Как же передать по-русски сплетение этих нитей платоновского текста, не впадая при этом в унисон с переводами из Декарта или Спинозы?

До сих пор мы оставляли без внимания еще одну нить текста. Дело в том, что Сократ отвергает и этот четвертый ответ на вопрос о знании. Ни само по себе истинное воззрение, ни оно же с поручительством ло- госа не удостаиваются его доверия. Дает ли он свой ответ на вопрос о знании? Нет. Значит ли это, что и Платон уклоняется от ответа? Из других сочинений Платона мы можем судить о том, что для него есть знание⁸, да и в этом диалоге он двумя намеками ука- зывает на то, что истинное познание познает вещи не в их многосложности, но в их едином неразложимом виде, едином облике, подвластном логосу в той же мере, в какой подвластен ему элемент (205 с - d). Почему же не дает ответа Сократ? Каково его после- днее слово?

пока мы понимаем здесь логос как некоторую логическую операцию, мы не сумеем дать ни удовлетворительного пере- вода, ни верного истолкования всему эпизоду в целом, и пред- лагает усилить в переводе моменты, связанные с языком (правда, автор берет язык в специфическом смысле языка науки, преимущественно математической) и речью, привлекая для этого такие термины, как «формула» («формулировка») или «пропозиция» (т. е. «предложение» в грамматическом смысле и «теорема» - в математическом). Ф. М. Корнфорд (Op. cit., р. 142 и сл.) указывает на соединение здесь в терми- не «логос» одновременно значения «речи», «определения», «перечисления», «отчета» и т. п., в переводе же находит воз- можным подменять одно английское слово другим (сохраняя в скобках λόγος) в зависимости от того, какой стороной пово- рачивается логос в том или ином микроконтексте.

8. Об этом ясно и просто написано в. Ф. Асмусом (см.: Асмус в. Ф. Платон. М., 1969, с. 61-99).

«Теперь же я должен идти к царскому портику из- за того обвинения, что написал на меня Мелит. Завт- ра, Феодор, мы опять здесь встретимся» (205 с - d).

Мы знаем, какие последствия для Сократа имело обвинение Мелита. Знаем мы и то, о чем беседовали на другой день Сократ, Феодор, Теэтет, Сократ Млад- ший и некий Чужеземец, — о темах этого дня речь заходит не раз, но как будто бы впервые: ни намека на вчерашнее. Разговор, не оконченный в «Теэтете», продолжен не был. А может быть, ответ все-таки дается в этом диалоге, однако не прямой, не декларативный, не тот назидательный ответ, который профессор Ака- демии дал бы своим ученикам, но иной — ответ, ка- кой художник Платон дает своей совести художника.

III

Вспомним экспозицию диалога: только что пронесли смертельно раненого и смертельно больного Теэтета. Тенью смерти отмечены начало и конец этого произ- ведения Платона. Это «обрамление», о котором любят говорить литературоведы, эта скорбная перекличка двух трагических нот не должна ли прояснить нам смысл диалога? Славный, благородный юноша стал доблестным мужем. И вот Евклид провожает его в последний, по всей вероятности, путь. Обрел ли зна- ние Теэтет? Имел ли его Сократ? Скептическое на- строение, вообще свойственное сократическим беседам Платона, оборачивается в этом диалоге настроением трагического скептицизма. Ни слова не произносится в утверждение истины. В скорбном соседстве предста- ют роды души и смерть тела, печальным содружеством связываются повитуха и воин.

Диалог этот, один из наиболее важных по смысло- вому содержанию обсуждаемых в нем проблем, можно признать и одним из наиболее глубоких в художествен- ном отношении. Есть у Платона сочинения более гар-

монически и пластически совершенные, более пестро расцвеченные изобразительными элементами, более щедро украшенные драматическими действиями и характерами, но, пожалуй, нет у него произведения более пессимистического (даже в тех сочинениях, где смерть Сократа как бы присутствует на самих страни- цах, как в «Критоне», «Федоне», «Апологии», а не нависает отдаленной тенью, как здесь, больше жизне- утверждения и утверждения неоспоримых истин, чем в «Теэтете») и, мы бы сказали, более проникновенного. Именно здесь мы находим исполненный с бесконеч- ным сочувствием к модели портрет философа вообще, почтенного и смешного, мудрого и беспомощного, именно здесь Сократ говорит о желаемом бегстве от- сюда (из края смертной природы) — туда, в свобод- ный от зол край (187 а), именно здесь (144 d - е) Сократ пристально вглядывается в своего юного собеседника, как в самого себя⁹, и уходит, оставив того в недоуме- нии, — а может быть, и в беседе старый повитель лишь испытывал самого себя (ср. 157 с)? Теэтету помогал он освободиться от гнетущего душу бремени или толь- ко себе? Да и не сон ли все, что произошло? (158 с.).

В недоумении остаемся и мы. Нить платоновской мысли, казалось, была уже у нас в руках — и вот она оборвалась. Может быть, здесь речь шла не о логосе и не о знании, но через них — об ином? Однако наше недоумение поможет нам вытянуть еще одну нить переводимого текста — его «подтекст». Дело в том, что ни одно сочинение Платона не истолковывается однозначно и не исключает толкований взаимопроти-

⁹ Этот мотив «зеркала» усилен удвоением и повторением: Теэтет сходен с Сократом ликом, Сократ младший — име- нем; в «Политике» (258 а) это еще раз подчеркивается уже прямым авторским текстом для тех, кто не услышал этого мотива в подтексте «Теэтета».

воположных. Язык точных наук неприемлем для пе- редачи платоновского языка. Но чтобы язык перевода мог сохранить многозначность и глубокую многозна- чительность оригинала, его должны составлять самые простые слова.

IV

Что же значит этот λόγος Платона? Каким словом должны мы его передать? Но это слово уже было про- изнесено нами тысячу раз. Сколько же можно, как говорил Сократ, перематывать туда-сюда один и тот же свиток, закрывая глаза на то, что написано в каж- дой его строке!

Платон. «Теэтет», 201 с - 210 а.

«Теэтет. Теперь я вспомнил, Сократ, то, что слы- шал от кого-то, по потом забыл. А говорил он, что знание — это истинное воззрение, проясненное сло- вом¹⁰, а не проясненное словом — вне знания; и для чего нет слова — то непознавательно — так он это и назвал — и для чего есть слово — то познавательно.

¹⁰ Итак, λόγος мы переводим как «слово». После окружного пути через ум, определение, объяснение и пр. и пр. мы опять приходим к тому, с чего начинаются всякие уроки греческого языка: λόγος есть мысль, выраженная в речи, мысль изреченная. «Мысль изреченная есть ложь», — как сказал Ф. Тютчев, и он был прав не только худо- жественной правотой, которой художник всегда прав, но еще и дру- гой, если угодно, — этимологической — правотой. Нам стоит лишь принять, что фраза эта отвечает не на наш вопрос о мысли изречен- ной, но на вопрос о лжи. Что есть ложь? Ложь есть мысль, мысль изреченная. Здесь обнаруживает себя этимологическое родство гре- ческого «логоса» и нашего слова «ложь». Есть отрасль языковедчес- кой науки, именуемая этимологией («корнесловием»), у которой в распоряжении словари, учебные курсы, научные журналы, истори- ко-лингвистические методы. Однако, помимо этой, существует еще другая этимология, которую мы бы назвали поэтической. Этимоло-

гические гипотезы платоновского «Кратила» потрясают душу своей фантастической смелостью, и с точки зрения этимологической на- уки они совершенно несуразны. Но еще более потрясает душу то, что в подавляющем своем большинстве эти гипотезы удалось не только перевести, но и воспроизвести на материале германской лексики вдох- новенному переводчику Платона Ф. Шлейермахеру, чей подвиг, хо- чется думать, будет когда-нибудь повторен и на поприще российской словесности.

Этимологические гипотезы, а в терминах античной риторики — этимологические фигуры — это одна из тех поэтических вольностей, приверженность к которым поэты сохраняют от давних времен и до наших дней. Сколько таких гипотез, имеющих подчас смысл и фи- лософских гипотез тоже, поставил, например, Лукреций, не поясняя их, но лишь связывая в стихе слова voluntas (изволение) и vohiptas (вожделение), mater (мать) и materies (материя). Имеющий уши, да слышит! Ф. И. Тютчев услышал этот глубокий нижний тон русского слова «ложь» (этимологически ни ложь, ни вранье не несут в себе отрицание истины или правды). Можем ли мы в тон ему сказать: «Знание есть истинное воззрение, пронизанное ложью»? Если бы мы стремились передать дух диалога, если бы задачей нашего перевода было выражение, выявление его трагически-скептического тона, мы бы так и сделали. «Все, что вы называете знанием, есть ложь. Знание

• ложь». И в таком переводе не было бы противоречия замыслу Платона. Однако наша задача иная: попытаться перевести слово Платона, т. е. и пробивающуюся в смене вопросов и ответов мысль, и ту ясную, точную в каждый момент и в далекой перспективе, хотя и не однозначную, речь, к которой Сократ не менее придирчив, чем к мысли. Именно этой сократической придирчивости мы обязаны тем. что имеем свидетельства самого Платона о значении слова λόγος. Вы- держит ли русское слово ту нагрузку, под которой стоит платоновский логос? Но ведь оно уже несло нагрузку греческого логоса не одно столетие. Впрочем, кому одного слова покажется недостаточно, тому мы предлагаем везде, где в переводе — «слово», читать — «осмыс- ленное слово».

Сократ. Очень хорошо. Но скажи, это самое позна- вательное и непознавательное как он различал? — Одно ли слышали об этом ты и я?

Теэтет. Право, не знаю, смогу ли я это связно из- ложить. Вот если бы кто другой рассказывал, мне ду- мается, вслед за ним и я припомнил бы то, что слышал.

Сократ. Ну что же, не хочешь рассказывать свой сон — слушай мой. Пожалуй, я тоже слышал от ка- ких-то людей, что первые, как бы сказать, буквы, из которых складываемся и мы, и все прочее, не имеют для себя слова. Каждую из них самое по себе можно только именовать, но прибавить что-либо к этому не- возможно, даже и того, что она есть или не есть; ибо тогда ей приписывалась бы бытность или небытие — ей же нельзя привносить ничего, коль скоро кто-то говорит только о ней одной, ведь к ней неприложимы ни «само», ни «то», ни «отдельное», ни «единствен- ное», ни «это», равно как и многое другое, тому по- добное, что то и дело прикладывается ко всему, будучи иным для того, к чему оно относится. А если бы о такой букве можно было вести речь и если бы для нее было свое собственное слово, то во всем прочем не было бы нужды. На самом же деле ни одно из таких перво- начал нельзя описать словом, ибо ему не дано даже быть, но только лишь именоваться; первоначало име- ет только имя¹¹, то же, что складывается из первона- чал, будучи само некоторым переплетением, подобно этому из переплетения имен получает свое слово, ибо

¹¹ Имя здесь, по-видимому, не притязает нн на какую более интимную и существенную связь с вещью, нежели ту, какую имеют с вещью ярлык, номенклатурный номер, наконец, про- сто задержавшийся в прикосновении к ней указующий перст. Это имя (здесь даже уместнее сказать «это наименование») безотчетно, в этом контексте оно противостоит слову, кото- рое есть отчет.

существо слова в сплетении имен. Таким образом, эти буквы бессловесны¹² и непознаваемы, однако они ощу- тимы, Познанью же, описанию, истинному воззрению доступны слоги. Следовательно, если кто-то получит истинное воззрение на что-либо помимо слова, то душа будет владеть истиной, но не знанием, ибо кто не мо- жет дать отчет и подобрать слово для чего-то, тот не знает этого. Привлекая же слово, он постигает все это и в конце концов подходит к знанию. Вот мой сон. Слышал ли то же или иное?

Теэтет. Совершенно то же самое.

Сократ. Итак, тебе нравится утверждение, будто истинное воззрение, проясненное словом, есть знание?

Теэтет. Положительно нравится.

Сократ. Значит, Теэтет, толпы мудрецов давно со- старились в поисках того, что мы вот так в один день взяли и постигли?

Теэтет. Во всяком случае, последнее наше рассуж- дение, по-моему, прекрасно.

Сократ. Пожалуй. Ведь всякое знание может быть помимо слова и правильного воззрения? Впрочем, кое-что в этом рассуждении мне не нравится.

¹² «Бессловесными» (алогичными) и непознаваемыми Пла- тон именует первоначала потому, что они неразложимы (бес- членны), и тем самым членоразделяющему логосу нет здесь применения; по определению «элемент» и «логос» несовмести- мы, также по определению неприложимо сюда и обсуждаемое знание, предполагающее применение логоса. Но отсюда мож- но заключить также и то, что обсуждаемое здесь знание есть логическое знание, а не какое-либо другое, на возможность которого Платон указывает в диалоге «Менон» (86 а), где со- стояние сведущей души, имеющей истинные воззрения, не пробудившиеся еще к логическому знанию, обозначается при- частием от тлагола μανθάνω, что дает нам основание условно назвать это знание «математическим».

Теэтет. Что же?

Сократ. То, что с виду сказано наиболее складно: будто бы эти буквы непознаваемы, познаваем же род слогов.

Теэтет. Разве это неверно?

Сократ. Это нужно еще выведать. Возьмем заложни- ками те примеры, на которых все это было высказано.

Теэтет. Какие же?

Сократ. Возьмем буквы и слоги нашего письма. Или, по-твоему, не они были образцом для говорив- шего то, что мы обсуждаем?

Теэтет. Да нет, они, конечно.

XL

Сократ. Давай-ка проверим их, а более — прове- рим самих себя, хорошо ли мы выучили азбуку. Преж- де всего вот что: слоги можно прояснить словом, а буквы — нет?

Теэтет. Пожалуй, да.

Сократ. Вот и мне так кажется. Поэтому, если кто-то произнесет первый слог имени Сократа вот так: С - о,

• как, Теэтет, прояснить, что это значит? Ну, что ты ответишь?

Теэтет. Что это сигма и омега.

Сократ. Эго и есть твое слово, проясняющее этот слог?

Теэтет. По-моему, да.

Сократ. Тогда точно таким же словом ты можешь прояснить и сигму?

Теэтет. Но на какие же буквы можно разобрать букву? Ведь сигма относится к безгласным звукам, это всего лишь какой-то шум, похожий на свист в глот- ке. А взять бэту — так это и не голос и не шум, да и большинство букв тоже. Поэтому очень хорошо Ска- зано, что буквы нельзя прояснить словом. Из них толь- ко семь наиболее сильных обладают голосом, слову же не причастна ни одна.