2.8 Особое производство по «слову и делу государеву»

Производство по политическим делам, судя по архивным документами и воспоминаниям современников, заметно отличалось от обычного уголовного судопроизводства. Е.В. Анисимов, обстоятельно изучивший историю политического сыска в России, замечает, что «изветчика по политическому делу, в отличие от челобитчика в общеуголовном или гражданском процессе, сразу же арестовывали и сажали в тюрьму. Так же поступали с ответчиком и указанными изветчиком свидетелями»².

Первым процессуальным действием был допрос изветчика. По сложившейся традиции он (как и все, кого подвергали допросу) сначала давал присягу, то есть клялся на священном писании и целовал крест, обещая говорить правду, а за ложные показания нести ответственность.

После этого, допрашиваемый должен был ответить на несколько формализованных вопросов. Требовалось назвать свое имя, фамилию (прозвище), «из каких чинов», какого состояния, а также возраст, место жительства и вероисповедание. Все эти ответы вносились в протокол, в котором затем фиксировалась суть извета³.

Как следует из текста «Краткого изображения процессов», доноситель обязан был «жалобы свои исправно доказывать», а «буде же … челобитчик оное доказать не мог, то надлежит ево против Уложения наказать»⁴. Доказательствами правдивости извета служили лишь точные факты и свидетели. Причем, показания изветчика и свидетелей, на которых он ссылался должны, были полностью совпадать. В противном случае извет считался «недовведенным» - недоказанным, а самого доносчика ждало суровое наказание. И только в том случае, если содержание доноса полностью подтверждалось показаниями свидетелей, и ответчик не запирался, а соглашался с выдвинутыми против него обвинениями, изветчика выпускали на свободу. Но, как отмечает в своей монографии Е.В.Анисимов, освобождение происходило не сразу. Сначала «его освобождали от цепи, на которой он, как участник дела, сидел, сбивали ручные или ножные кандалы или заклепывали в кандалы полегче». «Потом,- продолжает исследователь,- его выпускали на волю под «знатную расписку» или на поруки¹.

Перед выходом на свободу изветчик давал расписку о своем гробовом молчании «под страхом отнятия ево живота» о том, что видел, слышал и говорил в стенах сыска»². Напоследок, наводили справки о его благонадежности (не было ли за ним самим какого-нибудь преступления). И если никаких порочащих его сведений не обнаруживалось, предварительно наградив, отпускали на свободу. Награждали доносчика чаще всего деньгами или, в соответствии с давней традицией, отдавали часть имущества преступника. Встречались также случаи повышения по службе ³.

Особое внимание уделялось допросу ответчика. Схема допроса была той же. Ответчика предупреждали о последствиях дачи ложных показаний и брали с него клятву. Затем ему задавали те же, что и изветчику, устанавливающие личность, вопросы. После этого, начинался допрос по существу дела. Для того чтобы убедиться в истинности слов ответчика применялась пытка – неотъемлемая принадлежность российского судопроизводства XVIII в⁴.

Процедура проведения пытки была строго регламентирована специальным документом «Обрядом, како обвиненный пытается». В нем указывалось, что для пытки должно отводиться особое помещение – застенок, где устаивалась дыба – сооружение, состоящее из двух врытых в землю столбов и соединяющей их перекладины. Пытка проводилась палачом при помощи специальных инструментов: шерстяного хомута, с пришитой к нему длинной веревкой, кнутами и ремнем для связывания ног. Во время пытки присутствовали судьи и секретарь. Последний должен был записывать показания лиц, подвергавшихся пытке. После окончания пытки судьи скрепляли эти показания своими подписями.

В российском уголовном судопроизводстве применялось несколько видов пытки. Самым распространенным была «дыба». Технология этой пытки была несложной. Палач перекидывал веревку через поперечный столб дыбы, закладывал обвиняемому руки за спину, продевал их в хомут и вместе с помощником тянул за веревку до тех пор, пока подследственный не повиснет в воздухе, а его руки не вывернуться из суставов. После этого палач связывал ноги обвиняемого ремнем и привязывал ремень к столбу, расположенному перед дыбой. «Растянув» таким образом свою жертву, палач бил его кнутом, а секретарь записывал каждое слово, произнесенное обвиняемым. Бывали случаи, когда подследственный на «простой» дыбе своей вины не признавал. Тогда, ему, висящему на дыбе, для «изыскания истины» клали на ремень, связывающий ноги, бревно. На это бревно становился палач, чтобы пытаемый «более истязания чувствовал». Если и в этом случае «истины» добиться не удавалось, то обвиняемого снимали с дыбы, вправляли вывернутые суставы, а затем опять подвергали пытке.

Пытать по закону можно было три раза. Это не означало, впрочем, что человека можно было вздернуть на дыбу только три раза. Законом регламентировались пыточные дни, а не количество самих истязаний. То есть, день пытки, затем, десять дней перерыв, чтобы жертва пришла в себя, потом опять пытка и так далее.

Количество пыточных дней могло увеличиться, если подозреваемый во время второго или третьего пыточного дня менял свои показания. Пытки «употреблялись» до тех пор, пока обвиняемый с трех пыток не скажет все «слово в слово». Но и в этом случае несчастного не оставляли в покое, а применяли к нему особую «проверочную» пытку. Палач отвязывал висящему на дыбе от столба ноги, зажигал веник и водил им по спине испытуемого, проверяя таким способом полученную в результате допроса информацию.

Если человек, подозреваемый во многих тяжких преступлениях, «на дыбе не винился», но имелись веские основания считать его причастным к этим преступлениям, методы пытки могли быть изменены. Палач мог использовать «ручные» и «ножные» тиски, сделанные из трех толстых железных полосок, скрепленных винтами. Между полосками сначала клали руки обвиняемого, затем ноги. Винты медленно завинчивали, до тех пор, пока он не начинал давать признательные показания, или пока винты не будут завинчены до предела.

Применялась, также пытка веревкой, которой обертывали голову пытаемого. В узел веревки вставляли палку и закручивали веревку до тех пор, пока человек не терял сознание. Затем выстригали на голове жертвы волосы «до тела» и лили на это место с некоторой высоты холодную воду по каплям тоже до тех пор, пока обвиняемый не терял сознание.

Случаи, когда обвиняемый сразу признавал свою вину, были довольно редки. Несмотря на то, что собственное признание считалось «царицей доказательств», и по закону других доказательств уже не требовалось, ответчик в обязательном порядке должен был повторить свое признание под пыткой, причем подробно, в деталях рассказать о совершенном преступлении. И только тогда судья выносил приговор. Понятно, что при таком положении вещей большинство обвиняемых не спешили с признанием. Как правило, они признавали свою вину лишь частично. В таком случае следствие по делу затягивалось надолго.

В законе содержалось четкое определение: «…должен ответчик невиновность свою основательным доказыванием, когда потребно будет, оправдать, и учиненное на него доношение правдою опровергнуть»¹. Сделать это ответчику было непросто. В соответствии с нормой статьи 5 Указа «О форме суда», которая, по сути своей повторяет норму статьи 3 главы «О челобитчике» «Краткого изображения процессов», на судью возлагалась обязанность ознакомить ответчика с обвинениями, возводимыми на него челобитчиком². Но для политических дел, законодатель сделал исключение. Лица, подозреваемые в государственных преступлениях, узнавали о сути таких обвинений только на допросе. Следовательно, обвиняемым для того, чтобы «учиненные на них доношения правдою опровергнуть», требовалось довольно много времени и сил.

Возможно именно практика проведения допросов в ходе расследования политических дел, когда ответчика допрашивали «по пунктам», то есть, по заранее составленным и основанным на содержании извета вопросам, нашла свое отражение в Именном указе «О форме суда». «И по форме, и по существу, - пишет Е.В. Анисимов,- вопросы имели заметный обличительный уклон, их авторы сразу же требовали от ответчика раскаяния, чистосердечного признания, а также подробностей о преступлении, о его целях, данных о сообщниках»³. Требование закона о том, чтобы «роспрос» шел последовательно, «от пункта к пункту», по мнению исследователя, неукоснительно соблюдалось, перерыв в допросе делался только для того, чтобы «обновить, дополнить списки вопросов»¹.

В большинстве случаев, ответчики сами письменно излагали свои ответы. Протоколы и журналы, в которых фиксировались все вопросы и ответы допрашиваемых, велись канцеляристами, которые составляли сначала черновой вариант протокола, а затем его переписывали набело. И этот окончательный вариант ответчик скреплял свой подписью.

Вынесение приговора по политическим делам отличалось от обычной процедуры лишь следующими моментами. Подготовленную чиновниками сыскного ведомства по материалам дела выписку или экстракт дополняли решением по делу и заносили в судебный протокол в виде определения. Например, «по указу Его и. в. в Канцелярии тайных дел слушано дело… Определено…». В конце излагался проект приговора со ссылками на статьи законов, на основании которых выносилось решение. Затем итоговый документ передавался либо в руки самого самодержца, либо в высший правительственный орган². На поданный проект следовала резолюция государя, который либо подписывал подготовленный заранее указ, либо ограничивался лишь краткой пометкой на проекте или экстракте.

О том, насколько просто и быстро могли выноситься приговоры по политическим преступлениям может свидетельствовать приведенный Е.В. Анисимовым пример. «Весной Петр I уезжал в Персидский поход и поспешно заканчивал оставшиеся важные государственные дела. 17 апреля 1722 года арестанта Варлама Левина доставили в Москву, где в Преображенском приказе начались многочисленные допросы самого Левина и причастных к его делу людей. 13 мая А.И. Ушаков в докладе царю, плывшему в это время по Оке, спрашивал: «Старцу Левин по окончании розысков какую казнь учинить и где, в Москве или Пензе?». Император ответил в двух словах: «На Пензе». Чем собственно предопределил вынесение смертного приговора по едва только начавшемуся делу¹.

В данном случае мы имеем дело с приговором-резолюцией, который начертал государь на экстракте или докладе сыскного ведомства. В такой форме приговоры по политическим делам, по мнению Е.В. Анисимова, выносились в петровское время очень часто². Приговор зачитывался преступнику, оглашался на месте казни и становился иногда основой манифеста-указа для всеобщего сведения³.

Руководители Преображенского приказа и Тайной канцелярии также обладали правом вынесения решений по некоторым политическим делам. То есть, они сосредотачивали в своих руках полномочия возбуждать дела, проводить по ним расследования, выносить приговоры и даже приводить их в исполнение. Если обвиняемый приговаривался к ссылке на каторгу, то опять приглашался палач, который специальными щипцами вырывал осужденному ноздри, а сверх того особыми штемпелями на лбу и на щеках ставил знаки (клеймил преступника словом «вор»)

Определение тяжести вины преступника и соответственно назначение наказания по политическим процессам полностью зависели от воли государя или того, кому он поручал решить дело. При этом, степень вины и характер наказания определялись не на основании правовой нормы, а по собственному усмотрению судьи - «смотря по вине и по человеку». Государь мог казнить и миловать, не обращая внимания на законы, подтверждая тем самым свое традиционное право налагать опалы на подданных.

Знаменитое «слово и дело», со всеми присущими ему институтами: пытками, застенками, казнями и ссылками в Сибирь, не только не способствовали установлению общественного спокойствия в стране, а, по меткому замечанию И.Д. Беляева, привели общество в состояние полной деморализации¹.

ПЕРЕСМОТР СУДЕБНЫХ РЕШЕНИЙ И ПРОИЗВОДСТВО В СУДЕ ВТОРОЙ ИНСТАНЦИИ.

Пересмотр дела в суде второй инстанции происходил в апелляционном порядке. Правом пересмотра уголовных дел в военных судах обладал фельдмаршал. Существовал институт утверждения приговоров, применявшийся для серьезных дел, по которым обвиняемому обычно грозила смертная казнь. Так приговоры, вынесенные полковыми кригсрехтами, утверждались в обязательном порядке генералом или фельдмаршалом. При этом было возможно как смягчение наказания, так и его ужесточение. Довольно четко в законе определялись и основания отмены приговора².

Чтобы наиболее полно уяснить порядок прохождения дела по судебным инстанциям, не достаточно представлять лишь их иерархию. Необходимо учитывать целый ряд условий, которые влияли на движение дела. Перенос дела в выше стоящую инстанцию мог осуществляться по инициативе сторон, не довольных судебным решением в порядке обжалования, по решению судьи низшей инстанции и по решению вышестоящего судебного органа.

После обжалования дела в вышестоящей инстанции, оно пересматривалось последней по существу. Однако обжаловать можно было только «вершенное» дело, то есть такое, по которому судом низшей инстанции было вынесено решение и взысканы все судебные пошлины.

Перенос дела сторонами по старой московской традиции имел характер обвинения судьи низшей инстанции в пристрастии, корыстных побуждениях или взятке. Подобные обвинения могли привести к печальным для судьи последствиям. Если суд высшей инстанции признавал вынесенное по делу решение неправильным, он этот приговор отменял и выносил новый. С судьи же нижестоящего суда в этом случае взыскивались в двойном размере судебные пошлины, которые заплатили по его приговору обе тяжущиеся стороны.

Во время процесса стороны могли жаловаться в вышестоящую инстанцию лишь на медлительность процесса или на явные процессуальные нарушения, допускаемые судьей. В таких случаях высший суд направлял в нижестоящее судебное учреждение, соответствующее характеру жалобы предписание: либо о скорейшем рассмотрении указанного дела, либо об устранении процессуальных нарушений, либо о передачи самого дела другому суду равной инстанции. Такая передача дела была также обычным явлением, если одна из сторон заявляла отвод судье¹.

В ревизионном порядке дело передавалось в вышестоящую инстанцию, если окончательное решение такой категории дел было изъято из компетенции нижестоящего суда. Важнейшие «криминальные» дела, за которые полагалась смертная казнь или политическая смерть не могли быть окончательно решены нижними судами, которые, проведя следствие и составив проект приговора, должны были передавать дело на утверждение в надворный суд. В том случае, если надворный суд находил решение данного дела неправильным, он обязан был уведомить об этом Юстиц-коллегию. При этом нижнему суду грозило наложение штрафа за неправильное решение дела.

Дело могло передаваться в вышестоящую инстанцию и по инициативе судьи низшей, если он встречал какие-либо затруднения в обстоятельствах дела или пробелы в законодательстве, из-за которых не мог разрешить дело. В таких случаях судье предписывалось, не решая дела, передавать его в вышестоящую инстанцию. Причем, как и в предыдущих случаях, дело передавалось по инстанциям не целиком, а только выписка с вопросом о том, как будет указано поступить.

Вышестоящие инстанции не очень охотно принимали такие дела. Еще менее охотно они давали требуемые разъяснения, зачастую ограничиваясь советом: «по оному делу исследовать и указ учинить по указу, как о том его царского величества указ повелевает и в указные числа, чтоб о том челобитья не было»¹. Насколько неохотно отвечала высшая инстанция на запросы снизу, настолько и низшая стремилась отказаться от всякой самостоятельности и передать решение дела на верх.

Еще одним поводом передать дело на рассмотрение вышестоящего суда были случавшееся в коллегиальных судах разногласия. Различия мнений по делу приводили к невозможности вынесения приговора. В подобных случаях вынесение дела на рассмотрение вышестоящей инстанции по инициативе самого судьи, давало этой инстанции возможность проконтролировать работу низшего суда.

Дело могло переноситься в вышестоящую инстанцию и по ее требованию, если в силу каких-нибудь причин, возникали сомнения в способности низшего суда правильно его решить. Такое недоверие вызывало необходимость проверки дела, уже решенного нижним судом.

Итак, в первом случае, перенос дела производился в апелляционном порядке, и приводил иногда к новому разбирательству дела по существу и вынесению нового приговора. В остальных трех случаях, дело, не решаясь окончательно в той инстанции, где начато было производство, переходило в высшую инстанцию в ревизионном порядке. При этом высшая инстанция могла, проверив дело, утвердить вынесенный приговор, или вынести новый приговор, или же обратиться к следующей высшей инстанции.

Особой кассационной проверки уже решенного окончательно какой-либо инстанцией дела, русское судопроизводство этой эпохи не знало.