Я все это уже сто раз видел

Если кто-то скажет Ире «Я уже сто раз все это видел!», нам следует рас­смотреть это критическое замечание и особенно умонастроение то­го, кто его изрек.

Человек, говорящий «Я уже сто раз все это видел!» скорее всего искрен­не верит в правдивость своих слов. Но все начинает казаться одинако­вым только тогда, когда у «Я» ухудшается зрение. Когда мы впадаем в депрессию, все в нашей работе кажется одинаковым, но окружающий мир в этом не виноват. Проблема заключена не в окружающем мире, которому при всем желании не удалось бы достигнуть однообразия, проблема в нашем самоконтроле, в том, что мы разрешаем и не разре­шаем себе видеть. Только потеря любопытства, как это ни парадок­сально, заставляет нас бросаться в погоню за чем-то новым.

Все живое всегда ново. В состоянии депрессии мы не видим этой но­визны. А она нам нужна. Мы от нее зависим. Так что мы начинаем по­гоню за новизной, которой нам никогда не обрести, ибо мы стараем­ся не замечать истинную новизну. Новое существует, а не создается.

Безостановочный поиск нового нередко служит оправданием пере­рыть хорошо знакомые окрестности. Я ищу новое в новых местах, но эти новые места - чаще всего места, где я уже не раз бывал.

Если Ира почувствует себя обязанной поднести что-то новое на блюдечке с голубой каемочкой своему режиссеру, или зрителю, или коллегам, или самой себе, ее игра будет неживой. Ее игра по­кажется странно знакомой всем, включая Иру. Если же Ира уви­дит глазами Джульетты то, что видит Джульетта, то неуязвимая уникальность Иры осветит все уголки ее роли.-Но это находится вне прямого контроля актрисы.

Волнение и жизнь

Мы подошли к четвертому нелегкому выбору. Необходимо выбрать: или волнение, или жизнь. Они могут показаться совместимыми, но на самом деле они взаимоисключают друг друга.

Если Ире в панике кажется, что ее игра не живая, ей нужно вернуть­ся к мишени. Худшее, что может сделать Ира в состоянии паники, - это постараться «взволновать» себя, чтобы добиться живой игры.

Актерский зажим сродни творческой депрессии. Это в прямом смыс­ле анестезия. Если нас отрезают от наших чувств, мы еще больше впа­даем в депрессию. Тем не менее, когда им заблагорассудится, чувства проломят коросту анестезии. Мы редко узнаем их, обычно к этому времени мы успеваем переименовать наши чувства.

Страх - общее название для многих чувств. Будучи актрисой, Ира все же не обязана быть откровенной сама с собой относительно своих чувств. И, слава Богу, ибо никто из нас не способен полностью по­знать себя. Тем не менее, стоит избегать и чрезмерного неведения. Актеры, авторы и режиссеры должны смирится с мыслью, что им придется изображать, представлять и разыгрывать многие чувства и ситуации, которых нет в их личном опыте.

Воображение соединяет нас с внешним миром. Потеряв веру в вооб­ражение, мы спешим довериться волнению, надеясь, что оно окажет­ся прочным связующим звеном с миром.

«Жизнь идет, и я - часть ее. Мне дали роль в этой пьесе, и роль моя, - хотя непонятно как - частично расписана по репликам и ситуациям. Я не дове­ряю жизни. Она может бросить или подхватить меня в любой момент. Так что я придумаю ей похожую, но куда более послушную мне замену».

И мы изобретаем волнение. Мы сами даем его себе. Здесь мы не зави­сим ни от кого и ни от чего. Волнение - это самолечение. Иногда жизнь действительно волнующа. Увидев нечто стопроцентно живое на репетиции или в спектакле, Ира вспыхнет той же жизнью и эф­фект будет необычайно волнующим. Но, если на следующий день мы попытаемся повторить это живое, мы поймем, что оно уже испари­лось. Жизнь - это не состояние, это отношения, это направление. Со­стояния мертвы.

Мы преуспели в достижении состояния, похожего на жизнь, состоя­ния волнения, полностью нам подвластного. Нужда в волнении, в мо­ментальном удовлетворении - сигнал тревоги, который нужно на­учиться узнавать. Это знак того, что мы морим себя голодом. Это по­зывы голода, но мы уже находимся под таким кайфом, что не можем толком понять, что же нам на самом деле нужно.

Если Ира попытается понравиться зрителю, выбрав волнение, она зажмется. Нужда в каком-то новом волнующем действии отре­зает нас от жизни. Кажется, что погоня за новым и волнующим связана с окружающим миром, и мы рвемся вперед, переживая один опыт за другим, стремясь к неуловимому состоянию кайфа.

У этого броска сквозь эмоции есть один интересный и странный эф­фект. Мы становимся похожими на всех тех, кто прошел по этому мар­шруту до нас. Наша уникальность оказывается затоптанной стадом.

Жажда нового и волнующего подогревается чувством черной за­висти к другим, которые - не дай Бог! - первыми дорвутся до но­вого и волнующего. Мы теряем свою уникальную красоту и стано­вимся похожими на других своей кондовой простоватостью.

Депрессия сгоняет нас в одно стадо, для которого сознательность решений — наркотик. Нас выравнивают в одинаковые холмики. Жалобы одного звучат удивительно похоже на жалобы другого...

В видении достаточно жизни.