§ 2. «Диссонансность» русской культуры

Необычность процесса христианизации Руси заключалась в двух факторах. С одной стороны, христианство было в определенном смысле «навязано» народу, поскольку акт его принятия был определен волей правителя, а не сформировался в виде органичного устремления народных масс. Однако, с другой стороны, ситуация здесь была существенно иной, чем в тех случаях, когда народу навязывалась вера завоевателей, силой покоривших страну. Князь Владимир, обращая свой народ в христианство, пытался сознательно выбрать религию, отвечавшую внутренним интенциям народного духа. Осознанность и осторожность этого выбора косвенно подтверждается полулегендарным свидетельством «Повести временных лет», согласно которому Владимир долго колебался, сравнивая между собой религии, в равной степени утверждавшие веру в единого Бога, но по-разному трактовавшие смысл отношений между Богом и человеком. Предполагая, что Владимир выбрал православие не под влиянием вторичных факторов (например, внешней «красивости» богослужения), а в силу глубокого духовного родства между национальным мировоззрением и основами православия, можно утверждать, что ситуация принятия Русью христианства выглядит очень многозначительной и, возможно, уникальной в истории. Народ, целиком принадлежащий языческой культуре, приверженный ценностям земной жизни, земной красоты и земного счастья, - этот народ через своего правителя, в соответствии с какими-то бессознательными коллективными импульсами выбирает религиозное мировоззрение, в котором с особой полнотой выражено мистическое чувство единства человека с Богом, с высшей реальностью, жажда вечной гармонии и абсолютного совершенства.

Именно эти черты отличают православие от католицизма, в котором идея единства с Богом предельно ослаблена и на первый план выходит принцип подчинения, зависимости от Бога, бесконечной ничтожности человека перед лицом Бога (в еще большей степени в этом моменте православие отличается от иудаизма и ислама). Мистическое чувство слияния с Богом отвергается католицизмом как опасный путь к ересям, а идея возможного абсолютного совершенства в Боге и с Богом признается за слишком дерзкую для несовершенного, бренного человека.

Необычный способ принятия христианства вызвал поляризацию отношения к нему в народе. С одной стороны, мы обнаруживаем постоянное отторжение христианских идеалов в пользу языческих ценностей, отрицание идеальных целей ради земной, чувственной жизни. Но в то же время уже в первые века христианской истории Руси мы находим страстное принятие веры, страстное стремление к полному обретению в вере ее целей - мистического единства с Богом и абсолютной гармонии.

Первоначально указанная оппозиция проявляла себя в резком противостоянии исконных языческих верований и новой религии. Однако в силу того, что оба слагаемых были глубоко созвучны каким-то глубоким чертам национального характера, эта внешняя оппозиция очень скоро преобразовалась во внутреннее противоречие той своеобразной формы православного христианства, которая стала основой всего дальнейшего развития русской нации и русской культуры. Если сравнить русское православие с его греческим «оригиналом», то мы обнаружим, что в исходной версии православного мировоззрения главным является спокойное и уравновешенное исповедание, прозрение грядущей гармонии мира и человека. Приоритет идеи гармонии является наиболее характерной чертой греческой культуры, имеющей исток в античной классике. Именно греческая классика породила непререкаемые образцы гармонических, уравновешенных форм, с помощью которых Византия сумела «перебороть» и преобразовать в спокойные и умиротворенные религиозные интенции даже тот заряд страстного стремления к единству с Богом, который был характерен для раннего христианства.

В противоположность этому в русском православии исходный импульс христианской страстности (полностью подавленный в католицизме рассудочным анализом) был вновь раскрепощен и, соединившись с языческим любованием природой, с убеждением в ценности материального мира, привел к существенно иному мировоззрению, в котором главным оказалось не столько исповедание грядущей гармонии, сколько острое ощущение реальной дисгармонии, несовершенства земного мира и в то же время страстное желание немедленного преображения этого мира к полному совершенству и гармонии. Как писал В. Зеньковский, «мы имеем здесь дело с мистическим реализмом, который признает всю действительность эмпирической реальности, но видит за ней иную реальность; обе сферы бытия действительны, но иерархически неравноценны; эмпирическое бытие держится только благодаря "причастию" к мистической реальности. В том и состоит теократическая идея христианства, что она утверждает необходимость просветления всего видимого, всего эмпирического через связывание его с мистической сферой, - все историческое бытие, все в жизни личности должно быть освящено через это преображающее действие Божией силы в эмпирической сфере...»¹²

Указанная черта национального характера была связана с взаимодействием резко противоположных, но неразделимых интенций культуры и привела к появлению в ней глубоких внутренних противоречий, «диссонансов». В силу этого русскую культуру можно условно назвать культурой «диссонансного» типа. Для того чтобы сделать более ясным смысл этого понятия, необходимо в общих чертах воспроизвести типологию культуры, которая была развита в одной из предшествующих работ автора¹³.

В своей метафизической сущности культура может быть понята как форма синтеза двух метафизических полюсов реальности, по отношению к которым существует человек. С одной стороны, человек причастен временному, преходящему бытию, иррациональной сфере распадающихся, обособленных явлений. Но, с другой стороны, ему непосредственно открыта и противоположная сфера реальности - сфера абсолютного бытия, сфера вечности, неизменных ценностей. Это положение между сферой времени и сферой вечности составляет главный смысл нашего существования. Можно сказать, что человек является связующим звеном между сферой вечности и сферой времени, между Абсолютом и иррациональным временным становлением; метафизическое предназначение человека заключается в том, что он осуществляет синтез этих полюсов реальности и тем самым определяет своим бытием структуру реально существующего мира. И если реальный мир - это итог, результат указанного синтеза, то процесс его осуществления это и есть человеческая культура.

В этом синтезе акценты могут быть расставлены по-разному, и это определяет различие метафизических типов культуры. Прежде всего здесь можно выделить культуры типа «вечности» и типа «временно. В первой из них главным оказывается проникновение в сферу Абсолюта, в сферу абсолютных ценностей, в то время как противоположная сфера игнорируется или полностью подчиняется сфере вечного. Наиболее характерный пример здесь дает древнеегипетская культура.

В культуре противоположного типа, наоборот, главным для человека оказывается сфера временного, иррационального становления, в то время как связь с Абсолютом теряется или игнорируется. Такая культура полностью ориентирована на сиюминутное, преходящее, в ней господствуют формы, связанные с временным становлением, слабо приспособленные к сохранению и трансляции в истории. Такой характер, по всей видимости, носила загадочная крито-микенская цивилизация. По известным нам данным, определяющее положение в критской культуре занимали такие жанры, как музыка, танец, спортивные соревнования, целиком ориентированные на выявление временного становления и придание ценности только самому становлению, самому времени. Особый характер этой культуры неоднократно отмечался ее исследователями. «Критское искусство, - пишет, например, Б. Р. Виппер, - обращается не к разуму и не к воле зрителя, а к его чувствам и настроениям... По сравнению с Древним Востоком и Грецией критское искусство хочется назвать романтическим, или эмоциональным... Тема критского искусства - весь мир, включая маленькую раковину или колеблемое морским ветром растение. Критское искусство посвящено вообще не столько человеку, сколько всей натуре, пейзажу»¹⁴. При этом главная особенность художественного метода критского искусства - это «чрезвычайно острое чутье динамики, потребность в движении, в смене»¹⁵.

Однако и в культуре типа «вечности», и в культуре типа «времени» человек не осуществляет во всей полноте той задачи, которая «поставлена» перед ним самим бытием. В них нет подлинного синтеза метафизических полюсов реальности; поэтому культура типа «вечности» оказывается культурой мертвящего оцепенения и безжизненности, культурой неподвижности и смерти - смерти не как прекращения жизни, а как ее отсутствия, а культура типа «времени» - культурой безвозвратных утрат, само существование которой эфемерно и недолговечно и которая безвозвратно гибнет в потоке того иррационального становления, который она пытается освоить. В этом смысле подлинное развитие человека и его культуры начинается только там, где осуществляется реальный синтез полюсов вечности и времени, где время из иррационального становления преобразуется в историю, обладающую внутренней логикой и связностью, а сфера вечности, сфера Абсолюта преобразуется в систему относительно устойчивых ценностей земной жизни человека.

Впервые ясные и органичные формы такого синтеза, приводящего к гармоническому соединению, слиянию сфер вечности и времени, мы находим в культуре Древней Греции, которую можно назвать культурой «гармонического» типа. Она породила абсолютные и непререкаемые в своей цельности и естественности творческие формы, именно поэтому все эпохи и все народы в поисках адекватных образцов для своего развития неизменно обращались к наследию классической Греции.

Однако несмотря на предельную гармонию и предельную органичность синтеза полярных начал времени и вечности - а точнее, именно в силу этой предельной гармонии и органичности синтеза, - греческая культура обладала определенным и весьма существенным недостатком: она оказалась лишенной внутренней динамики, внутренних импульсов к развитию, поскольку принцип гармонии, принцип синтеза противоположностей подавил в ней стремление ко все более глубокому проникновению и в сферу иррационального становления, и в сферу Абсолюта. Культ «меры», проходящий через всю греческую культуру эпохи классики и сохранившийся (правда, уже в существенно ослабленной форме) даже в греческом православии, приводил к тому, что культура в большей степени повторяла найденную однажды гармонию, просто транслировала ее в новые исторические эпохи, а не пыталась углубить восприятие метафизических противоположностей бытия. Все новое и оригинальное, что мы находим в последующие (эллинистический и византийский) периоды развития греческой культуры, связано с активным влиянием на нее менее гармоничных и потому более динамичных культур Древнего Востока.

Еще один ясно очерченный тип культуры, резко отличающийся как от культур типа «времени» и «вечности», так и от культуры «гармонического» типа, характеризуется предельно развитой способностью к освоению обеих полярных сфер: и сферы иррационального становления, и сферы Абсолюта, сферы вечности. Неуклонное стремление ко все более глубокому проникновению в эти сферы приводит к тому, что культура оказывается не в состоянии осуществить по-настоящему гармоничное соединение своих «прозрений», в ней господствуют полярные тенденции, часто не поддающиеся достаточно ясному осознанию и выражению, но придающие ей непредсказуемость, динамичность. Это и есть культура «диссонансного» типа.

Характерный пример такой культуры дает Древний Рим (другой яркий пример - древнееврейская культура; о ней речь пойдет чуть позже). В отличие от греков римляне никогда не знали культа «меры», умеренности, недаром вместо уравновешенных и гармоничных зрелищ, подобных греческому театру, римляне предпочитали кровавые гладиаторские бои, а самобытное религиозное мировоззрение римлян, восходившее к загадочным этрускам, обладало гораздо большей мистической глубиной, чем совершенные формы греческой религии, нашедшей адекватное выражение в образах олимпийских богов. Пример Древнего Рима особенно характерен тем, что здесь мы обнаруживаем наглядную иллюстрацию возможных направлений развития «диссонансной» культуры. Обладая предельным внутренним динамизмом, «страстностью» и в то же время не имея естественных форм для соединения своих полярных интенций, такая культура, как правило, вынуждена претворять свой внутренний динамизм в формах внешней экспансии, пространственного расширения, захвата. Именно такой была римская культура на раннем этапе своего развития.

Однако она же демонстрирует и другой вариант развития. После завоевания Греции Рим обнаружил в классических формах греческого искусства и греческой религии те образцы гармонического синтеза времени и вечности, которых так не хватало самой римской культуре. Дальнейшая история Рима наглядно показывает, что одной из важнейших особенностей культуры «диссонансного» типа является ее способность творчески ассимилировать достижения культур «гармоничного» типа и за счет этой ассимиляции порождать бесконечное богатство новых форм, в которых с гораздо большей глубиной отражаются прозрения двух полярных сфер бытия. Действительно, оригинальные формы римской культуры, такие как римский скульптурный портрет, римская архитектура, лирика и роман, стали наиболее выразительными и глубокими достижениями всей античной культуры, основанной на совершенных, но более холодных и «поверхностных» формах греческой классики. Обладая значительно большим запасом внутренней динамики, культура «диссонансного» типа при соединении с культурой «гармонического» типа приобретает новый импульс к творческому развитию, открывает для себя великое будущее. Именно синтез «гармоничной» культуры Древней Греции и «диссонансной» культуры Древнего Рима породил уникальный феномен античной культуры, плодотворное развитие которой охватывает целое тысячелетие и влияние которой простирается до наших дней.

Послеантичное развитие Европы было связано с новым прорывом в сферу вечности, в сферу Абсолюта, связанное с возникновением христианства. На начальном этапе это привело к преобладанию одной «составляющей», именно поэтому романская культура столь похожа на культуру типа «вечности» (в частности, на древнеегипетскую). Однако в главном направлении своего развития европейская культура постоянно тяготела к «гармоничному» типу (характернейшими примерами здесь являются итальянское Возрождение и классицизм), лишь иногда обнажая внутренние «диссонансы» бытия (что было характерно, например, для барокко и романтизма); впрочем, только для того, чтобы разрешить их в новой форме органичного синтеза.

Возвращаясь к анализу особенностей русского православия и русской культуры в целом, теперь можно более точно выразить смысл высказанного ранее утверждения. В силу своеобразных истоков национальной духовности русская культура оказалась резко выраженной культурой «диссонансного» типа. Языческие корни культуры, определяющие ее глубокую привязанность к сфере временного, преходящего бытия, соединились с органически усвоенным христианским восприятием Бога, Абсолюта. При этом степень проникновения и в сферу времени, и в сферу вечности была столь значительной, что глубокие прозрения культуры не могли быть полностью «растворены» в их единстве, не могли быть выражены в достаточно органичных формах. Это и привело к тому, что внутренние диссонансы, внутренние противоречия оставались главной характеристикой русской культуры на всем протяжении ее развития.

Важнейшие черты, определяющие «диссонансный» характер культуры, конечно же, неоднократно становились объектом внимания русских мыслителей, начиная с момента обретения ею философского самосознания. Впервые точное описание этих черт (с акцентом на их негативные последствия) дал П. Чаадаев; одновременно основная творческая парадигма «диссонансной» русской культуры была выражена Пушкиным. Чуть позже этот ключевой момент в развитии русской культуры и русской философии станет предметом детального анализа. Пока же, несколько нарушая хронологическую последовательность изложения, приведем слова Н. Бердяева, ясно выразившего «диссонансную» сущность русской духовности (при этом он проницательно подметил родство национального характера русского и еврейского народа). «Русский народ, - писал Бердяев, - есть в высшей степени поляризованный народ, он есть совмещение противоположностей... По поляризованности и противоречивости русский народ можно сравнить лишь с народом еврейским. И не случайно именно у этих народов сильно мессианское сознание... Есть соответствие между необъятностью, безграничностью, бесконечностью русской земли и русской души, между географией физической и географией душевной. В душе русского народа есть такая же необъятность, безграничность, устремленность в бесконечность, как и в русской равнине. Поэтому русскому народу трудно было овладеть этими огромными пространствами и оформить их. У русского народа была огромная сила стихии и сравнительная слабость формы. Русский народ не был народом культуры по преимуществу, как народы Западной Европы, он был более народом откровений и вдохновений, он не знал меры и легко впадал в крайности»¹⁶.