Личность и культурная среда

Рассматривая процесс образования как движение личности в поле культуры сообщества, мы ясно разли­чаем две его составляющие. С одной стороны, человек активен, он движется по пути познания, разрабатывает и совершенствует инди­видуальную систему моделей мира. С другой стороны, личность растет в культурной среде и становится ее неотъемлемой частью, принимает нормы, обычаи и привычки, осваивает модельный фонд, издавна принадлежащий сообществу. Становление и развитие индивидуаль­ной культуры в поле культуры сообщества и является объектом ис­следования философии образования. В процессе диалога с социаль­ной средой личность приобретает опыт действия, созерцания, вооб­ражения и размышления, который и созидает ее образование.

Взаимодействие личности с культурой сообщества в своем кон­кретном развертывании протекает с отдельными людьми, книгами, фильмами, а не с культурой вообще — такого единого субъекта взаимодействия просто не существует. В семье, школе, детском саду, на работе, на отдыхе человек окружен другими людьми, каждый из которых является носителем определенных привычек и обычаев, придерживается каких-то нравственных норм, владеет некоторой

{100}

информацией. Соприкосновение со всеми этими штрихами культуры раздвигает горизонт образования личности. Известно, что путешест­вия очень способствуют образованию, поскольку связаны с необыч­ными встречами, приключениями, вообще различными случайно­стями.

Любое взаимодействие потенциально образовательно, но на деле по-настоящему оказывают влияние только те из них, которые стано­вятся значимыми для личности. Человек может формально считаться учеником такого-то учителя, но не иметь с ним подлинного контакта и, стало быть, ничему от него не научиться. А бывает наоборот — ка­кая-то случайная встреча порождает симпатию к человеку и тем са­мым высекает искру подлинного интереса к той области культуры, к которой он принадлежит.

Рассмотрим процесс взаимодействия более подробно — как оно совершается, так сказать, технически. У людей ведь нет возможности непосредственно соприкасаться душами, открывать друг другу свой интеллект, им приходится общаться при помощи посредников — текс­тов, состоящих из слов, жестов, мимики. Общение сводится к порож­дению и восприятию текстов; любое влияние, которое способен оказать один человек на другого, зависит от выразительных возможностей того, кто порождает текст, и способности другого к восприятию.

Содержание текста отнюдь не является постоянной величиной. Любое сообщение неизбежно искажается в процессе восприятия, а если, например, оно написано на языке, который никто не может по­нять, говорить о его содержании вообще нет смысла. У каждого чело­века свой контекст мировосприятия, так что содержание любого тек­ста как бы рождается заново в процессе восприятия. Даже при самом простом повседневном общении членов одной семьи порой возника­ют недоразумения и недопонимания, тем более они возможны, если тот, кто воспринимает текст, значительно отдален от его автора рас­стоянием, временем и родным языком. Пьесы Шекспира и в Англии, на родине автора, приходится для современных читателей снабжать множеством комментариев, а в иноязычных (и соответственно ино-культурных) странах к этому добавляются проблемы перевода — про­блемы колоссальные, поскольку язык всегда обозначает какие-то реа­лии местной культуры и перевод совершается вовсе не просто с языка на язык, но, так сказать, из культуры в культуру.

Если же мы воспринимаем пьесу, как это и положено со времен древних греков, в театре, мы получаем сообщение ее автора из рук

{101}

режиссера-постановщика, воплощенное на сцене актерами. Таким обра­зом, наше восприятие многократно опосредовано: обращаясь, например, к тексту пьесы «Гамлет», мы фактически имеем дело со всей культурой бытования пьесы на родине автора, с традицией ее перевода на русский язык, театральной постановки, с национальной традицией актерской игры, индивидуальностью данного режиссера и т.п.

Но если рассмотреть, казалось бы, более простой пример — вос­приятие в России стихотворения русского автора, то положение ока­жется не намного проще. Возьмем, например, стихотворение Евгения Баратынского, написанное в 1828 году:

Мой дар убог и голос мой негромок,

Но я живу, и на земли мое

Кому-нибудь любезно бытие:

Его найдет далекий мой потомок

В моих стихах; как знать? душа моя

Окажется с душой его в сношеньи,

И как нашел я друга в поколеньи,

Читателя найду в потомстве я.

Как видим, язык очень близок к современному, но все-таки отлича­ется от него некоторыми деталями («на земли», а не на земле; «мое» с е на конце, а не с е; слово «любезно» в том смысле, который подразумевает автор, теперь вышло из употребления; понятие «сношение» резко сузило свой объем; на современный взгляд странноват синтаксис). Но главное не в этом — поэт признает, что, хотя у него есть в нынешнем поколении друг, читателя он надеется обрести только в последующих поколениях, в потомстве. Его творчество, видимо, оказалось воспринятым современ­никами не с той глубиной, как хотелось бы автору; вероятно, не нашлось человека, который откликнулся бы на его тексты родственным понима­нием, истолковал бы их в соответствии с замыслом.

Тексты, которые находят отклик в душе воспринимающего, изме­няют ее (душу), поскольку заставляют трудиться над самосовершен­ствованием. Посредством общения с очень многими текстами, а стало быть, с людьми, их породившими или перетолковавшими, человек формирует индивидуальную культуру. Культурная среда у каждого своя, она состоит из текстов (разных времен и языков), с которыми ему довелось повстречаться. Ни ученики одного класса, ни члены одной семьи не принадлежат к одной и той же культуре, потому что У каждого из них сложилась своя совокупность текстов, на которые они живо откликнулись.

{102}