1.6 Отказ от судебной реформы и состояние петровского правосудия
Озабоченность Петра I состоянием правосудия в стране вызвала к жизни начало серьезных преобразований в судебной сфере. Новый имидж самодержавной власти, созданный правителем, предусматривал теперь заботу о «всеобщем благе». Он превращал монарха в «радетеля благоденствия своего народа», призванного «трудитца о пользе и прибытке общем»1. Но государь мог добиться ощутимых результатов на этом поприще только в том случае, если все органы власти и управления будут действовать в строгом соответствии с законами. Следовательно, Петр считал законность фундаментом всей государственной власти, а гарантию правосудия главным компонентом в деле достижения «общей пользы».
Однако само понятие «правосудия» в России того времени с законностью и деятельностью органов юстиции связывали мало. Для нашей страны традиционно отождествление правосудия и монаршей защиты. В главном манифесте петровского абсолютизма «Правде воли монаршей», составленной одним из ближайших соратников императора Феофаном Прокоповичем, прямо говорится, что первейшая из обязанностей монарха, ищущего «всенародной пользы», есть попечение о правосудии – ограждении обиженных от тех, кто творит над ними насилие»1. То есть правосудие мыслилось, как одна из основных функций государя, а не юстиции. Отсюда и стремление подданных искать защиты и справедливости лично у императора, а не в судебных учреждениях.
Судьи рассматривались Петром лишь в качестве простого инструмента для применения законов на практике (примерно, как парус корабля, необходимый ему для движения), компетентность и честность которых, всегда находились под сомнением. Следовательно, их требовалось держать под неусыпным контролем, и как можно больше ограничивать их самостоятельность. И как верно подметил Ричард С. Уортман, «чем сильнее было желание монарха осчастливить Россию благом правосудия, тем решительнее старался он умалить роль судей»2.
Подобный подход к правосудию полностью исключал не только идею обособления судебной власти, но любую самостоятельность суда. При этом не допускалось даже толкование законов. Судья должен был не обдумывать и рассуждать, а точно и в срок выполнять все законные предписания. Вплоть до судебной реформы 1864 года российское законодательство не допускало правотолкования в системе юстиции.
Система правосудия мыслилась Петром, как сложный, но хорошо отлаженный механизм, который приводится в движение и контролируется государем. Чтобы представить, хотябы в самых общих чертах, как должна была выглядеть Российская юстиция по плану императора, воспользуемся схемой 1.
Схема 1
Однако следует учесть, что в подобном законченном виде система судебных инстанций, изображенных на схеме, в реальной жизни никогда не существовала. Попытка преобразователя выделить правосудие в отдельную властную структуру, так и осталась не реализованной.
Достигнутое только на бумаге единообразие судебных учреждений рассыпалось уже в 1722 году. Указами от марта и апреля 1722 года городовые суды были полностью отменены, а в провинции появился новый провинциальный суд, в составе председателя – воеводы и двух или одного ассесоров. В некоторых отдаленных от провинциального центра городах били учреждены так называемые, «меньшие нижние суды», состоявшие из назначаемого воеводой, «судебного комиссара». Надворные суды сохранились в качестве судов второй инстанции для провинциального суда, но в своих провинциях они были судами первой инстанции.
То есть, с 1722 года для разных местностей устанавливалось разное количество судебных инстанций. В тех провинциях, где были надворные суды, существовало три судебных инстанции: надворный суд, Юстиц-коллегия и Сенат. В остальных – четыре: провинциальный суд, надворный суд, Юстиц-коллекия и Сенат. И только для самых отдаленных мест Российской империи действовала пятизвенная система судебных учреждений: суд, подчиненного воеводе судебного комиссара, провинциальный суд, надворный суд, Юстиц-коллегия и Сенат.
Создаваемая Петром I система правосудия казалась стройной и упорядоченной только в представлении ее разработчиков. Но, как абсолютно правильно заметил И.Д. Беляев: «Обществу от этого не было легче, ибо каждый лишний надзиратель являлся лишь новым собирателем поборов в свою пользу»1.
Находившаяся в постоянном процессе реформирования, российская юстиция отличалась страшной медлительностью, некомпетентностью и полной беспомощностью. Местная администрации, опять объединившая в своих руках многочисленные и разнообразные функции, едва справлялась с фискальными задачами, уделяя внимание осуществлению правосудия лишь по остаточному принципу.
Хроника того времени полна самыми драматичными историями о том, как вершилось это правосудие. Вот один из типичных случаев, приведенных в работе С. Князькова2. В 1703 году крестьяне кашинской вотчины московского Новодевичьего монастыря убили крестьянина кашинского помещика Кисловского. Началось дело. Посланного из губернской канцелярии для ареста убийцы солдата крестьяне встретили «всей волостью с дубьем», выдать убийц отказались, и солдату удалось схватить только некого Ивана Дворникова, которого он и привез в губернскую канцелярию.
Там подозреваемого немого подержали, но затем, вероятно, за отсутствием улик, отпустили. К тому же и истец, владелец убитого крестьянина, недоросль Кисловский, был в этот момент очень занят хлопотами по поводу поступления на службу и «не ходил за делом» в канцелярию.
Семнадцать лет лежало это дело без движения, пока не вспомнил о нем потерпевший, владелец убитого крестьянина, теперь уже поручик Кисловский. (Курсив – мой Т.А.). По его челобитью кашинский городовой судья вынес постановление снова взять Дворникова под стражу. Прошло еще два года. Дворников снова очутился на свободе, и поручик Кисловский опять просит суд рассмотреть, как это колодник Дворников гуляет на свободе? «Знатно за взяток отпущен», - думает поручик. Однако дело обстояло совсем по-другому. Подозреваемый Дворников содержался в тюрьме под надзором двух присяжных сторожей из обывателей. Не зная, чем кормить колодника, поскольку денег на содержание арестантов не выделялось, сторожа стали отпускать Дворникова из тюрьмы по утрам на весь день собирать милостыню или наниматься на работу, с тем, чтобы ночевать он возвращался обратно в «подклеть».
Какое-то время арестант честно выполнял условия, но, вскоре, до него дошел слух, что к судье пришла бумага с требованием отослать его, Дворникова, в Преображенский приказ. Несчастный колодник так испугался этого известия, что бежал в Москву, где и поселился в слободе под Новодевичьим монастырем. Здесь его застала первая ревизия, в сказки которой он попал как монастырский крестьянин.
В конце 1722 года помещик Кисловский разыскал беглеца. Но, поскольку теперь Дворников числился за монастырем, обращаться с челобитной пришлось в Монастырский приказ. В этой челобитной Кисловский жаловался на Новодевичий монастырь как на укрывателя беглого преступника и требовал вознаграждения за убитого крестьянина.
Продержав Дворникова десять недель у себя в подклети, Монастырский приказ решил, что дело это ему не подсудно, и отправил Дворникова в кашинскую судных и розыскных дел канцелярию. Но пока его туда вели, в ходе петровских преобразований была уничтожена сама эта канцелярия. Поэтому, арестанта отправили к земскому комиссару. Однако последний принять Дворникова отказался, ссылаясь на то, что ему «в Кашине губных дел ведать не велено».
После долгих разбирательств выяснилось, что теперь криминальными делами по Кашину будет заниматься провинциальный суд в Угличе, куда и был препровожден колодник.
В провинциальном суде во время допроса обвиняемого стали пытать. Но измученный всеми выпавшими на его долю злоключениями, да и немолодой уже человек, не выдержав истязаний, умер. Это произошло в ноябре 1723 года, то есть волокита продолжалась целых двадцать лет.
Но не стоит думать, что со смертью Дворникова это дело завершилось. Помещик Кисловский от гражданского иска к монастырю не отказался. Через пять лет (в 1728 году) церковный суд распорядился отослать дело дослужившегося уже до капитана, Кисловского в Кашин к воеводе, поскольку к этому времени от петровских преобразований в судебной сфере уже отказались и вернулись вновь к воеводскому управлению. То есть, дело вернулось туда же, где двадцать пять лет назад, оно начиналось. Кашинскому воеводе потребовалось всего два года, чтобы рассмотреть дело и вынести решение (через 27 лет!) в пользу, теперь уже майора Кисловского.
По меткому замечанию М. Богословского, «административная реформа проходила так же бессистемно, как и все вообще петровские реформы… Преступая к реформам, не определяли заранее ее границ, и только уже сама практическая необходимость наталкивала в дальнейшем на такие определения. … Благодаря такому отсутствию заранее достаточно разработанного и согласованного с другими реформами общего плана, неизбежны были недосмотры, пробелы, противоречия и ошибки, которые отклоняли реформу от первоначальных намерений реформатора…»1.
Яркие воспоминания, полученные от соприкосновения с петровской судебной системой, оставил в своей знаменитой книге Иван Посошков: «Я истинно удивляюсь, что у судей за нрав, что в тюрьму посадя держат лет по пяти, шести и больше. В прошлом 1719 году сыщик Исленьев в Устрине у таможенного целовальника взял с работы двух человек плотников за то, что у них паспортов не было и отослал их в Новгород, и в Новгороде судья Иван Мякинин кинул их в тюрьму, и один товарищ, год пересидя, умер, а другой два года сидел, да едва его на росписку освободил. На что бодрее и разумнее господина князя Дмитрия Михайловича Голицына! В прошлом году подал я ему челобитную, чтобы мне завод построить винокуренный и водку взять на подряд; и неведомо чего ради велел меня за караул посадить, и я сидел целую неделю, и стало мне скучно быть, что сижу долго, а за что сижу, не знаю. В самое заговенье Госпожинское велел я уряднику доложить о себе; и он князь Дмитрий Михайлович сказал: давно ль де он под караулом сидит? Урядник сказал уже де целую неделю сидит; и тотчас велел меня выпустить. И я кажется, и не последний человек, и он, князь Дмитрий Михайлович, меня знает, а просидел целую неделю ни за что. Кольмиже паче коего мизерного посадят да и забудут»2.
Петр бы горячим сторонником коллегиальной формы управления, на которую возлагал большие надежды. Коллегия, по мнению преобразователя, может скорее и легче постигнуть истину, поскольку в коллегии именно «предложенную нужду разбирают умы многие, и, что един не постигнет, то постигнет другой, а чего не увидит сей, то он увидит».
В Указе от 22 декабря 1722 года о запрещении обращаться с челобитными непосредственно к государю, не пройдя предварительно всех инстанций, законодатель, ставя себе в заслугу, учреждение коллегий, так указывает их главное преимущество по-сравнению с прежними учреждениями: в них больше места законности и стеснен прежний произвол. Еще ранее общего преобразования администрации Петр пытался применить коллегиальную форму и в городском управлении в виде бурмистерской палаты, и в губернском в виде ландратских коллегий под председательством губернатора.
Характерной чертой административной реформы стала заметная бюрократизация всей системы управления снизу, до верху. Недоверием к администрации, по мнению М. Богословского, были вызваны неизменные спутники бюрократической системы: развитие письменного производства, учреждение различного рода контролирующих инстанций, требования мелочной отчетности1.
По сути, из всех петровских реформ, в массе своей оказавшихся не очень удачными, самая печальная судьба досталась реформе судебной. Она не просто провалилась, а была свернута по инициативе самого императора, так и не достигнув уровня своей реализации. В историографии практически отсутствуют попытки всесторонне и основательно рассмотреть вопрос о причинах столь резкого поворота. Некоторые дореволюционные авторы объясняли этот факт тем, что скопированная на западе судебная система была попросту отторгнута российской действительностью2. Однако еще М. Богословский убедительно доказал, что рецепция иностранных образцов судебных учреждений и законодательства носила в петровскую эпоху творческий характер, а использование зарубежного опыта сопрягалось с учетом условий и потребностей российского общества1.
Все современные исследователи соглашаются с утверждениями В.И. Буганова о том, что «заимствование элементов чужих систем не было определяющей чертой реформ Петра I», и, что эти реформы были «продолжением и завершением мероприятий, проводившихся его предшественниками в 1630-1680 гг.»2. Однако до сих пор нет исчерпывающего ответа на вопрос, почему император, будучи прямым продолжателем преобразований, начатых его предшественниками, не только не завершил этих преобразований, но в сфере правосудия отменил даже то, что было достигнуто?
В работе Н.Н. Ефремовой в качестве причин отказа от реализации судебной реформы названы: «тяжелое финансовое положение страны, не позволяющее содержать громоздкую систему органов управления и суда» и отсутствие квалифицированных кадров. А также, приведено вполне традиционное для историографии советского периода уточнение, что «еще не сложились буржуазные отношения, которым бы соответствовало разделение административной и судебной власти»3. Эта же аргументация присутствует и в работе А.И. Александрова.
Нет оснований не соглашаться с тем, что все вышеперечисленные явления существовали в рассматриваемый период. Мало того, финансовые проблемы и кадровый голод можно считать традиционными атрибутами российской государственности. Все, что называется в литературе причинами свертывания реформ, по сути своей, причинами не являются. Это скорее условия, в которых приходилось действовать реформатору, и которые он должен был учитывать. Иначе, как тогда объяснить успех екатерининской губернской реформы 1775 года, в ходе которой была полностью реализована поставленные императрицей задача реформирования правосудия?
В последней четверти XVIII века финансовые трудности страны были ничуть не меньшие, чем в правление Петра, а недостаток кадров, в связи с принятием Указа от 1760 года, ощущался намного сильнее. Однако это не помешало Екатерине II полностью осуществить задуманные преобразования.
К этому следует добавить, что реальная возможность разделения судебной и административной власти больше зависит не столько от способа производства (наличия или отсутствия буржуазных отношений), а от того, имеет ли судебная система хотя бы минимальную правовую самостоятельность, а общество – потребность решать возникающие споры и конфликты в судебном порядке.
Безусловно, система петровских учреждений была гораздо стройнее, единообразнее и лучше приспособлена к своему делу, чем это было в предшествующую эпоху. Но, несмотря на все нововведения, она оказалась мало эффективной, так как по своей сути продолжала оставаться слепым орудием центральной власти. Поскольку вся государственная деятельность Петра Iбыла подчинена задаче строительства и упрочения «регулярного государства», то интересы общества, а тем более отдельной личности, его интересовали меньше всего. Система взаимоотношений власти и общества строились не на основе сотрудничества и диалога, а на устрашении и насилии, дополнявшихся, к тому же еще и взаимным недоверием.
Даже самое беглое знакомство с законодательством этого времени позволяет увидеть, что в основе управления (и суда в том числе) лежало устрашение. Любой закон, инструкция или распоряжение вышестоящей инстанции, как правило, заканчивались угрозой штрафа или другого, более жесткого наказания. Даже перенос дела из нижестоящей судебной инстанции в вышестоящую, в большинстве случаев имел характер обвинения судьи. И если высшая инстанция признавала вынесенный приговор неправильным, то не только пересматривала это решение, но и могла наложить на судью штрафные санкции.
Кроме того, мы знаем, что важнейшие уголовные дела исключались в соответствии с законом из юрисдикции низших судебных учреждений. Но за ними оставалось проведение следствия по этим делам и составление проекта приговора, который вместе с преступником и всеми материалами дела отсылались в вышестоящий суд. Подобная практика существовала еще со времен Судебников. Нововведением петровской эпохи стали санкции в отношении судьи, неправильно составившего проект приговора. В подобных случаях вышестоящий суд (например, надворный, если дело касалось нижнего суда) обязан был донести в Юстиц-коллегию о неправильно вынесенном решении. Если коллегия соглашалась с надворным судом, то судье нижнего суда грозил крупный штраф. Заодно проверялась и компетентность надворного суда.
Тексты нормативно-правовых актов, регулировавших судоустройство и судопроизводство, отражают полнейшее неверие законодателя в способность судебных учреждений (особенно местных) правильно выполнять процессуальные действия и выносить законные решения. С этим, по мнению М. Богословского, был непосредственно связан постоянный и всесторонний контроль начальства за деятельностью подчиненных. И как действенное средство этого контроля – развитие письменного делопроизводства, когда каждый шаг суда должен был протоколироваться особым чиновником – нотариусом1.
Такое положение суда, когда каждый приговор мог быть легко изменен, а то и вовсе отменен, не прибавляло уверенности судьям и не могло способствовать обеспечению правосудия. Петровский суд просто не мог стать гарантом правосудия. Ему не верило общество – оно не видело правды и справедливости в его приговорах. Ему не верила власть, поскольку постоянно сомневалась: справиться ли судья с возложенными на него задачами? Что же при всем при этом оставалось делать судье? Конечно же, всеми правдами и не правдами стараться дело «заволокитить», «положить под сукно» и не предпринимать по нему никаких процессуальных действий.
Царствование последующих правителей (вплоть до Екатерины II) также как и в петровскую эпоху отличалось в области судебного строительства непоследовательностью и противоречивостью. Упразднялись старые и возникали новые судебные учреждения, чтобы за тем вновь смениться старыми. Общей же для этого периода, была тенденция возврата к старому принципу соединения судебной и административной властей.