Проект «20 агломераций» и перспективы развития провинциальной россии

Д.полит.н. Бирюков С.В.

Кемеровский государственный университе, г. Кемерово

Недавно правительство России и Администрация Президента РФ обнародовали концепцию территориального переустройства России посредством разделения ее на 20 агломераций. Параллельная правительственная программа, нацеленная на поддержку моногородов, предполагает подержать 50 из 350 «монокультурных» муниципальных образований России, превратив их в дополнительные «точки роста». Вопрос о реформе системы территориального управления достаточно давно стоит на повестке дня. Большинство экспертов и политиков хорошо понимают, что менять карту страны — нужная, но непростая задача, делать все нужно крайне взвешенно и аккуратно, поскольку любой передел приведет к борьбе за власть и финансовые ресурсы.

Так или иначе, для всех заинтересованных сторон очевидно, что нынешняя территориальная организация Российского государства несовершенна. Территориальные органы федеральных органов власти находятся не там, где нужно, а существующие лимиты на предельную численность сотрудников, оптимизация сети школ, поликлиник, больниц, почты, отделений Сбербанка объективно снижают качество жизни на сельских территориях и в малых городах. Из-за погони за показателями бюджетных расходов снижается общая эффективность территориальной политики государства. Критерии урбанизации размыты настолько, что сегодня власти субъектов Федерации сами решают, какой населенный пункт сельский, а какой — городской. Например, в Краснодарском крае есть село численностью 48 000 человек (Каневское), а в Приморском — городское поселение из 160 человек (Горненское).

Принимая это во внимание, авторы правительственной разработки считают необходимым ввести критерии численности населения для городов и поселков и установить единые критерии размещения территориальных органов управления и производительных сил. Пришло время решать, говорится в документе, сохранять ли провинциальную городскую систему России, которая за последние годы потеряла более 20 000 населенных пунктов, или сосредоточить ресурсы для привлечения инвестиций и модернизации в определенных «точках роста».

Для заявления подобного подхода существуют необходимые основания. Сейчас 90 % муниципальных образований России — малые города с населением до 100 000 человек, половина из которых имеет ярко выраженный монопрофильный характер, вследствие чего их производство адаптировано к какому-либо одному сегменту рынка. Все это негативно влияет на мобильность трудовых ресурсов: население большей части моногородов привязано к своим местам проживания, не имеет стимулов для саморазвития и активности, вследствие чего возможности для восстановления его потенциала нет. Из-за малой экономической привлекательности число жителей «моногородов» не растет, институты социализации городского типа (школы, институты, театры, музеи) почти отсутствуют либо находятся в состоянии глубокого упадка, что превращает российскую периферию в источник «социального бедствия».

Как считают авторы правительственного документа, развивать в этой ситуации малые города бесперспективно. Вместо этого создать общие условия для ускоренной миграции населения из монопрофильных городов в большие и таким образом обеспечить необходимую мобильность трудовых ресурсов, создавая агломерации.

Как полагает директор Института инноваций, инфраструктуры и инвестиций Марина Удачина, развитие агломераций — естественный процесс во всем мире, говорит, Россия даже с некоторым опозданием присоединяется к нему, а основная задача власти — помогать формировать инфраструктуру точек роста там, где есть объективные предпосылки для формирования агломераций.

Почему, собственно, именно «мегаполисам» отводится роль «локомотивов развития»? Хорошо известно, что население концентрируется там, где производится большая добавленная стоимость и возникают лучшие условия его воспроизводства, приложения труда и капитала. Горожане уже давно сами расселяются по экономическим законам, и авторы программы считают необходимым упорядочить и оптимизировать этот процесс. Крупные города за период «десятилетия реформ» стали центрами регионального развития, ключевыми точками освоения и удержания значительных территорий. Именно эти города России с самого начала реформ стали сердцевиной, предметным и проблемным сосредоточием всех наиболее острых социально-экономических, политических и правовых проблем постсоветского периода. Как справедливо отмечает известный российский экономист-регионолог Владимир Лексин, все проводившиеся до сегодняшнего дня в России экономические реформы явились порождением сугубо городских интересов и ожиданий, а формирующийся стал их фактическим воплощением. Так, приватизация государственной собственности более чем на 95 % осуществлена по поводу недвижимости, находящейся в «региональных столицах» и крупнейших городах России. Там же сформировался реальный земельный рынок (90 % земельного рынка всей страны), реформа банковской и внешнеэкономической деятельности затронула опять-таки крупные города.

Реформационные процессы не только инициируются социальной средой «региональных столиц» и крупнейших городов России, но и до сих пор находят там наибольшую поддержку. Выявленное опросами 1998-2005 годов отношение населения этих городов к экономическим реформам и, например, к вопросу о вступлении в ВТО, на 18-42 % благожелательнее, чем на остальной территории различных субъектов РФ. То же подтверждает и электоральная статистика: симпатии избирателей в рассматриваемой группе городов традиционно были значительно «реформационно-рыночнее», чем в их территориальном окружении. Это до известной степени позиционирует конкурентные преимущества мегаполисов перед другими городами страны³.

Однако административные центры регионов и крупнейшие города не только генерировали реформы. В этих городах изменилась и продолжает изменяться социальная роль прежнего столпа городского сообщества – рабочего класса и начинает обозначаться преимущественно «столичный» (мегаполисный) феномен «среднего класса». И если каждый крупный советский город был прежде всего городом рабочих, то за годы реформ по данным, основанным на анализе ситуации в 420 городах и поселках России, расположенных в 38 субъектах РФ, фактическое высвобождение рабочих с прежних мест приложения труда только в 1996-2005 гг. составило от 17 до 64 %. Первая и наиболее очевидная причина этого явления – спад промышленного производства (в самом радикальном варианте – закрытие заводов, фабрик и т. п.), вторая причина – сравнительно низкие заработки в промышленности⁴.

Однако административные центры регионов и крупнейшие города не только породили реформы. В этих городах изменилась и продолжает изменяться социальная роль прежнего столпа городского сообщества – рабочего класса и начинает обозначаться преимущественно «столичный» феномен «среднего класса».

Средний класс «региональных столиц» - подвижная и изменчивая категория, представления о сути которой также эволюционируют. В этих городах выше качество и продолжительность жизни, лучше доступ к социальным стандартам.

Так, если каждый крупный советский город был прежде всего городом рабочих, то за годы реформ по данным, основанным на анализе ситуации в 420 городах и поселках России, расположенных в 38 субъектах РФ, фактическое высвобождение рабочих с прежних мест приложения труда только в 1996-2005 гг. составило от 17 до 64 %. Первая и наиболее очевидная причина этого явления – спад промышленного производства (в самом радикальном варианте – закрытие заводов, фабрик и т. п.), вторая причина – сравнительно низкие заработки в промышленности.

При этом проявляется известный парадокс российской модели урбанизации: доля городского населения растет, но его численность снижается из-за общего снижения населения России (на 0,1% в год), растут и ускоренно развиваются крупные и сверхкрупные города за счет малых, а не за счет сел, как раньше. К 2025–2030 годам из-за сокращения абсолютной численности городского населения примерно на 15% только шесть крупных городов могут рассчитывать на небольшой рост населения: Москва, Санкт-Петербург, Новосибирск, Нижний Новгород, Екатеринбург и Самара. Миллионники Омск, Казань, Уфа, Челябинск, Ростов-на-Дону, Пермь будут уменьшаться. Поэтому, как справедливо отмечают эксперты, проблематика российской «региональной столичности» намного серьезнее: это проблематика будущего страны как все более дифференцирующегося пространства, как федерации не регионов, а крупнейших городов, как территории постепенного сужения потенциала экономической и социальной полицентричности⁵.

С учетом вышесказанного в отношении правительственного проекта возникает резонный вопрос: если будущее за агломерациями – то какое это будущее? В предложенном правительством России документе приводится примерный каркас поселенческой структуры России, он будет состоять из 20 крупных агломераций с населением более 1 миллиона человек. Формировать высокоурбанизированные территории предполагается за счет межгородских пространств: единая скоростная система общественного транспорта, вынос производств за пределы центров агломерации, переселение людей в пригороды, формирование общего торгового, образовательного и культурного пространства.

При этом, как предполагается, создание агломераций не требует механического объединения населенных пунктов, необязательно также создавать единое муниципальное образование. Правительственный проект формулирует задачу иначе: нужно координировать планы территориального и инфраструктурного развития, предоставить свободный миграционный режим.

В качестве «основы» новой экономики полагаются трехмиллионные агломерации, которым в проекте правительства уделено особое внимание: «Здесь на основе достижения критической массы интеллектуальных ресурсов формируется инфраструктура знаний, реализуется новая модель городского управления и концепция креативного города». В новой модели городского управления, как предполагается, будут востребованы сити-менеджеры, развитая электронная система взаимодействия, многофункциональные центры предоставления городских сервисов и публичных услуг.

При этом сам процесс создания и жизнедеятельности агломераций должен быть управляемым. Если агломерации будут развиваться стихийно, как полагают авторы проекта, то могут возникнуть серьезные риски для государства, создаваться дисбалансы в территориальном развитии, говорится в документе, поэтому ими нужно управлять. В связи с этим у целого ряда экспертов возникает немало вопросов относительно реализуемости заявленного проекта.

Однако сегодняшнее законодательство не позволяет формировать подобные институты, вследствие чего формирование агломераций противоречит системе межбюджетных отношений. Границы агломерации не соответствуют нынешнему административному делению, будут проблемы с распределением бюджетных денег, говорится в документе.

По замыслу авторов проекта, агломерации не убьют малые города, но наоборот, будут способствовать их развитию и созданию новых городов. «Новограды должны быть заново созданными, иметь системно спланированную инфраструктуру с заданными свойствами эффективности: организация транспорта, энергетическая самодостаточность на основе возобновляемых источников энергии, экологическая эффективность, комфортная планировочная структура городского пространства», — говорится в документе. «Новограды» могут создаваться по инвестиционным проектам малоэтажного строительства на площади 400–450 га, их может быть создано 50.

Для Кемеровской области, совершившей с начала 2000-х годов мощный экономический рывок за счет ставки на развитие «традиционных» отраслей промышленности, выведший ее из «депрессивного провала» начала 1990-х годов, решение проблемы «малых городов» является дополнительным фактором регионального развития. В Кузбассе сложились два потенциальных «локомотива»-мегаполиса – Кемерово и Новокузнецк, постепенно консолидирующие вокруг себя ресурсный потенциал Севера и Юга области. Постепенно втягивает в себя сопредельные муниципальные образования Новокузнецк. Перспективной агломерацией могут стать новые малые «угледобывающие города» в центральной части региона (Ленинск-Кузнецкий, Полысаево, Грамотеино, Белово), уже практически превратились в единую «мини-агломерацию» Гурьевск и Салаир. Ресурсы для «агломерационного роста» у муниципальных образований Кузбасса есть, однако создание жизнеспособных агломераций требует общего стратегического подхода и учета особенностей конкретных кузбасских территорий.

При этом проблемы развития «малых городов» Кузбасса являются общими с большинством регионов России, что позволяет предъявлять к правительственным наработкам дополнительные вопросы. В этой связи прежде всего волнует недостаточная проработанность в проекте правовых и финансовых механизмов формирования агломераций, а также недостаточный учет социально-экономической ситуации «на местах».

Во-первых, совокупный потенциал потенциальных 20 формируемых вокруг «мегаполисов» агломераций России недостаточен для вытягивания находящейся в состоянии полураспада российской «периферии», состоящий из депрессивных сел и деревень, райцентров и моногородов; (следует помнить, что в России 350 «проблемных» моногородов, и не все они могут быть «втянуты» в агломерации).

Во-вторых, в рамках экстенсивной модели развития региональные мегаполисы (даже самые успешные) уже извлекли из районно-сельской периферии все основные возможные и необходимые ресурсы, и приняли всех основных возможных «экономических мигрантов» с периферии.

В-третьих, крупные мегаполисы сами пережили в 1990-е годы масштабную деиндустриализацию, и объективно не являются «точками» индустриально-инновационного роста (усилия по их превращению в них, предпринимаемые руководством различных регионов России в целом недостаточны), но центрами торговли и услуг, и способны распространять на периферию не сегменты промышленных производств и не элементы социальной инфраструктуры, но по преимуществу все те же «торговые сети».

В-четвертых, в ситуации современного экономического кризиса 20 мегаполисов, запланированных в качестве центров соответствующих агломераций, не располагают на сегодня механизмами и ресурсами, позволяющими им самостоятельно инициировать экономический рост и осуществлять структурную перестройку городской экономики, втягивая в «новый уклад» по большей части депрессивные «малые города».

В-пятых, свою очередь, на периферии (в райцентрах, моногородах) и сельской местности в результате «обвала» 1990-х годов отсутствуют инфраструктура (инвестиционная, логистическая, производственная, транспортная), способная воспринять потенциальные «модернизационные импульсы» (инвестиции, технологии и др.), идущие из мегаполисов;

Параллельная правительственная программа, нацеленная на поддержку моногородов, предполагает подержать 50 из 350, к сожалению, определяет перспективных направлений вывода избыточных трудовых ресурсов с «депрессивной периферии» (в самих регионах, возглавляемых мегаполисами, нет источников для приема ресурсов).

Поэтому программы создания агломераций в качестве региональных «точек роста» должны быть дополнены долгосрочными целевыми программами социально-экономического развития регионов на основе консолидации ресурсов по горизонтали в рамках кооперационных связей «смежных» регионов при посильной поддержке федерального Центра и заинтересованных ФПГ общефедерального масштаба. Эти целевые программы должны отражать потребности развития не только производственной, но и социальной сферы регонов. Также необходимы анализ сохраняющихся «ресурсов развития» и текущий мониторинг состояния дел в малых городах в каждом из регионов-субъектов РФ. На их основе могут быть разработаны программы развития отдельных «малых городов» и территорий, отражающие специфику и возможности конкретных регионов России. Разработка подобных «микропрограмм» должна стать совместной задачей региональных и местных властей. Как представляется, именно системный подход к местному развитию, основанный на «взаимоналожении» и «взаимодополняемости» федеральных, региональных и местных планов развития позволит постепенно преодолеть современные кризисные явления в территориях и муниципалитетах, превратив их из источников «социального бедствия» в «очаги» «модернизационных прорывов».

РАЗДЕЛ 2. ВЛАСТЬ И БИЗНЕС КАК СУБЪЕКТЫ ИСТИТУЦИОНАЛЬНОЙ ТРАНСФОРМАЦИИ ЭКОНОМИКИ

МОДЕЛИРОВАНИЕ СОЦИАЛЬНОГО КАПИТАЛА

ПРЕДПРИНИМАТЕЛЕЙ В ИХ ВЗАИМОДЕЙСТВИИ

С ВЛАСТЬЮ⁶

Д.э.н., профессор Курбатова М. В., д.э.н., профессор Левин С. Н., к.т.н., доцент Каган Е. С.

Кемеровский государственный университет, г. Кемерово

В последние годы в российском обществоведении вслед за зарубежными исследованиями [Коулман, 2001; На пороге XXI века…, 2000; Патнэм, 1995; Фукуяма, 2004; Woolcock, 1998; Putnam, 1993] резко вырос интерес к социальному капиталу. Подобный интерес проявляют экономисты, социологи, политологи и психологи [Аузан, 2009; Дискин, 1998; Полищук, 2010; Сасаки, 2009]. Внимание экономистов к социальному капиталу обусловлено, на наш взгляд, ростом актуальности оценки отдельных параметров институциональной среды экономической деятельности. Чаще всего такая оценка осуществляется на основе рейтингов, которые составляются различными неправительственными организациями для измерения отдельных характеристик этой среды, например, открытости экономики, экономической свободы, эффективности государства, коррупции, инновационности и т. п. Эконометрические оценки зависимости темпов роста ВВП отдельных стран от их рейтингов позволяют выявить значимость тех или иных параметров институциональной среды для экономического благосостояния.

Оценка социального капитала в тех или иных видах экономической деятельности (на рынке труда, в деятельности ТСЖ, на уровне региона и т. п.) также позволяет определить экономическую значимость институциональной среды. При этом центр исследовательского внимания смещается к оценке значения тех характеристик институциональной среды, которые прочно укоренены в социальных структурах и объясняются эффектом исторической обусловленности развития. При таком подходе особенности социального капитала оказываются важнейшим фактором, задающим направленность институционального развития. Связано это с тем, что реальные хозяйствующие субъекты всегда функционируют в определенной сети экономических и социальных связей, скрепленной каналами поступления информации, общими правилами ее интерпретации и образцами поведения. Участники данной сети, имея общие ценностные ориентации, формируемые посредством культурных механизмов – через религию, традиции, исторические обычаи, а также практикой совместного решения проблем выживания и приспособления к новым экономическим условиям, одинаково воспринимают поступающую к ним информацию и точнее интерпретируют действия других участников сети.

Особенности экономического подхода к социальному капиталу заключаются в том, что он рассматривается как особый ресурс, который определяет степень отдачи от всей совокупности экономических ресурсов (физического, человеческого и природного капитала). Его можно рассматривать как капитальное благо со значительными внешними эффектами (как положительными, так и отрицательными). К оценке социального капитала, как в институциональной экономике, так и в социологии существует два подхода: 1) структурный, подразумевающий анализ конфигурации социальных сетей; 2) содержательный, направленный на анализ качества отношений, прежде всего – уровня доверия.

В нашем исследовании проблем оценки социального капитала предпринимателей в их взаимодействии с властью мы придерживаемся следующих подходов:

Во-первых, мы предлагаем оценить социальный капитал, существующий во взаимодействии власти и бизнеса на региональном уровне на основе выделения основных признаков сложившихся в этой сфере социальных сетей.

Во-вторых, структуры сетевого взаимодействия власти и бизнеса мы рассматриваем как результат предшествующего исторического развития.

В-третьих, для оценки социального капитала используется методика, основанная на выделении его структурных составляющих и построении на их основе многоуровневой иерархической модели.

Понятие «социальный капитал», представляет собой сложное явление, состоящее из ряда компонент. Это позволило нам провести декомпозицию данного понятия, на основании которой строилась иерархическая многоуровневая модель. Фокусом иерархии данной модели является само оцениваемое явление. Теоретические исследования позволили представить «социальный капитал» в виде 2-уровневой иерархической модели [Курбатова, 2008; Курбатова, 2010].

На первом уровне выделены составляющие социального капитала, характеризующие конфигурацию сети и тип социального капитала по следующим признакам:

1. Архитектура сети, характеризующая принцип построения взаимосвязей входящих в нее субъектов, организационную структуру их сетевого взаимодействия: преобладание горизонтальных или вертикальных (иерархических связей). В конечном счете, она определяется характером и целевой направленностью этого взаимодействия.

Горизонтальность сетей предпринимателей характеризуется тем, что в роли их центрального актора выступает коллективный орган представляющий интересы её рядовых участников (например, отраслевой или региональный союз предпринимателей). При этом на «конституционном» уровне этот орган является агентом акторов, формирующих сеть как «широкую группу интересов», а на «постконституционном» уровне – рядовые акторы выступают как агенты, реализующие совместно согласованные цели.

Иерархичность сетей предпринимателей характеризуется тем, что в роли их центрального актора выступает региональная власть, использующая данную сеть для привлечения ресурсов предпринимателей к решению региональных проблем и для укрепления собственных позиций на политическом рынке. В свою очередь, предприниматели, включенные в подобное сетевое взаимодействие, получают контроль над отдельными ресурсами и рынками за счет облегчения доступа к ресурсам различного рода (финансовым, информационным, административным, политическим и т.п.).

2. Характер сети, определяемый входящими в нее субъектами и целевой направленностью их деятельности: однородная сеть предпринимателей, либо смешанная сеть, включающая представителей власти. Однородность / смешанность сети являются основополагающими характеристиками, определяющими конфигурацию сети и тип социального капитала.

Однородность закрепляет исключительный характер прав частной собственности, невмешательство представителей власти в непосредственную хозяйственную деятельность предпринимателей. Социальный капитал такой сети (социальный капитал первого типа) выступает в форме норм, правил поведения, общих для всех хозяйствующих субъектов; как деперсонифицированное доверие; в форме объединения, организующего коллективное действие хозяйствующих субъектов, преследующих частные интересы, для достижения общих для них целей. Он представляет собой действующие социальные нормы и запас социальных контактов агента, позволяющие ему принимать рациональные экономические решения, снижающие риски недобросовестной конкуренции.

Смешанность означает, что в сеть включены представители власти (не только первые руководители, но и чиновники самого разного уровня), которые осуществляют захват контроля над деятельностью предпринимателей. Социальный капитал такой сети (социальный капитал второго типа) выступает в форме локальных групповых норм и правил; как персонифицированное доверие; в форме личных связей хозяйствующего субъекта. Он представляет собой запас социальных контактов, позволяющий за счет локального взаимодействия обеспечивать устойчивость экономических агентов, повышать их конкурентоспособность в результате получения исключительного доступа к определенным видам экономических ресурсов. Он облегчает реализацию частных интересов в режиме преференций, частного обмена услугами. Он требует от хозяйствующего субъекта специальных усилий по формированию сети индивидуальных связей или вхождению в какую-либо относительно замкнутую группу.

3. Барьеры входа в сеть выполняют роль своеобразного фильтра, обеспечивающего исключение из потребления тех акторов, которые не следуют принятым нормам сетевого взаимодействия. Принцип распознавания «свой – чужой» оказывается различным для разного типа сетей.

Социальный капитал первого типа присущ открытым сетям и ему соответствует относительно низкий уровень барьеров на входе, суть которых заключается в отделении тех предпринимателей, которые не готовы разделить нормы делового сообщества и не готовы участвовать в коллективном действии по защите его интересов.

Социальный капитал второго типа присущ закрытым сетям, входные барьеры в которые выше. Причем они выполняют особую функцию - регулируют доступ к клубному благу, которое накапливается в рамках сетей. Эти барьеры приобретают личностный характер и значительно чаще обусловлены предшествующим опытом совместной деятельности участников сети (совместной учебы, службы в правоохранительных органах и в армии, государственной службы и т.п.).

4. Цена выхода из сети – это цена издержек предпринимателя от выпадения из сетевого взаимодействия, которая играет важнейшую роль в контроле его действий с точки зрения их соответствия принятым нормам.

В случае открытых сетей общий уровень потерь относительно низок, при этом они преимущественно дополняют барьеры на входе.

Для закрытых смешанных сетей власти и бизнеса барьеры выхода имеют основополагающий характер. Они занимают центральное место в системе «избирательных стимулов», обеспечивающих производство и накопление такого клубного блага как социальный капитал второго типа.

При переходе к оценке структуры социального капитала реально накопленного предпринимателями во взаимодействиях с властью мы формируем единую шкалу, в рамках которой выделенные качественные характеристики четырех его составляющих выступают как противоположные полюса.

На втором уровне каждый из четырех признаков конфигурации сети был декомпозирован по отдельным характеристикам. Причем данные характеристики также располагаются на единой шкале, по которой можно оценивать степень их выраженности для того или иного сетевого взаимодействия предпринимателей.

1. Архитектура сети. Для оценки внутренней структуры сетей предпринимателей мы выделяем три дополнительные характеристики:

1.1. Выход на центрального актора: непосредственный выход на него / его абсолютная недоступность.

1.2. Возможность определять решения нижестоящего актора: невозможность / возможность блокировать решения других акторов.

1.3. Контроль за деятельностью акторов: взаимоконтроль центрального актора и остальных участников сетевого взаимодействия / контроль со стороны центрального актора за всеми членами закрытого клуба.

Первый признак архитектуры сети характеризует общее строение той или иной социальной сети, второй – принцип взаимосвязи между её уровнями, а третий определяет механизм, обеспечивающий целостность сети.

2. Характер сети. Для оценки характера и целевой направленности деятельности участников сетей предпринимателей мы также выделяем три дополнительные характеристики:

2.1. Участие / неучастие представителей власти в принятии бизнес-решений.

2.2. Участие / неучастие представителей власти в реализации бизнес-решений.

2.3. Участие / неучастие представителей власти в присвоении результатов принятых решений.

Эти характеристики отражают сложившуюся структуру прав собственности. В неоинституциональной экономической теории (модель Гроссмана-Харта) признаками собственника актива является владение «связкой» из двух правомочий: на конечный контроль (права на принятие любых решений об использовании актива за вычетом тех, которые в явном виде не заданы законом и не переданы в соответствии с контрактом другими лицам) и остаточный доход (доход, остающийся после расчетов со всеми остальными сторонами). [Grossman, 1986] Право на остаточный доход выступает основным стимулом для собственника. Первое право обеспечивает условия для максимизации остаточного дохода.

Неучастие представителей власти в принятии, реализации предпринимательских решений и присвоении их результатов, за исключением установленных законом рамочных ограничений и налоговых платежей, закрепляет исключительный характер права частной собственности. Обратная ситуация означает «размывание» частной собственности. В рамках закрытых сетей власти и бизнеса формально частная собственность приобретает «смешанный» характер, когда властные структуры выступают на уровне реальных прав собственности как совладельцы прав на остаточный доход и конечный контроль.