Дионис-Либер, бог свободных

Разбогатевший выскочка Тримальхион давал рос- кошный пир. Гости были сыты до отвала, — предпо- лагался еще свежезажаренный кабанчик, но когда это грядущее блюдо, спасаясь от поваров, с визгом ворва- лось в пиршественную залу, перекормленные едоки дружно попросили хозяина волю для животного, ко- торое теперь шныряло между столов в ритуальной шапке вольноотпущенника. Юный красавец-раб, на- ряженныйВакхом и по имени Дионис, обходя пирую- щих, раздавал им виноградные гроздья и распевал песни, сочиненные его гостеприимным господином.' Обратившись к юнцу, Тримальхион приветствовал его традиционным возгласом: Дионис — Либер! Провор- ный артист мгновенно сорвал шапку с кабанчика и надел себе на голову. Гости рукоплескали· каламбуру хозяина, который, в свою очередь, поощренный одоб- рением публики, «дожал» остроумную выдумку: Раз- ве не видно, что у меня Либер — Отец?

Сцена эта, взятая из романа Петрония «Сатирикон», требует комментария. Древнегреческого бога Диониса римляне называли не только Вакхом, но и Либером, отождествив его по своему обыкновению с местным божеством, имевшим опять-таки, как это водилось у латинян, мужскую и женскую ипостась: Либер и Ли- бера, — это были боги италийской почвы, плодоро- дия, взрытой земли и обжитого поселения. Либера отождествлялась с Персефоной, таинственным боже- ством Элевсинских мистерий, дочерью Деметры-Зем-

ли, или с Ариадной, по греческим мифам, подругой Диониса. И если близость топонима Элевсин с гречес- ким обозначением свободы — Элевтерия — просмат- ривается разве что очень пристальным и не без предвзятости взором, то латинское слово Либер в на- рицательном употреблении прямо-таки означает «сво- бодный». Словом «либери» (только во множественном числе) назывались «дети» (домочадцы) римского граж- данина, может быть, в память того, что когда-то так называли себя все дети одной общины, дети одного Л ибера, Отца, бога населенной ими земли. Русское «люди», немецкое Leute близки если не к самому Ли- беру, то уж к Элевтерии — почти очевидным образом.

Соль тримальхионовой шутки в том, что в первый раз обращением к артисту «Дионис — Либер», он не только называл по имени античного бога, но и отпускал на свободу раба, а во второй — не только объявил о присутствии у него божественного гостя, но подтвердил в то же время, что он — сын свободного, а не раба, т. е. не вольноотпущенник, кем он был на самом деле, но собственно liber, свободный, ибо сын свободного.

Говорят, в каждой шутке есть доля правды. В шут- ке Тримальхиона, независимо от своекорыстного на- мерения, сказалась такая правда, какую постичь было бы, пожалуй, великим благом для нас — но это потре- бует еще некоторых комментариев. Дело, однако, стоит усилий, игра стоит свеч — да поможет нам бог Дио- нис-Либер!

Наш Пушкин назвал Диониса веселым богом. А свободу — веселым призраком. Вино и веселье — это, казалось бы, закономерное сближение («Веселие Руси

• пити»), а вот свобода и веселье — тут как будто не хватает какого-то промежуточного звена, уточнения. Но у Пушкина настойчиво сближаются свобода и ра- дость («... свобода вас примет радостно у входа...»). В конце концов, «Ода к Радости» Шиллера — тоже ско-

рее гимн свободе и братству людей, чем собственно радости — как понимаем ее мы, русские. Но для нем- цев Freude — радость и Freiheit — свобода очень близ- ки, а германская богиня Фрейя — почти полная аналогия Либеры-Персефоны, но к тому же она еще богиня радости и любви.

Свобода, или слобода, происходит от слова и поня- тия «свой» («своб»), означая объединение и совмест- ное поселение своих, состоящих в «свойстве» (родстве) людей. Это все та же землей скрепленная община, се- мья людей, детей, в которой все — свои, все полно- правны, тогда как вне этой общины-слободы никто из них никогда не сможет обрести такой полноты и ра- дости бытия.

В античную эпоху эллин был вполне свободен толь- ко в своем городе. В чужом его могли выставить на продажу,, как это случилось с философом Платоном, на счастье которого среди покупателей оказался один из его просвещенных поклонников. Феодальная эпоха превратила понятие свободы в синоним нищенства. Свободный от феодала был свободен от земли, от тру- да, от очага. Из свободных нищих формировались об- щины городов. В городах свобода, отделившись от слободы, стала синонимом неподневольности, так и не приобретя значения нового родства. Буржуазные свободы — это педантично исполняемые законоуло- жения. Философы называют это осознанной необхо- димостью. Свобода перестала быть свободой от и стала свободой для — свободой слова, собраний, передвиже- ния, совести и т. д. Свобода каждого обеспечивается законопослушанием всех. Закон стоит на страже сво- боды, а без соблюдения закона человек лишается не только свободы, но и собственной воли. Восхититель- на в своей проницательности выдумка О’Генри «Фа- раон и х,орал». Свободный гражданин свободным решением воли избрал себе тюрьму временным место-

пребыванием. Он пытается осуществить свое решение законным путем, а законы почём зря игнорируются другими членами общества (что в Америке — пара- докс, у нас же — традиция), не исключая даже стражей порядка, — так свобода воли человека и гражданина обращается в ничто, зато когда ему в божественном хорале открывается какая-то иная свобода и воля — тут он выпадает из системы законоуложений и тюрь- ма ему обеспечена.

Истинная свобода, обретенная в тюрьме, — один из любимых мотивов антибуржуазной литературы, да и не только оной. Что же это за жизнь такая, если сво- боду человек может обрести только в заточении? Да не жизнь это такая, а свобода такая, что не в законо- послушании, равно как и не в неподневольности она состоит, но в обретении своей общины, своей слобо- ды, своего свобства.

Приговоренному к смерти Сократу друзья предла- гают побег — за стенами Афин теряли силу приговоры афинского суда. Сократ отказался. По афинским за- конам мой отец взял в жены мою мать и дал воспита- ние сыну, здесь я — в своем городе, здесь я свободен, а в чужом городе — я никто, я не свободен, даже если и не раб. Свободный гражданин Сократ выбрал смерть как свободу. Философ Сократ принял смерть как осво- бождение от законов города и переход в новую свободу

• посмертную свободу души в идеальном мире справед- ливости. Как свободный человек выбирает смерть и раб Эзоп — уже в драматической притче нашего века — но не потому что ему нравятся земные законы или неземная справедливость, а потому что беззаконие жизни не составляет ему другого пути к утверждению своего достоинства, своей личности. Ученик стоиков Маттиас Клаузен у Гауптмана тоже спасает свое «я» свободным выбором смерти. Для кого «свобода или смерть», а для кого — «смерть или несвобода».

Если несвобода со всех сторон теснит человека, то трагическая несправедливость — путать зло и жизнь, бросать своих живущих ради чаемой свободы среди мертвецов.

Толстой об этом писал так: «Вся моя мысль в том, что ежели люди порочные связаны между собой и со- ставляют силу, то людям честным надо сделать толь- ко то же самое. Ведь так просто». Это и есть свобода. Другой свободы попросту нет.

Нет «свободы от-» — это есть воля, а воля — благо лишь при условии всезнания, следовательно, благом может быть единственно Воля Божья.

Нет и «свободы для-» — это есть право или долг; право и долг могут быть благом, но лишь производ- ным от того блага, которое предоставляет это право или взыскивает этот долг, если, разумеется, это по- следнее действительно есть благо, т. е. Высшая Спра- ведливость. «Свобода от-» и «свобода для-» могут стать истинными благами лишь в присутствии «свободы в-»,' которая одна есть свобода в исконном смысле этого слова: свободна рыба в своей воде, свободна птица в своем небе, свободен зверь в своем лесу, свободен чело- век в своем кругу, в своем отечестве. Быть среди своих

• вот единственно доступная человеку свобода, и чем шире этот «свой» круг, тем больше прочих производ- ных свобод достается в нем человеку: если это свой град, то в нем и право и долг — свобода, если это свой мир, то в нем и воля становится правом и долгом и свободой.

Пусть этот круг будет очень узок — пусть это будет всего лишь платоновская половина человека, но и тог- да он будет свободен, поистине свободен, правда, лишь в этом тесном кругу.

Наконец, этот круг кому-то окажется лишь точкой его собственного «я», но если он нашел себя, он на- шел свою, свободу, и этой свободы никто не в силах у него отнять.

Свойственники и свояки, свои люди — ищите друг друга, не проходите мимо друг друга, всем вам давно уже пора посчитаться.

Свои люди, сочтемся! — пусть это будет Вакхичес- кой песней в честь бога Либера, отца свободных.