Проблемы бытия, техники, языка у позднего Хайдеггера "Поворот" (Kehre)

После написания " Бытия и времени" Хайдеггер в течение несколь­ких десятилетий вновь и вновь обращался к вопросу о соотношении Dasein и бытия, экзистенции и бытия, все более глубоко и решительно подвергая ревизии свою прежнюю позицию. Так, еще в лекциях и набросках конца 30-х годов (которые, кстати, в переработанном виде вошли в послевоенные сборники "Holzwege" и "Wegmarken") Хайдег­гер подчеркивал: «Dasein в "Бытии и времени" все еще стоит под знаком "антропологического", "субъективистского" и "индивидуалис­тического"...»²⁹. Это значит, что "Бытие и время" было сосредоточено на вопросе о человеке как осуществляющем "набросок бытия", т. е. на антропологическом аспекте (S. 299). Что могло, продолжает Хайдег­гер, навести на ложную мысль, будто вопрос о Dasein и, соотвествен- но, о бытии (Sein) следует решать лишь обращаясь к человеку. Меж­ду тем центральный для Da-sein момент "Da" "в качестве события исходит от самого бытия" (ereignet vom Seyn selbst) (Ibid.). (Хайдег­гер со временем прибегает к старинному написанию немецкого слова, означающего бытие — Seyn, стараясь подчеркнуть его метафизичес­ки-изначальное значение.)

Итак, акценты все более переносятся с философско-антропологи- ческого к метафизическому, онтологическому пониманию Dasein и дру­гих категорий хайдеггеровской философии. В конце 40 — начале 50-х годов этот "поворот" (Kehre) становится все более отчетливым. Его суть может быть выражена словами Хайдеггера: "Бытие требует чело­века, чтобы осуществиться самим собою среди сущего и сохраняться в качестве бытия"³⁰. "Или: существо человека в том, чтобы быть храни­телем, который ходит за существом бытия, обдуманно сберегая его. Только когда человек как пастух бытия ходит за истиной бытия, он может желать и ждать прихода события бытия, не опускаясь до пус­той любознательности"³¹.

Итак, в философии Хайдеггера после "поворота" на первый план выдвигается уже не антропологизированное Dasein, бытие-сознание, а бытие как таковое (Seyn). Соответственно, существенно меняется стиль и характер онтологии Хайдеггера. Философское исследование бытия как бы дробится, двигаясь по некоторым магистральным для мысли­теля путям. Все они, вместе взятые, все более актуализируют мышле­ние Хайдеггера, обращающееся к острейшим социально-философским вопросам. Парадокс и противоречие, однако, состоит в том, что хай- деггеровская философия не избавляется от причудливой стилистики сложнейшего по языку и образам философско-поэтического повество­вания. Охарактеризуем главные проблемные узлы философии позднего Хайдеггера.

Вопрос о технике. "Мы ставим вопрос о технике и хотели бы тем самым подготовить возможность свободного отношения к ней. Сво­бодным оно будет, если откроет наше Dasein для сущности техники. Встав вровень с этой сущностью, мы сумеем охватить техническое в его границах"³². Сущность техники Хайдеггер определяет следующим образом: всякое (техническое) произведение "выводит из потаенности в открытость". Именно это "событие произведения" греки именовали словом "алетейя". Итак, сущность техники расположена в области, где "сбывается" алетейя, где светится истина³³. Современная техника — тоже раскрытие потаенного. Но у нее есть специфическая — и опасная — особенность: "Царящее в современной технике раскрытие потаенности есть производство, ставящее перед природой неслыхан­ное требование быть поставщиком энергии..."³⁴. Например, на Рейне поставлена гидроэлектростанция. Но она "не встроена в реку так, как встроен старый деревянный мост, веками связывавший один берег с другим. Скорее река встроена в электростанцию"^3S.

Сущность техники Хайдеггер определяет через слово "постав", который означает особый "вызов" — человек сосредотачивается на "поставлении того, что выходит из потаенности, в качестве состояще- го-в-наличии. Постав становится миссией человека". Но это влечет за собой крайнюю опасность, ибо втянутость в непрерывное "поставляю­щее производство" "толкает человека на риск отказа от своей свобод­ной сущности"³⁶.

Если Хайдеггер и видит надежду на сдерживание опасностей ,. ис­ходящих от современной техники, то эта надежда связана скорее не с самим техническим деланием. Мыслитель апеллирует к тому, что сло­вом "техне" у греков обозначались не только техника, но и изящные искусства. И поэтому Хайдеггер считает спасительным обращение во­вне техники, например к искусству или к философскому размышле­нию. Правда, Хайдеггер высказывает эту, по-видимому, утопическую надежду без всякой уверенности. "Дано ли искусству осуществить эту высшую возможность своего существа среди крайней опасности, ник­то не в силах знать. Но мы вправе ужаснуться. Чему? Возможности другого: того, что повсюду утвердится неистовая техническая гонка, пока однажды, пронизав собою все техническое, существо техники не укоренится на месте события истины"³⁷. Итак, Хайдеггер снова вспо­минает о кардинальном понятии "ужас", над которым он размышлял еще в "Бытии и времени", в данном случае придавая ему позитивное значение в деле возможного (но возможного ли, в самом деле?) разре­шения "бедственного положения" современного человечества. Ужас, надеется Хайдеггер, может повернуть мысль человека к самому бы­тию, к самим вещам.

Проблема вещи. Проблема языка

После войны Хайдеггер особенно интенсивно работал над всеми этими проблемами. Вот как они воплотились, например, в докладе 1950 г. под названием "Вещь". Это настоящий гимн простым и "лад­ным", как сам патриархальный крестьянский быт, вещам — благода­ря им, верит Хайдеггер, "мир явится как мир, воссияет круг, из кото­рого выпростается в ладность своей односложной простоты легкое ок­ружение земли и неба, божеств и смертных"³⁸. Философским мудр­ствованиям по поводу "ладности" вещей Хайдеггер как будто бы пред­почитал искусство — например, изображение крестьянских башмаков на картине Ван Го га. Что не мешало ему писать многие философские тексты, воспевая, именно воспевая, непосредственность, "ладность" единения человека с бытием, призывая прислушиваться к "голосам

4 1827 земли" и "крови" и упрекая ложно- и сложномудрствующую филосо­фию в затемнении, выхолащивании первоструктур бытия. Будь на то воля Хайдеггера, он бы — вместе с техницизмом и сциентизмом, с массовыми культурой и религиозными верованиями — "отменил" бы и профессиональное философствование с его цеховыми "измами". Он как бы приглашает философствовать вместе с ним любого склонного к этому человека. Но разве философствовать не значит мыслить в соот­ветствии с определенными традициями? Насчет мышления Хайдеггер согласен, однако он добавляет: "...Мышление есть мышление бытия. Мышление не возникает. Оно есть, поскольку есть бытие. Но падение мышления в науку и веру есть злая судьба бытия"³⁹.

Но как тогда можно, и можно ли напасть на след "доброй судьбы" Бытия? Ответ Хайдеггера: надо припасть к чистым, бьющим из самой почвы народного духа родникам языка. Бытие "приходит к проговари- ванию" — рождается язык. Момент рождения таинственен. Тема язы­ка — одна из самых главных в произведениях позднего Хайдеггера. По существу тема "Бытие и язык" — новая и важная для всей фило­софии XX в. Здесь мы снова возвращаемся к проблеме немецких кор­ней философии Хайдеггера. Немецкий писатель Э. Юнгер верно заме­тил: «Отечеством Хайдеггера была Германия с ее языком. Его роди­ной был лес. Там — на его тропинках и просеках — он был у себя дома. Его братом было дерево. Когда Хайдеггер учреждал свой язык, углубляясь в работу по отысканию корней, то он делал нечто большее, чем принято, выражаясь словами Ницше, "между нами — филолога­ми"... Он схватывает слово там, где в полной своей зародышевой силе оно еще погружено в молчание, и проращивает его из лесного гуму­са» ⁴⁰. Все верно, все так. Однако остается и очень существенные "но".

Онтология Хайдеггера — философская утопия. Утопия красивая. Но ведь прорваться к "ладу" простых вещей, учредить какой-то дру­гой мир — вне традиционных и обновляемых техники, науки, культу­ры, философии — может, и хотелось бы, но, увы, не дано. Да и сам Хайдеггер, мечтая о непосредственном "проговаривают" бытия через язык, создает для записи слышного ему голоса бытия сложнейшую "нотную грамоту", неотрывную от вековых традиций профессиональ­ного философствования

.А теперь "но", пожалуй, самое существенное. У каждого народа есть таланты, более всего питаемые именно корнями и первоисточни­ками народной, национальной культуры, особо чувствительные к во­обще-то чистым голосам отеческой земли, таланты, умеющие несрав­ненно работать с родным языком. Хайдеггер — один из таких талан­тов Германии, явление в немецкой культуре, да и в европейском духе. Однако именно в его судьбе обернулась трагедией та опасность, кото­рая нередко подстерегает такие таланты. Ибо не было в его филосо­фии человеческого бытия того демократического, гуманистического камертона, по которому он мог бы настраивать и свою мысль, и свое поведение. Ясперс точно отметил, что проблемы демократии никогда не интересовали Хайдеггера. Потому и не услышал Хайдеггер в 1933-м, как "голос земли и крови", вообще-то способный объединить, сбли­зить людей с общими корнями, стал захлебываться в истошных воп­лях о происках, заговорах, неполноценности других народов. Не ус­лышал, как "голос крови" уже стал возвещать о жажде кровопроли­тий. А ведь как раз в такие дни, месяцы, годы, десятилетия, когда большие массы народа, нации захватывает ненависть, когда цивили­зацию начинают превозмогать варварство и одичание, когда уже начи­нает литься "малая" кровь и пахнет очень большой кровью, — тогда люди духа и культуры проходят через труднейшее испытание на под­линную верность своему народу и своей нации. (Надо ли говорить, что и нам сегодня история посылает подобные испытания?)

Величие духа индивидов и наций основательнее и горше всего про­веряется тогда, когда воинственные "голоса", предвещающие массо­вое кровопролитие, уже слышны. Истинные патриотизм и мудрость состоят, стало быть, в том, чтобы всеми силами бороться против опас­ных состояний своих наций, народа, против воинственных фюреров, против черно-коричнево-рубашечников, которые обычно плодятся на глубоких кризисах и народной боли. И еще один урок: выяснилось, что философская онтология Хайдеггера, несмотря на ее абстрактность и специальный характер, толкала мыслителя к переосмыслению тра­диционного гуманизма и других животрепещущих проблем культуры.