыв к наблюдениям, фак­там, "чувственному опыту", а с другой — подчеркивание роли "математических гипотез" и логической силы, с помощью которой из них извлекаются следствия.

Но вот проблема, о которую споткнулись ученые: каково соотно­шение "чувственного опыта" и "необходимых доказательств"? Ти­пичная для философии, эта проблема стоит перед Галилеем. Осно­вывая науку на опыте, Галилей ссылается на Аристотеля, который "предпочитает... чувственный опыт всем рассуждениям"; и сам Галилей недвусмысленно заявляет: "То, что показывают опыт и чувства, следует предпочитать любому рассуждению, хотя бы оно и казалось нам хорошо обоснованным". Однако, несмотря на эти четкие заявления, иногда кажется, что Галилей предпочитает опыту рассуждение и подчеркивает важность "предположений" в противо­вес наблюдениям. Так, например, в письме от 7 января 1639 г. к Джованни Батгиста Балиани он пишет: "Но, возвращаясь к моему трактату о движении, доказательство по поводу движения определе-

Галилео Галилей: проблема метода

131

но ex suppositione, и если выводы не будут соответствовать случаям природного движения, для меня это не имеет существенного значе­ния, поскольку ничто не нарушает доказательств Архимеда, что в природе нет ничего, что бы двигалось по спирали". Итак, проблема: с одной стороны, Галилей основывает науку на опыте, с другой — кажется, что он осуждает опыт от имени "рассуждения".

В этой ситуации мнения интерпретаторов и исследователей науч­ного метода разделились. Некоторые увидели в "чувственном опыте" и "точных доказательствах" антитезу опыта и рассуждения; другие, не видя антитезы, считают, что таким образом Галилей выражает "полное понимание... различия между математической дедукцией и физическим доказательством"; третьи, подчеркивая роль наблюде­ния, считают Галилея сторонником индуктивного метода; но есть и такие, кто, наоборот, считает, что он был рационалистом дедукти-вистского толка, более верящим в силу разума, чем в возможности наблюдения. Возможно, Галилей, в зависимости от потребностей момента, не смущаясь, использует то индуктивный, то дедуктивный метод. Кажется правомерным утверждать, что "чувственный опыт" и "необходимые доказательства" — это два взаимопроникающих ин­гредиента, вместе составляющих научный опыт. Ординарные наблю­дения могут быть ошибочными, и Галилей хорошо это знал. Он всю жизнь боролся против фактов и наблюдений, осуществляемых в свете того, что являлось общепринятым мнением. Но научный опыт не может быть сведен и к теории или совокупности предположений, лишенных какого-либо контакта с действительностью: Галилей хотел больше быть физиком, нежели математиком; 7 мая 1610 г. он пишет Белисарио Винта письмо, оговаривая в нем условия своего переезда во Флоренцию: "Наконец, что касается названия моей должности, я бы хотел, чтобы кроме титула — «Математик» Вы добавили «Философ», ибо я должен сказать, что в моей жизни я отдал больше лет занятиям философией, чем месяцев — чистой математикой". Итак: "чувственный опыт" и "необходимые доказа­тельства", а не: то или другое. Взаимопроникая и исправляя друг друга, они создают научный опыт, который не заключается только в голом, пассивном наблюдении или чистой теории. Научный опыт — это эксперимент. В этом заключается великая идея Галилея. Таннери и Дюгейм, среди прочих, показали, что физика Аристотеля, а также Буридана и Николы Оресма была очень близка к опыту общепри­нятого мнения. Чего нельзя сказать о Галилее: опыт Галилея — это эксперимент, а "эксперимент — это методичное исследование при­роды, что требует особого языка для формулировки словаря, кото­рый позволил бы читать и интерпретировать ответы. По Галилею, как известно, мы должны, разговаривая с Природой, получить от нее ответы в виде кривых линий, кругов, треугольников на языке

132

Научная революция

математики, а точнее — геометрии, а не общепринятого мнения" (А. Койре).

6.13. "Опыт" — это "эксперимент"

Опыт — это научный эксперимент, а в ходе эксперимента разум не может быть пассивным. Он активен: делаются предположения, из них с четкостью извлекаются следствия, а затем исследуется, насколько они соответствуют действительности. Галилей безразли­чен к происхождению понятий, используемых для интерпретации опыта, как безразличен к причинам, — в этом он явно отходит от старой метафизики природы. Разум не пассивен в опыте, он его проектирует. И он делает это, чтобы проверить, верно ли его предположение, с тем, чтобы "трансформировать случайное и эм­пирическое в необходимое, регулируемое законами" (Э. Кассирер).

Итак: научный опыт состоит из теорий, устанавливающих факты, и из фактов* контролирующих теории на основе взаимопроникно­вения и взаимокорректировки. Аристотель, по мнению Галилея, изменил бы мнение, обнаружив факты, противоречащие его идеям. С другой стороны, гипотезы могут быть использованы для измене­ния косных теорий, которые никто не осмеливается оспаривать. Именно так случилось с системой Аристотеля—Птолемея: до Копер­ника и после все видели на рассвете, как всходило Солнце; Коперник заставляет нас видеть, как опускается Земля. А вот другой пример того, как теория может изменить интерпретацию фактов, основан­ную на наблюдении. В "Беседах" Сагредо, отвечая на возражения эмпирического характера на закон, согласно которому скорость движения с естественным ускорением должна расти пропорциональ­но времени движения, утверждает: "Это та трудность, которая наво­дила меня на размышления с самого начала. Но вскоре я отказался от этих мыслей. Возвращение к ним было результатом того же опыта, который в настоящее время беспокоит вас. Вы говорите, что опыт показывает, как тело, едва выйдя из состояния покоя, сразу обретает значительную скорость; а я говорю, что этот самый опыт показывает нам, что первые движения падающего тела, пусть очень тяжелого, очень медленны". Дискуссия заканчивается следующим образом: "Пусть теперь видят, как велика сила правды, если сам опыт, который на первый взгляд показывал одно, при лучшем рассмотре­нии убеждает нас в обратном". Конечно, "то, что показывают нам опыт и чувство", дулжно предпочесть "любому рассуждению, хотя бы оно и казалось хорошо обоснованным". Но чувственный опыт рождается как плод запрограммированного эксперимента — это попытка заставить природу ответить.

Галилее Галилей: роль мысленных экспериментов 6.14. Роль мысленных экспериментов

133

Мнение, что опыт играет в мышлении Галилея второстепенную и вспомогательную роль, возникло оттого, что Галилей размышлял над экспериментами, выполненными не им и иногда слишком идеализированными, например: нужно предположить отсутствие какого-либо сопротивления; следует вообразить, что движение имеет место в пустоте; мы должны думать о почти бестелесных плоскостях и о совершенно круглых движущихся телах и т. д. Но и здесь нужно сначала уточнить две вещи. Даже если теория входит в противоречие со "случаями", это не значит, что ее нужно отвергнуть. "Но в этом я буду, скажем так, удачливым, ведь движение тяжестей и возможные при этом случаи в точности соответствуют случаям, выявленным мною в определении движе­ния". Математически совершенная теория — и в качестве таковой имеющая собственную ценность — оказалась к тому же истинной. Во-вторых, следует уточнить, что не является истинным. Например, эксперименты с идеализированными наклонными плоскостями не были осуществлены как неисполнимые. Т. В. Settle, около двад­цати лет назад, воспроизвел эксперименты на наклонных плос­костях, столь тщательно описанные Галилеем, и смог подтвердить, что они получаются в пределах точности, запланированной Гали­леем. А теперь о различии, о котором упоминалось ранее: это различие между выполнимыми экспериментами и экспериментами мысленными, или воображаемыми. Что касается первых, теория проверяется здесь на базе наблюдаемых следствий (так, доказуемо, что подзорная труба дает правдивые образы; что на Луне есть горы; доказуем закон движения с равномерным ускорением; что на солнце есть пятна и т. д.). Но существуют также и мысленные эксперименты, и в сочинениях Галилея их очень много. Это не геометрические идеализации (геометрические модели эмпиричес­ких событий), которые, будучи интерпретированы на базе дейст­вительности, говорят нам, сколько они близки, — речь идет об экспериментах, которые неосуществимы. Однако нельзя сказать, что такие эксперименты бесполезны, наоборот, важно видеть возможности их применения. И если они носят не апологетический (оправдательный), но критический характер, то могут оказать помощь в деле прогресса науки. Один из ментальных эксперимен­тов, по мнению Поппера, с одной из наиболее простых и остро­умных аргументаций в истории рациональной мысли по поводу вселенной содержится в критике Галилеем теории движения Арис­тотеля.

Доказывая ложность предположения Аристотеля, что естествен­ная скорость более тяжелого тела больше скорости тела более

134 Научная революция

легкого, Галилей аргументирует: "Если у нас есть два движущихся тела с неравной естественной скоростью, очевидно, что, если бы мы соединили более медленно двигающееся с более быстрым, то последнее потеряло бы в скорости, а первое, благодаря более скорому, двигалось бы быстрее". "Если это так и одновременно верно, что, например, бульшая махина движется на восьмой скорости, а меньшая — на четвертой, то, если соединить обе их вместе, новый агрегат будет двигаться со скоростью меньшей, чем восьмая; но ведь два камня, соединенных вместе, образуют камень больший, нежели первый, двигавшийся на восьмой скорости; следовательно: агрегат, масса которого больше, будет двигаться медленнее, чем первый, который меньше, что противоречит вашему предположению". "В этом воображаемом эксперименте Галилея я вижу, — комментирует Поппер, — совершенно новую модель. Речь идет об аргументации с целью критики". И Галилей, разрушая "эмпирическую базу" концепции Аристотеля — Птолемея, умело использовал такие эксперименты.

"Последователи Аристотеля, — пишет П. К. Фейерабенд, — ис­кали доказательства (например, с падением камня с башни) против Коперника, обращаясь к наблюдению; Галилей переворачивает их аргументацию с целью вскрыть причины, из-за которых возникли противоречия. Неприемлемые интерпретации заменены други­ми. <...> Таким образом появляется совершенно новый «опыт».

Неразличение выполнимых и воображаемых экспериментов и непонимание роли мысленного эксперимента (роли, которая может быть не только критической, но и эвристической), являлось источ­ником плохих или, по крайней мере, однобоких интерпретаций. Источником ошибок была также идентификация научного опыта с голым наблюдением (но возможно ли "чистое" наблюдение?). На­учный опыт Галилея — это эксперимент, совокупность теорий, которые утверждают "факты" ("факты" из теории), и факты, кото­рые контролируют теории. Если вопрос поставлен правильно, то нетрудно понять, в каком смысле и каким образом Галилей был теоретиком гипотетико-дедуктивного метода. Кант в "Критике чис­того разума" напишет: "Когда Галилей пустил шарики по наклонной плоскости, причем их вес выбрал он сам, а Торричелли взвесил воздух, который, как он уже знал, равен весу определенного столба известной жидкости... это было откровением для всех исследовате­лей природы. Они поняли, что разум видит только то, что он сам производит по собственному рисунку и что он должен идти вперед и заставить природу ответить на его вопросы; и не допускать, чтобы она понукала им, так сказать, с помощью вожжей; иначе наши наблюдения, сделанные случайно и без заранее выработанного рисунка, не привели бы к необходимому закону, в котором нуждается и разум".

Исаак Ньютон

135

7. СИСТЕМА МИРА, МЕТОДОЛОГИЯ

И ФИЛОСОФИЯ В ТВОРЧЕСТВЕ

ИСААКА НЬЮТОНА

7.1. Философское значение творчества Ньютона

Галилей умер 8 января 1642 г. В том же 1642 г. на Рождество, в Вулсторпе, в окрестностях деревни Колстерворт, Линкольншир, родился Исаак Ньютон. Ньютон завершил научную революцию, и с его системой мира обретает лицо классическая физика. Но не только астрономические или оптические, а также математические открытия (он, независимо от Лейбница, изобрел дифференциальное и интег­ральное исчисление) обессмертили его имя. Ньютон занимался также актуальными теологическими проблемами, вырабатывая точ­ную методологическую теорию. Без правильного понимания идей Ньютона мы не сможем понять вполне ни значительной части английского эмпиризма, ни Просвещения, особенно французского, ни самого Канта. Действительно, как мы увидим ниже, "разум" английских эмпириков, лимитируемый и контролируемый "опы­том", без которого он уже не может свободно и по желанию перемещаться в мире сущностей, — это "разум" Ньютона. Вольтер, побывав в Англии, "увидит, что там граждане могут стремиться к любой должности, что свобода не порождает несовместимости с порядком, религия терпимо относится к философии. <...> Чтение сочинений Локка даст сведения по философии, чтение Свифта — модель, чтение Ньютона — научную доктрину" (А. Моруа). "Разум" деятелей эпохи Просвещения — это "разум" эмпирика Локка, обра­зец которого в науке Бойля и физике Ньютона; последняя не теряется в гипотезах о внутренней природе или сущности явлений, но, постоянно контролируемая опытом, ищет и испытывает законы их функционирования. Наконец, мы не должны забывать, что "наука", о которой говорит Кант, — это наука Ньютона, и что пиетет Канта перед "звездными небесами" — это восхищение порядком вселенной как часов Ньютона; Кант верил, что обязанность фило­софа — объяснить уникальность и истинность теории Ньютона. Без понимания образа науки Ньютона поистине невозможно понять "Критику чистого разума" Канта (К. Поппер).

Наиболее знаменитое сочинение Ньютона — "Математические начала натуральной философии", впервые издано в 1687 г. "Опубли­кование "Начал..." было одним из наиболее важных событий во всей физике. Эту книгу можно считать кульминацией тысячелетних уси­лий понять динамику вселенной, физику движущихся тел (I. В. Cohen). И "в той мере, в какой непрерывность развития мысли

Исаак Ньютон

137

Исаак Ньютон (1642—1727), едва ли не самый крупный ученый Нового времени г

позволяет нам говорить о подведении итогов и о новой отправной точке, мы можем сказать, что с Исааком Ньютоном классическая наука... обрела независимое существование и с этих пор начала оказывать значительное влияние на человеческое общество. Если кто-нибудь решил бы описать это влияние в его многочисленных разветвлениях... Ньютон стал бы отправной точкой: все, что сделано раньше, было лишь введением" (Е. J. Dijksterhuis).