Б. А. Успенский

Решающий вклад в развитие теории точки зрения сделал Борис Успен­ский в книге «Поэтика композиции» (1970). Переведенная скоро на французский (1972), английский (1973) и немецкий (1975) языки и встреченная многочисленными рецензиями в России¹¹ и на Западе¹²,

¹⁰ Напр. Риммон 1983, 71—85; Нюннинг 1990, 258—263.

¹¹ Официальная оценка этого первого тома серии «Семиотические исследо­вания по теории искусства» в СССР была сдержанной. Заслуживают внимания, од­нако, рецензии: Сегал 1970; Гурвич 1971; Ханпира 1971.

116

книга Успенского оказала значительное воздействие на международ­ную нарратологию¹³. Опираясь на работы формалистов, а также В. Ви­ноградова, М. Бахтина, В. Волошинова, Г. Гуковского, Успенский обо­гатил нарратологию новой моделью точки зрения, охватывающей наря­ду с литературой также и другие «репрезентативные» виды искусства, как, например, живопись и кино. Создав новую модель точки зрения, Успенский не только заполнил большую лакуну в русской теории по­вествования, но и дал мощный толчок западной нарратологии, всегда уделявшей особое внимание проблемам точки зрения. Новизна «Поэти­ки композиции» заключается в том, что в этой работе рассматриваются различные планы, в которых может проявляться точка зрения. В от­личие от традиционной нарратологии, моделировавшей точку зрения всегда однопланово, Успенский различает четыре плана ее проявле­ния¹⁴:

1. «План оценки» или «план идеологии», где проявляется «оценочная» или «идеологическая точка зрения».

2. «План фразеологии».

3. «План пространственно-временной характеристики».

4. «План психологии».

В каждом из этих планов «автор»¹⁵ может излагать события с двух разных точек зрения — со своей собственной, «внешней» по отноше­нию к излагаемым событиям точки зрения, или с «внутренней», т. е. принимая оценочную, фразеологическую, пространственно-временную и психологическую позицию одного или нескольких изображаемых пер­сонажей. Разграничение «внешней» и «внутренней» точки зрения вы-

¹² См. особенно: Дрозда 1971; Шмид 1971; Жолкевский 1971; 1972; Фалк 1972; Матхаузерова 1972; Тодоров 1972; Фостер 1972; Шукман 1972; Стейнер 1976; Линтфельт 1981, 167—176.

¹³ Ср., напр., Линтфельт 1981; Риммон 1983.

¹⁴ Успенский (1970, 12) ссылается на написанную в конце 1940-х годов книгу Г. Гуковского (1959, 200), где встречается «намек на возможность различения точ­ки зрения психологической, идеологической, географической».

¹⁵ Говоря об «авторе», Успенский чаще всего имеет в виду нарратора. Между этими двумя инстанциями он проводит, к сожалению, недостаточно четкое разли­чие.

117

ступает как фундаментальная сквозная дихотомия, которая проводится во всех четырех планах¹⁶.

В плане психологическом возникает специфическая, известная по другим типологиям проблема амбивалентности противопоставления «внешней» и «внутренней» точки зрения. По определениям и приме­рам, приводимым Успенским, можно судить о том, что выражение «внутренняя точка зрения в плане психологии» имеет у него два раз­ных значения, субъектное и объектное, т. е. обозначает. 1) изображе­ние мира глазами или сквозь призму одного или нескольких изображае­мых персонажей (сознание фигурирует как субъект восприятия), 2) изображение самого сознания данного персонажа с точки зрения нар­ратора, которому дано проникнуть в его внутреннее состояние (созна­ние является объектом восприятия).

Расслоение точки зрения по планам осложнено тем, что различае­мые планы не существуют целиком независимо друг от друга и нахо­дятся иногда в тесной взаимосвязи, на что Успенский обращает долж­ное внимание. Так, план оценки может выражаться фразеологическими средствами или через временную позицию нарратора, точно так же, как через фразеологию может быть выражена и психологическая точка зрения.

Особенно интересны наблюдения Успенского над взаимоотношени­ями точек зрения на разных уровнях в произведении. Точки зрения, вычленяемые в разных планах, как правило, совпадают, т. е. во всех че­тырех планах повествование руководствуется или только внешней, или только внутренней точкой зрения. И все же такое совпадение не обязательно. Точка зрения может быть в одних планах внешней, а в других — внутренней. Именно такое несовпадение и оправдывает, мало

¹⁶ Применяя эту дихотомию к разным планам, Успенский подчас ставит не очень убедительные диагнозы. Трактуя план фразеологии, например, он рассматри­вает «натуралистическое воспроизведение иностранной или неправильной речи» как выражение точки зрения «заведомо внешней по отношению к описываемому лицу», а «приближение к внутренней точке зрения» видит там, где «писатель сосре­доточивается не на внешних особенностях речи, а на ее существе, так сказать, не на ее „как", а на ее „что" — переводя... специфические явления в план нейтраль­ной фразеологии» (1970, 71). Однако точное воспроизведение речи персонажа связано не с внешней, а с внутренней фразеологической точкой зрения. Эта речь может приобретать чужие акценты в воспроизводящем ее контексте. Но это во­прос уже не фразеологии, а оценки.

118

того, делает необходимым вычленение разных планов, в которых мо­жет проявляться точка зрения.

Анализируя различные случаи несовпадения оценочной и простран­ственно-временной точек зрения с психологической и фразеологиче­ской, Успенский, однако, приходит иногда к выводам, которые трудно назвать бесспорными. Так, например, в ироническом цитировании нар­ратором речи персонажа происходит не просто несовпадение внутрен­ней фразеологической и внешней оценочной позиций, как считает Успенский (1970, 137). Поскольку в цитируемой речи выражена пози­ция персонажа, то дословная передача его речи связана с ориентиров­кой на внутреннюю точку зрения в плане оценки. Но поскольку данная речь на более высоком коммуникативном уровне, т. е. в тексте нарра­тора, приобретает дополнительные, чуждые для говорящего акценты, то можно говорить о внешней оценочной позиции. Тогда получается двойная оценочная точка зрения: первичная — внутренняя и вторич­ная — внешняя, пользующаяся первой как материалом для ее же выра­жения. Нарратор занимает внутреннюю позицию по отношению к речи персонажа, воспроизводя ее дословно, а не перефразируя, и в то же время сигнализирует контекстом, что сам он, как нарратор, занимает к воспроизводимой речи и ее семантике отличную от говорящего точку зрения. Итак, ирония основывается не просто на внешней точке зре­ния, а на одновременности двух оценочных позиций, на симультанной «внутринаходимости» и «вненаходимости», пользуясь понятиями Бах­тина (1979).

Примеры, при помощи которых Успенский иллюстрирует несовпа­дение оценочной или пространственно-временной точек зрения с пси­хологической, страдают от амбивалентного понимания внутренней точ­ки зрения в плане психологии. Описывая Федора Карамазова «из­нутри», нарратор занимает не обязательно внутреннюю точку зрения. Нарратор, хотя и проникает во внутреннее состояние героя, но все же излагает его с точки зрения внешней. Успенский и здесь смешивает субъектный и объектный аспекты психологии. Внутренняя позиция предусматривала бы видение мира глазами старого Карамазова. О вну­тренней точке зрения при изображении внутреннего состояния героя может идти речь лишь там, где нарратор передает наблюдение героем самого себя в виде внутренней прямой речи или несобственно-прямой речи. Но как раз к Федору Карамазову такой прием не применяется.

119

Действительное несовпадение точек зрения встречается тогда, ког­да нарратор описывает мир с пространственно-временной точки зрения героя, но не его глазами. Примером такого несовпадения точек зрения в пространственно-временном плане (внутренняя точка зрения) и в плане психологическом (внешняя точка зрения) служит у Успенского описание комнаты капитана Лебядкина. Успенский (142—143) справед­ливо отмечает, что комната описана не глазами Ставрогина, но такой, какой бы ее увидел посторонний наблюдатель, пользующийся про­странственно-временной точкой зрения Ставрогина.

Несмотря на некоторые недочеты и спорные интерпретации, затра­гивающие противопоставление позиции «внешней» и «внутренней»¹⁷, Успенский сделал ценный вклад в нарратологию, поставив вопрос о точке зрения как явлении многоплановом. Его теория дала толчок воз­никновению других многоуровневых моделей.

Нидерландский ученый Яп Линтфельт (1981, 39) разработал мо­дель, предусматривающую четыре нарративных плана, частично отли­чающихся от выдвинутых Успенским: 1) «перцептивно-психологиче­ский» (plan perceptif-psychique), 2) «временной» (plan temporel), 3) «пространственный» (plan spatial), 4) «вербальный» (plan verbal)¹⁸. К «нарративной перспективе» (perspective narrative) Линтфельт отнес, однако, только первый план.

Израильская исследовательница Шломит Риммон-Кенан (1983, 77—85) различает три «грани фокализации»: 1) «перцептивную грань» (perceptual facet), определяемую двумя «координатами» — «пространст­вом» и «временем», 2) «психологическую грань» (psychological facet), определяемую «когнитивным и эмоциональным отношением фокализа­тора к фокализируемому», 3) «идеологическую грань» (ideological

¹⁷ Проблематичным является, например, использование Успенским (1970, 49) в качестве примера несобственно-прямой речи (определяемой им как «объединение различных точек зрения в плане фразеологии»), фразы Осипа в «Ревизоре» Гого­ля: «Трактирщик сказал, что не дам вам есть, пока не заплатите за прежнее». Это не «классический пример» несобственно-прямой речи, а просто случай смешения косвенной и прямой речи, который я предлагаю рассматривать как одну из разно­видностей свободной косвенной речи (см. ниже, гл. V). В несобственно-прямой речи (где отсутствует вводящее предложение) фраза гласила бы: «Трактирщик не даст им есть, пока не заплатят за прежнее».

¹⁸ Об отказе Линтфельта от вычленения «идеологического» плана см. ниже, с. 124.

120

facet). Вслед за Успенским Риммон-Кенан подвергла рассмотрению «взаимоотношения между разными гранями», допуская, что грани могут принадлежать разным фокализаторам¹⁹. Но куда же исчез «план фразе­ологии»? Очевидно с тем, чтобы не вступить в конфликт с женеттов­ским различением «голоса» («Кто говорит?») и «модуса» («Кто ви­дит?»), Риммон-Кенан расценивает фразеологию не как особую грань, а как нечто сопровождающее, как «вербальную сигнализацию фокали­зации».

Иллюстрируя несовпадение психологической и идеологической граней на примере Федора Карамазова, который психологически показывается «изнутри», но представлен как неприятный персонаж (т. е. оценивается «извне»), Риммон-Кенан допускает то же смешение субъектного и объектного аспектов психологии, что и Успенский.

121