§ 4. Путь к идеальному обществу

Рассматривая человеческое общество, Соловьев находит в нем действие трех главных сил, которые определяют всю его историю. «Первая стремится подчинить человечество во всех сферах и на всех ступенях его жизни одному верховному началу, в его исключительном единстве стремится смешать и слить все многообразие частных форм, подавить самостоятельность лица, свободу личной жизни... вместе с этой силой действует другая, прямо противоположная; она стремится разбить твердыню мертвого единства, дать везде свободу частным формам жизни, свободу лицу и его деятельности... Всеобщий эгоизм и анархия, множественность отдельных единиц без всякой внутренней связи - вот крайнее выражение этой силы»²⁵⁴. Эти две силы, одна - унифицирующая, сводящая человеческое общество к насильственному и однородному единству, и вторая - дифференцирующая общество на независимые и конкурирующие элементы, являются, по выражению Соловьева, отрицательными силами. Если бы в обществе действовали только они, развитие было бы невозможно, и общество либо застыло в мертвом единстве, либо распалось на враждующие элементы и погибло бы. Поэтому «необходимо присутствие третьей силы, которая дает положительное содержание двум первым, освобождает их от их исключительности, примиряет единство высшего начала со свободной множественностью частных форм и элементов, созидает таким образом целость общечеловеческого организма и дает ему внутреннюю тихую жизнь»²⁵⁵.

Три эти силы постоянно взаимодействуют в истории, причем отдельные этапы развития общества связаны с господством одной из них. Самый древний период связан с полным преобладанием первой силы; общество выступает монолитным и цельным, но эта цельность носит негативный характер, поскольку содержание важнейших элементов, составляющих общество, совершенно не развито. Для того чтобы это развитие началось и было плодотворным, необходимо, чтобы произошло разделение элементов - вплоть до эмпирической личности, которая в своей отдельности должна раскрыть полноту своей индивидуальной свободы. Этот процесс составляет содержание второго периода развития, он протекал в европейской культуре от средних веков до XIX века. И только затем на первый план выходит третья сила и становится господствующей; итогом этого последнего этапа и должно стать возникновение идеального общества, после чего история должна прекратиться, поскольку достигнута окончательная цель развития.

Очень важно отметить, что разделенность общества, определяющая его несовершенство, имеет два существенно различных аспекта, связанных соответственно с тем, что общество состоит из отдельных личностей, противостоящих друг другу, и с тем, что в процессе развития в обществе обособляются отдельные сферы его жизнедеятельности. Как мы увидим в дальнейшем, именно первый аспект должен быть признан решающим, однако Соловьев обращает свое внимание почти исключительно на второй.

Соловьев выделяет три слагаемых общественной жизни, которые соответствуют трем способностям человеческого сознания - воле, мышлению и чувству, - сферу общественного союза, сферу знания и сферу творчества (они уже упоминались выше). Каждую из этих сфер он затем подразделяет на три составляющие в соответствии с их ориентацией на внешнюю, материальную природу, на формальное совершенство соответствующей сферы или на выражение отношений человека с Абсолютом. В сфере общественного союза (иногда Соловьев называет ее сферой практической деятельности) это приводит к выделению экономического общества, политического общества и духовного (или священного) общества (Церкви). В сфере знания это дает положительную науку, философию и теологию. Наконец, в сфере творчества тремя составляющими являются техническое художество, изящное художество и мистика (творческое, чувственное восприятие человеком высшего начала).

Вся эта система подразделений выглядит достаточно искусственной и необходима Соловьеву только для того, чтобы везде провести столь любимый им принцип «троичности» (заставляющий вспомнить триады Гегеля). Явно подгоняя историю человеческого общества под свою конструкцию, Соловьев утверждает, что первоначальное состояние общества характеризовалось слитностью всех указанных элементов, притом что все они пребывали в неразвитом состоянии и не обнаруживали еще всю полноту своего содержания. На втором этапе происходит их обособление и реализация их внутренних потенций. Только после этого появляется возможность нового синтеза, но уже основанного на свободном и органичном соединении-слиянии самостоятельных сфер; результатом такого слияния должно стать рождение идеальных, или цельных, форм общественной жизни: сферы цельной общественной практики - свободной теократии, сферы цельного знания - свободной теософии (о ней уже шла речь выше), и сферы цельного творчества - свободной теургии, которые, в свою очередь, слившись вместе, приведут общество к состоянию цельного общества. Совершенно очевидно, что эта концепция представляет собой детальную разработку известной идеи славянофилов о том, что совершенное общество может возникнуть только в результате «восстановления» цельности человеческого духа и человеческой культуры, точно так же как в ней есть и отзвуки славянофильской критики западной цивилизации. Правда, Соловьев доказывает, что состояние разделенности всех начал общественной жизни, осуществившееся в истории Западной Европы, было совершенно необходимо для того, чтобы сами эти начала полностью раскрыли себя, однако, как и славянофилы, он приходит к заключению, что осуществление последней стадии развития человеческого общества должно стать исторической миссией особого народа, избавленного в своем развитии от господства односторонних начал и поэтому способного осуществить органический синтез всех сфер общественной жизни. Конечно же, и у Соловьева этим особым народом оказывается русский народ²⁵⁶.

Не вдаваясь в детальную критику указанной концепции, необходимо отметить ее главный недостаток: она представляет собой априорную и предельно формальную схему, которая навязывается непредсказуемому и зависящему от множества факторов общественному развитию только для того, чтобы доказать справедливость заранее принятого представления об идеальном обществе.

Однако даже если принять эту схему и представить себе, что все указанные сферы общественной жизни соединятся в органическое единство, это еще не будет означать, что совершенное общество построено, ведь большая часть недостатков реального общества имеет другую причину; господство в нем зла и страданий, как уже говорилось, является следствием его разделенности на отдельные элементы - человеческие личности. О том, как возможно преодоление этого онтологического «дефекта» нашей общественной жизни, Соловьев почти ничего не говорит (хотя, конечно же, постоянно подразумевает необходимость этого), что не удивительно, ведь для такой перспективы мы не можем найти разумных оснований в истории человечества. Разделение общественной жизни на различные сферы носит абстрактно-идеальный характер, ведь, например, экономическая, политическая и духовная сферы общественного союза - это только разные аспекты цельной жизни каждого отдельного человека. Поэтому преодоление этого разделения требует скорее идеальных, чем реальных усилий; его невозможно уничтожить до конца только потому, что в его основе лежит непреодолимая разделенность субъектов общественной жизни. Отдельный человек в своей индивидуальной деятельности до какой-то степени способен стать цельным, сгладить противоречие различных сфер общественной жизни, но окончательное их соединение станет возможным не ранее, чем будет осуществлено соединение в органическую духовно-материальную целостность всех человеческих личностей.

Соловьев, безусловно, понимает зависимость первого аспекта несовершенства общественной жизни от второго. Поэтому, описывая идеальное общество, он имеет в виду и второй аспект. Но при этом он полагает, что сам этот второй аспект уже учтен в приведенной выше классификации, поскольку единство людей достигается через развитие их духовного союза в рамках Церкви. Реальная церковь, дополняющая разделенное бытие людей духовным единством, должна в этом процессе достичь состояния абсолютной Церкви, преодолевающей материальную разъединенность личностей. Как пишет Соловьев, в идеальном обществе «все члены общества составляют не границы друг для друга, а внутренне восполняют друг друга в свободном единстве духовной любви, которая должна иметь непосредственное осуществление в обществе духовном, или Церкви»²⁵⁷.

В последнем высказывании все-таки остается непонятным, нужно ли мыслить единство людей только как духовное преодоление материальной раздробленности или как полное онтологическое устранение разъединенности людей, т. е. разъединенности их тел. Однако если вспомнить еще раз, что источник зла, по Соловьеву, лежит в материальной разделенности объектов нашего мира, то придется признать, что чисто духовное «восполнение» людей друг другом все-таки не может привести к окончательному устранению зла и страдания. В этом смысле то идеальное общество, которое Достоевский обрисовал в «Сне смешного человека», Соловьев, вообще говоря, не должен был рассматривать как вполне идеальное - духовного единства людей в любви недостаточно для воссоздания их подлинного «всеединства» (может быть, именно под влиянием этого убеждения Достоевский изображает, как «смешной человек» развратил «идеальное» общество?). По-настоящему идеальное состояние общества возникнет только тогда, когда произойдет не только нравственное, но и онтологическое преображение мира, приводящее к «снятию» материальных, бытийственных границ между элементами мира и прежде всего - между людьми как отдельными материальными существами. Требование такого преображения, включающего преображение к божественному (всеединому) состоянию материи, по Соловьеву, и составляет главное содержание христианского Откровения, принесенного в мир Иисусом.

Здесь необходимо заметить, что в рассуждениях Соловьева о грядущем совершенстве человеческого общества есть еще одна неясность. Ведь, как уже упоминалось выше, рассматривая отношение отдельной личности и общества, он утверждает, что отдельный человек есть своего рода «абстракция», в то время как реальным существованием обладает только материально-духовная целостность людей, душа мира, София. Но если все люди уже принадлежат к цельному состоянию Софии, а их отдельное, единичное существование есть только «абстракция», то зачем же необходимо стремиться к преодолению этой иллюзорной обособленности? И откуда тогда берется зло, если эта обособленность не имеет онтологического основания?

Для того чтобы ответить на эти вопросы, Соловьев делает очень ответственный шаг и полагает, что человек обладает двумя измерениями, или двумя уровнями своего бытия. Помимо того, что он существует в эмпирическом, земном измерении как единичное, обособленное и смертное существо, он одновременно есть вечное и божественное существо, входящее в органическую целостность Софии. «Только при признании, - пишет Соловьев, - что каждый действительный человек своею глубочайшею сущностью коренится в вечном божественном мире, что он есть не только видимое явление, т. е. ряд событий и группа фактов, а вечное и особенное существо, необходимое и незаменимое звено в абсолютном целом, только при этом признании, говорю я, можно разумно допустить две великие истины, безусловно необходимые не только для богословия, т.е. религиозного знания, но и для человеческой жизни вообще, я разумею истины: человеческой свободы и человеческого бессмертия»²⁵⁸. Однако, обосновывая таким образом бессмертие и свободу человека, Соловьев создает внутри своей системы неразрешимую проблему, которая, как будет видно из дальнейшего, приводит к существенному искажению его замысла - доказать цельность и универсальность человека и его единство с Богом и миром. Эта идея вносит элементы дуализма в понимание человека, и этот дуализм оказывается не менее существенным, чем характерный для всей истории европейской философии дуализм духовного и материального, против которого Соловьев решительно боролся во всех своих ранних работах.

Кроме того, принятие этой идеи приводит к тому, что весь процесс преображения общества и человека, который подробно описывает Соловьев, становится как бы иллюзорным, поскольку относится только к «феноменальному» человеку, в то время как «сущностный» человек - каждый из нас в его бессмертной, божественной составляющей - уже входит в органическую целостность идеального «общества» (Софии) и, значит, в принципе, не очень-то нуждается в построении идеального общества на земле. Для того чтобы понять всю остроту этой проблемы в системе Соловьева, необходимо более детально проанализировать характер отношения, которое связывает два измерения человека - эмпирическое и божественное; это будет сделано в дальнейшем.

В этом вопросе проявляется еще одно различие в философских позициях Соловьева и Достоевского. В отличие от Соловьева Достоевский не признает никакого дуализма божественного и земного в человеке: единство людей для него осуществляется только в земной (хотя и мистической по своей сути) форме, божественное единство есть идеал, создаваемый человеком и полагаемый им для себя в качестве цели, но не обладающий никакой онтологической реальностью. Это приводит к невозможности окончательного доказательства бессмертия и грядущего преображения, однако как раз эта невозможность окончательной и абсолютной веры гарантирует полноту иррациональной свободы человека, которая становится главным определением личности и главным определением Абсолюта. Сравнивая, как Достоевский и Соловьев понимают и обосновывают свободу, нетрудно прийти к выводу, что они говорят о разной свободе. По Соловьеву, именно наличие в человеке совершенного, божественного измерения означает, что он обладает свободой; свобода в этом случае есть причастность божественному началу и возможность устремления к этому началу в земной, эмпирической жизни. Очевидно, что это - традиционное, августиновское понимание свободы, отождествляющее ее с божественной «необходимостью» (необходимостью быть Добром, Истиной, Любовью и т. д.). В то же время у Достоевского свобода - это как раз признак неподвластности человека никаким законам и никакой необходимости (даже божественной), свобода - это всецело характеристика эмпирического бытия человека, которое не «восполнено» никаким божественным измерением, а наоборот, в своей иррационально-жизненной (экзистенциальной) полноте выражает суть Абсолюта.

Вернемся к анализу представлений Соловьева об идеальном состоянии общества. Как уже было сказано, из двух составляющих того процесса, который должен привести к возникновению этого общества, - объединения отдельных сфер общественной жизни и преодоления материальной разделенности людей, - только первая имеет явные исторические свидетельства в свою пользу, в то время как для доказательства возможности второй у нас нет никаких исторических данных. Единственное направление, в котором перспектива стирания материальных границ могла бы показаться реальной, - это развитие позитивной науки, во все большей степени, как показывает ее история, способной влиять на структуру материальных явлений и даже на весь материальный мир. Именно это направление сделал главным в своей «философии общего дела» Н. Федоров, идеи которого оказали сильное влияние и на Достоевского, и на Соловьева. Впрочем, Федоров понимал идеальное состояние человеческого общества несколько иначе, чем Соловьев. Он как раз не предполагал, что для его воплощения потребуется уничтожение материальных границ между людьми, достаточно, чтобы было обеспечено материальное бессмертие каждого отдельного человека и воскресение к такому бессмертию всех умерших людей. Федоров был убежден, что с помощью научного прогресса человечество сможет достичь этой цели.

Такая предельно упрощенная, «материалистическая» трактовка христианского идеала воскресения не могла удовлетворить Соловьева, однако, возможно, именно у Федорова он позаимствовал важную идею соединения в идеальном обществе всех ушедших, настоящих и грядущих поколений. В статье об О. Конте Соловьев пишет по этому поводу (обобщая идеи французского философа): «Значение существенного, посмертного бытия определяется его теснейшим единством с самим существом Человечества, значение внешнего, феноменального бытия - его способностью обособления, или относительно отдельной, самостоятельной воли и действия. И умершие, и живущие имеют свою реальность; у первых она более достойная... у вторых - более свободная и явно действенная... Но ясно, что полнота жизни для тех и для других может состоять только в их совершенном единодушии и всестороннем взаимодействии. И в чем же может состоять окончательный смысл мирового порядка и завершение всеобщей истории, как не в осуществлении этой цельности человечества, как не в действительном его исцелении чрез явное соединение этих двух разлученных его долей?»²⁵⁹

Отметим: Соловьев утверждает, что у умерших жизнь является «более достойной», чем у живущих. Если учесть, что согласно приведенному ранее высказыванию каждый живущий уже обладает тем божественным измерением, к которому сводится «существование» умерших, то можно прийти к неожиданному выводу: в концепции Соловьева земная жизнь человека является какой-то не очень важной «добавкой» к его подлинному сверхчувственному и божественному бытию. Очевидно, этот вывод вступает в противоречие с постоянными призывами Соловьева к активной деятельности в мире ради приведения земного мира и земного человека к божественному совершенству. Если в своей сущности мы уже обладаем божественным совершенством и если мы будем всецело причастны ему после смерти, зачем стремиться воплотить его в земной жизни?²⁶⁰ Возникшее здесь противоречие является ключевым для всей философской системы, оно делает мировоззрение Соловьева в определенном смысле гораздо менее последовательным, чем неявное, не выраженное в рациональных категориях, но глубоко прочувствованное и пережитое философское мировоззрение Достоевского.

Отказываясь понимать, в духе Федорова, науку как движущую силу перехода к идеальному состоянию общества, Соловьев отвергает единственный способ «естественного», всецело согласованного со здравым смыслом обоснования такого перехода²⁶¹. Он предпочитает понимать его как мистический процесс, не имеющий «аналогов» в нашем обыденном бытии. «Теперешнее земное существование Церкви, - пишет Соловьев о перспективе преображения, - соответствует телу Иисуса во время Его земной жизни (до воскресения), - телу хотя и являвшему в частных случаях чудесные свойства (каковые и Церкви теперь присущи), но вообще телу смертному, материальному, не свободному от всех немощей и страданий плоти, - ибо все немощи и страдания человеческой природы восприняты Христом; но как в Христе все немощное и земное поглощено в воскресении духовного тела, так должно быть и в Церкви, Его вселенском теле, когда она достигнет своей полноты»²⁶². Однако у Соловьева нет более точных указаний на то, когда и каким путем произойдет «пополнение» вселенского тела, превращение несовершенной, «атомизированной» материи в Богоматерию²⁶³. Более того, в поздних «Трех разговорах» явно чувствуется нарастание сомнений в возможности окончательной победы над злом и, значит, в возможности достижения окончательного всеединого состояния человеческого общества и всего мира. Человеческая история дает мало оптимизма для веры в такую возможность.

Очевидно, что Соловьев мог уверенно утверждать, что указанное идеальное состояние безусловно достижимо только потому, что у него были веские аргументы, обеспечивающие хотя бы его личное убеждение в этом, остававшееся незыблемым почти во всех его сочинениях (за исключением «Трех разговоров»). Здесь мы подходим к важнейшему элементу философской системы Соловьева, без которого она осталась бы набором слабо связанных принципов, наподобие концепции славянофилов. Таким элементом у Соловьева является интуиция Абсолюта как онтологически реального всеединства, предшествующего в метафизическом смысле нашему несовершенному миру и поэтому гарантирующего воплощение идеального состояния мира в конце его космологического и исторического развития. Исторические аргументы, подтверждающие, что человеческое общество и весь мир движутся к окончательному идеальному состоянию, являются только косвенными свидетельствами, единственным же прямым аргументом является непосредственное усмотрение Абсолюта-всеединства в философской (рационально-мистической) интуиции; раскрытие этого интуитивного усмотрения и составляет самую важную и самую оригинальную часть всех работ Соловьева.