Философия Камю в контексте экзистенциалистской мысли

Конструирование и описание мира абсурдного человека заставляет Камю более внимательно и обстоятельно разобрать самые близкие ему, т.е. экзистенциалистские, концепции. Камю признает, что основная антиномия, пронизывающая жизнь абсурдного человека, — "столкно­вение между иррациональностью и исступленным желанием ясности" — в XIX и XX в. была предметом глубокого интереса философов и писателей, ставших "защитниками прав иррационального". "От Яс­перса к Хайдеггеру, от Кьеркегора к Шестову, от феноменологов к Шелеру в логическом и моральном плане целое семейство родствен­ных в своей ностальгии умов, противостоящих друг другу по целям и методам, яростно преграждает царственный путь разума и пытается отыскать подлинный путь истины. Я исхожу здесь из того, что основ­ные мысли этого круга известны и пережиты. Какими бы ни были (или ни могли бы быть) их притязания, все они отталкивались от неизреченной вселенной, где царствуют противоречие, антиномия, тревога и бессилие"⁵⁰.

Заслуживает быть отмеченным, что раскрывая истоки, предпосыл­ки, основные линии развития экзистенциальной мысли, Камю воздает должное русской философии и культуре. Так, он достаточно подроб­но анализирует одну из самых ранних в Европе форм экзистенциализ­ма — философию Л. Шестова, которую он нередко разбирает в опре­деленном типологическом единстве с творчеством С. Кьеркегора. От­мечая заслуги Шестова в критике разума, Камю дает его подходу противоречивую оценку: "Шестов делает правомерный вывод о тщете разума... Законы природы значимы в известных пределах, за которы­ми они оборачиваются против самих себя и порождают абсурд. В дес­криптивном плане, независимо от оценки их истинности в качестве объяснений, они также вполне законны. Шестов приносит все это в жертву иррациональному. Исключение требования ясности ведет к исчезновению абсурда — вместе с одним из терминов сравнения. Аб­сурдный человек, напротив, не прибегает к такого рода уравнениям. Он признает борьбу, не испытывает ни малейшего презрения к разуму и допускает иррациональное. Его взгляд охватывает все данные опы­та, и он не предрасположен созерцать скачок, не зная заранее его направления. Он знает одно: в его сознании нет больше места надеж­де"⁵'.

Разбору образов, понятий, идей Достоевского Камю уделил особое внимание. Пожалуй, среди писателей, которых Камю называет рома­нистами-философами (это Бальзак, Сад, Стендаль, Пруст, Мальро, Кафка), на первое место он ставит именно Достоевского. Художе­ственные произведения его, утверждает Камю, "целиком стоят под знаком абсурда", т.е. наиболее ясно и прозрачно вырисовывают анти­номии сознания и действия абсурдного человека. «Итак, в романах, как и в "Дневнике", ставится абсурдный вопрос. Ими утверждается логика, идущая вплоть до смерти, экзальтация, "странная" свобода, сделавшаяся человеческой царская слава. Все хорошо, все дозволено, и нет ничего ненавидимого: таковы постулаты абсурда. Но сколь уди­вительно творчество, сделавшее столь понятными для нас эти суще­ства из льда и пламени! Мир страстей и безразличия, бушующий у них в сердцах, совсем не кажется нам чудовищным. Мы находим в этом мире повседневную тревогу. Несомненно, что никому, кроме Достоевского, не удавалось передать всю близость и всю пытку абсур­дного мира» ⁵².

Однако Камю не приемлет того главного пути, который (хотя и по-разному) указан русскими философами типа Шестова и "писателя­ми-экзистенциалистами" типа Достоевского. Взывая к Богу, всерьез обещая царство божие и бессмертие души, Шестов, Достоевский и другие их последователи искусственно снимают то напряжение, кото­рое сами столь мастерски, а в случае Достоевского — гениально, су­мели воспроизвести. И тогда становится ясно, что перед нами — не абсурдный писатель, что его произведения — не абсурдны: в них лишь ставится проблема абсурда. «Ответ Достоевского — смирение или, по Ставрогину, "низость". Абсурдное произведение, напротив, не дает ответа. В этом все отличие»⁵³. Аналогичные обвинения адресованы Кьеркегору, несмотря на то что он признан одним из лучших авторов, повествовавших об абсурде. "Христианство, которым он был так за­пуган в детстве, возвращается под конец в самом суровом виде". Кьер- кегор, согласно Камю, требует "жертвоприношения интеллекта"⁵⁴. По­этому все перечисленные писатели и философы совершают "фило-

6 1827 софское самоубийство": они знают о мире абсурда, об абсурдном че­ловеке, великолепно описывают его, но в конце концов своими поис­ками будущего, надежды, утешения в Боге и благодаря им как бы перечеркивают антиномии абсурда. В связи с этим Камю дает своеоб­разную оценку феноменологии Гуссерля. Заслугу последнего Камю усматривает в том, что было отвергнуто трансцендентное могущество разума. Благодаря феноменам "вселенная духа ... неслыханно обога­тилась. Лепесток розы, межевой столб или человеческая рука приоб­рели такую же значимость как любовь, желание или законы тяготе­ния. Теперь мыслить — не значит унифицировать, сводить явления к какому-то великому принципу. Мыслить — значит научиться заново видеть, стать внимательным; это значит управлять собственным со­знанием, придавать, на манер Пруста, привилегированное положение каждой идее или каждому образу". Феноменология "...открывает ин­туиции и сердцу все поле феноменов..."⁵⁵. На примере Гуссерля Камю хочет тем не менее пояснить, что требование ясности, отчетливости по отношению к познанию и освоению мира невыполнимо. Отсюда — великая трагедия человека, поверившего в разум. "То, что я не в си­лах познать, неразумно. Мир населен такими иррациональностями"⁵⁶.

Серьезной проблемой для Камю стало размежевание с экзистенци­алистами — Ясперсом, Хайдеггером, Сартром. Камю возражал про­тив того, чтобы его считали философом и писателем-экзистенциалистом. Правда, он не мог отрицать, что многое роднит его с экзистенциаль­ной мыслью Германии, Франции, России. По сути дела, понятия "экзистенция", "существование", "пограничная ситуация" "работают" и в сочинениях Камю. Роман "Чума", о котором в первой части разде­ла уже шла речь, по существу, ярко иллюстрируют экзистенциалист­ские категории пограничной ситуации, страха, вины, ответственности. Во многих отношениях "образцовым" экзистенциалистским произве­дением была повесть Камю "Посторонний"

.Одинокий холостяк Мерсо, служащий конторы и житель предмес­тья Алжира — человек заурядный, обуреваемый скукой, безразличи­ем. В приюте умирает мать, Мерсо едет на похороны. На следующий день жизнь, казалось, входит в обычную колею. Но вот Мерсо — во многом неожиданно для самого себя, под влиянием какого-то отупе­ния, вызванного жарой, — убивает человека. Повесть — бесхитрост­ный, на первый взгляд, рассказ Мерсо. Написана эта краткая повесть простым языком, блестяще стилизованным под записки искреннего человека, который поставлен перед угрозой смертельного наказания и не желает ничего скрывать ни от себя, ни от следователей. Этой ис­кренности Камю противопоставляет лицемерие следствия, ритуализм действий и суждений чиновников. Повесть "Посторонний" и ее автор­ская интерпретация (Мерсо осужден потому, что не играет в игру окружающих его людей, отказывается лгать) вызвали бурную реак­цию читателей, породили целую гору откликов и интерпретаций. «Все выглядит так, словно не будь нелепого срыва на берегу моря, "посторон­ний", смотришь, и решил бы,квадратуру житейского круга: как и для nefro жить, если жизнь — приближение к смерти. Во всяком случае, Камю, видевший в Мерсо "человека, который, не претендуя на героизм, согласен умереть за правду", делает немало, чтобы внушить веру в избранный в "Постороннем" путь решения. И не достигает желаемо­го»⁵⁷. Ибо нельзя забыть, что ценой, уплаченной за нелицемерное, но опасное следование случайным побуждениям и умонастроениям, за экзистенциальные прозрения в пограничной ситуации оказывается человеческая жизнь, даже две жизни, если считать жертву и самого "постороннего". Впрочем, ведь замысел Камю мог состоять в том, чтобы, зарисовав антиномию между раскованностью поведения чело­века и необходимостью придерживаться внешних индивиду правил морали и законов права, показав, к какой трагедии может вести обостре­ние антиномии, не предложить решения, оставить вопрос открытым.

В полемике с другими экзистенциалистами Камю затрагивает воп­рос о своих принципиальных с ними разногласиях. Упрек в адрес Ясперса похож на те, которые обращены против Шестова и Кьеркего- ра. С одной стороны, Ясперс "осознал, что вселенная потрясена до самых оснований"⁵⁸. С другой стороны, не обнаружив в опыте ничего, кроме признания собственногр бессилия, "Ясперс разом утверждает трансцендентное бытие опыта и сверхчеловеческий смысл жизни... Это рассуждение совершенно нелогично. Его можно назвать скачком"⁵⁹.

Спор Камю с Сартром не менее важен. Сартр, как мы видели, считал, что в человеческом бытии существование предшествует сущ­ности и что человек целиком и полностью ответствен за то, как он сформулирует свою сущность. В отличие от Сартра, изображающего человеческую сущность чистой возможностью, Камю считает, что бытие человека изначально определено человеческой природой и содержит в себе набор возможностей, ограничивающих человеческую свободу⁶⁰.

Что касается спора с Хайдеггером, то смысл его более глубок, чем об этом можно судить по прямым антихайдеггеровским высказывани­ям. Дело не только в том, что Камю предпочитал абстрактно-заумно­му стилю хайдеггеровских произведений прозрачный, почти класси­ческий, искренний, лишенный двусмысленностей, хотя и постоянно парадоксальный стиль письма и рассуждения. Главное — в тех выво­дах и основаниях, которые могла позволить себе "философия абсур­да" Камю. Пожалуй, смысл этого размежевания резче всего выразил­ся в "Письмах к немецкому другу". Конечно, тут нет прямой полеми­ки с Хайдеггером. Но имеется в виду тот тип экзистенциального фило­софствования, который глубоко и красноречиво раскрывает драма­тизм человеческого удела, а потом оставляет человека наедине с отча­янием, так что путь к националистическому или какому-либо иному опьянению оставлен открытым. О своей позиции Камю писал так: "Я же, напротив, избрал для себя справедливость, чтобы сохранить вер­ность земле. Я продолжаю думать, что мир этот не имеет высшего смысла. Но я знаю также, что есть в нем нечто, имеющее смысл, и это человек, ибо человек — единственное существо, претендующее на по­стижение смысла жизни. Этот мир украшен, по крайней мере, и наша задача — вооружить его убедительными доводами, чтобы он с их по­мощью мог бороться с самой судьбой"⁶¹. Таким образом, разделяя суж­дение о противоречивости традиционного гуманизма, Камю далек от того, чтобы пожертвовать гуманизмом как таковым, чтобы придержи­ваться нигилистических позиций в отношении человека и человечес­кой культуры. Это выводит нас к темам глубокого сочинения Камю "Бунтующий человек".