Непрерывность процесса расширения контекста

Непосредствен­ным контекстом строчки является целое стихотворение, а что же должно служить контекстом стихотворения? Вероятно, вся совокупность стихотворений, писем, высказываний, все творчество поэта, которое выражает, насколько это вообще возможно, его жизненный опыт, а стало быть, субъективное пространство его личности. Но и это еще не предел — мы тем лучше понимаем данного автора, чем больше знаем о его творчестве, современниках, эпохе, культуре этой эпохи. И далее — мы тем лучше понимаем поэзию вообще, чем больше знаем произведений разных поэтов различных стран и времен. И мы лучше понимаем поэзию, если любим и понимаем также: прозу, музыку, архитектуру... Кажется, нам не суждено остановиться: мы лучше понимаем искусство, если разбираемся и в науке, мы лучше понимаем настоящее состояние культуры, если знаем ее историю...

Для высказывания Е=мс² относительно полным контекстом будет вся физика, во всей совокупности ее понятий и представлений, ее специфического языка, всего опыта, накопленного ею за столе­тия работы по истолкованию неживой природы. Но физику лучше понимает тот, кто знает и другие науки. Но науку лучше поднимает тот, кто искушен и в философии — кажется, и на этом пули нет предела возможности расширения контекста. Из сказанного следу­ет, в частности, что ни один человек не может претендовать на абсолютно полное и объективное понимание чего бы то ни было, такого понимания — полного и объективного — просто не бывает, не может быть.

Парадокс наблюдателя

Исключительная погруженность в кон­текст данной области культуры, отсутствие взгляда на нее со стороны, с более широкой точки зрения не дают возможности воспринимать эту область как контекст для чего-то, как определенную систему, отдельно, саму по себе. Об этом прекрасно говорит чаньская притча

{13}

(чань-буддизм — китайская разновидность одной из ветвей буддиз­ма): «Маленькая рыбка спросила морскую королеву что такое это море, о котором все говорят? Я никогда его не видела». Софизм «Эпименид», кстати, будет восприниматься как парадокс только теми, кто знает, что Эпименид — сам критянин (если не сказать об этом в скоб­ках), в противном случае парадокс пропадает, а остается только по­верхностное высказывание вроде: «Все французы — легкомыслен­ные», — эту плоскую фразу мог произнести какой-нибудь не очень тактичный немец или англичанин.

Здесь главное в том и состоит, что герой парадокса сам принадле­жит к сообществу тех, о ком высказывается: контекст как таковой и определяемые им смыслы всех слов и выражений обнаруживаются именно на границах культур. В семиотике (науке о знаковых систе­мах) существует так называемый парадокс наблюдателя: принадлежа­щий к данной культуре человек не может ее описывать, поскольку она для него является тем же, чем было море для той маленькой рыбки из чаньской притчи, — она им не ощущается и не осознается, если он не соприкасался ни с какой другой; он не может взглянуть на свою культуру со стороны, потому что весь его контекст восприятия мира только ею и задается.