Диалогизированный нарративный монолог

В «Записках из подполья» и в «Кроткой» Достоевский создал устную разновидность диалогизированного повествования — повествование с оглядкой на слушателя. В первой, философской части «Записок» (оза­главленной «Подполье») этот тип повествования принимает форму, которую Михал Гловиньский (1963) называет «наррация как произне­сенный монолог» (narracja jako monolog wypowiedziany). Эта форма, ко­торую Гловиньский рассматривает в рамках польской литературы, рас­пространялась в послевоенной европейской прозе под знаком экзистен­циализма и философии абсурда. Образцом этого типа повествования стала повесть А. Камю «Падение». О сильном влиянии Достоевского на Камю свидетельствуют прямые аллюзии на «Записки из подполья» в «Падении».

«Произнесенный монолог» — это, по Гловиньскому, повествова­тельный монолог устного типа, который от классического повествова-

106

ния отличается следующими чертами: 1) соединение элементов сказа с риторикой, 2) диалогическая обращенность к адресату, в свою очередь сильно влияющему на повествование, 3) перевес экзегесиса над диеге­сисом, служащим прежде всего аргументом и примером в философском столкновении со слушателем. От сказа этот тип повествования отлича­ется 1) мировоззренческой тематикой, 2) интеллектуальностью аргу­ментации, 3) внедрением элементов риторики.

«Кроткая» и вторая часть «Записок из подполья» по недостатку ми­ровоззренческой тематики и интеллектуальной аргументации такому типу не соответствуют. Здесь представлен иной тип, который я пред­лагаю назвать диалогизированным нарративным монологом. По трем признакам, соединенным в этом названии, можно определить данный тип следующим образом:

1. Диалогизированность:

1. Диалогизированность: Нарратор обращается к слушателю, которо­го он воображает активно реагирующим. Повествование разверты­вается в напряжении между противоположными смысловыми пози­циями нарратора и адресата, подчас приобретая форму открытого диалога.

2. Монолог:

2. Монолог: Диалогичность нарратором только инсценируется, она не переходит через границы его сознания. Здесь нет реального собе­седника, который мог бы вмешаться непредвиденными репликами. Для настоящего, подлинного диалога воображаемому собеседнику, взятому из собственного «я», не достает автономности, подлинной «другости». Поэтому этот квазидиалог, по существу, остается моно­логом.

3. Нарративность:

3. Нарративность: Этот диалогизированный монолог выполняет нар­ративные функции. Как бы ни был занят оглядывающийся нарратор апологией самого себя и напалками на слушателя, он все же расска­зывает историю, преследуя цель нарративную, невзирая на все диа­логические отклонения.

В «Кроткой» и «Записках из подполья» повествуемая история — история крушения. Но откровенное и, в конечном счете, истинное по­вествование здесь опять-таки связано с диалогическими функциями, а именно с апелляцией и, в частности, с импрессией. Логика такова: если нарратор уже не способен выделяться благородными поступками, то он старается, по крайней мере, произвести впечатление откровенностью

107

и беспощадностью своего самоанализа, бесстрашным предвосхищением чужого обличительного слова. Попытка импрессии путем предвосхи­щения чужих реплик своего апогея достигает в «Записках из подпо­лья», где нарратор вкладывает адресату в уста следующее обвинение:

<...> Вы говорите вздор и довольны им; вы говорите дерзости, а сами бес­прерывно боитесь за них и просите извинения. Вы уверяете, что ничего не боитесь, и в то же время в нашем мнении заискиваете. <...> Вам, может быть, действительно случалось страдать, но вы нисколько не уважаете своего страдания. В вас есть и правда, но в вас нет целомудрия; вы из са­мого мелкого тщеславия несете вашу правду на показ, на позор, на ры­нок... Вы действительно хотите что-то сказать, но из боязни прячете ваше последнее слово, потому что у вас нет решимости его высказать, а только трусливое нахальство. <...> И сколько в вас назойливости, как вы напра­шиваетесь, как вы кривляетесь! Ложь, ложь и ложь! (Достоевский Ф. М. Полн. собр. соч.: В 30 т. Т. 5. С. 121—122).

Диалогизированные монологи Достоевского — явление парадок­сальное. Слушателя нет, но весь монолог обращен к нему. Воображае­мый собеседник не является другим человеком, но говорящий спорит с ним, вкладывает в его уста самые уничтожающие реплики, после чего он парадоксальным образом его же присутствие одновременно отри­цает и подтверждает:

Разумеется, все эти слова я сам сочинил. Это тоже из подполья. Я там со­рок лет сряду к этим вашим словам в щелочку прислушивался. Я их сам выдумал, ведь только это и выдумывалось. Не мудрено, что наизусть за­училось и литературную форму приняло...

Но неужели, неужели вы и в самом деле до того легковерны, что вооб­ражаете, будто я это все напечатаю да еще дам вам читать? (Там же. С. 122).

В диалогизированных нарративных монологах у Достоевского име­ется еще одна парадоксальная черта: отсутствующая другость наррата­тора, который остается проекцией нарратора, другим «я», как бы заме­щается другостью повествующего «я» по отношению к самому себе. Парадоксальность заключается в другости субъекта по отношению к самому себе, в том, что идентичное оказывается «другим». «Я» пред­стает себе таким чуждым, что ужасается своих бездн сильнее, чем чу­жих. Солипсизм диалогичности, перемещение другости снаружи во­внутрь — это характерная черта концепции субъекта у Достоевского.

108

Другость субъекта по отношению к самому себе, чуждость своему соб­ственному «я» придает диалогизированным нарративным монологам у Достоевского ту действительную диалогичность, которой их лишает неавтономность воображаемого собеседника.