Глава 14. Неклассическая эстетика. Философско-эстетические истоки

315

ния и нисхождения высокой, сверхчеловеческой страсти», в искусстве вербального жеста, концентрированной афористичности, умении в десяти предложениях сказать то, что другой не скажет в большой книге и т.п. Ницше дает, наконец, классическое определение инспирации, как внутреннего спонтанного, не зависящего от человека творческого вдохновения.

Однако декларативно и вполне осознанно отказавшись в «Человеческом, слишком человеческом» от «всего не присущего» его натуре, т.е. от «идеализма», Ницше сознательно «приземляет», или ставит на «научную» согласно его представлениям почву свое мировоззрение, в том числе и эстетические суждения. Часто с позитивистско-физиологических позиций он деву-алирует основные положения метафизической эстетики, процветавшей с Аристотеля до Канта, Гегеля, Шеллинга и именно в этом смысле становится предтечей и одним из первых представителей неклассической эстетики. Теперь, когда наука доказала, полагает Ницше, что не существует никакого иного мира, кроме материального, физического, основные положения классической эстетики и интенции искусства, ориентировавшегося на метафизический мир, оказываются ложными и задерживают «прогресс» человечества на пути к новому человеку — аристократу природного инстинкта, забывшему о всяческих морально-духовных бреднях богословов и философов. Он сомневается в истинности аристотелевского понимания катарсиса, хотя ему импонирует мысль Стагирита (в интерпретации Ницше) о том, что трагедия — это «слабительное» от болезненного состояния человека — сострадания, и он согласен с Платоном в том, что трагедия делает людей трусливыми и сентиментальными. Искусство, по Ницше, служит для прикрытия, приукрашивания суровой действительности розовым флером, оно доставляет человеку удовольствие от бессмыслицы, является детской игрой, шалостью, облегчающей на время тяготы жизни — «это радость рабов на праздниках сатурналий»²³⁶. Для реализации любого эстетического творчества, создания искусства необходимо согласно Ницше «одно физиологическое предусловие — опьянение» любого вида, среди которых половое возбуждение стоит на первом месте.

Художник — лжец или ребенок, увлекающий людей от жизни в несуществующие метафизические миры, возвращающий его на время к детским играм, умеющий даже горе превращать в наслажде-

²³⁶ Ницше Ф. Соч. в 2-х т. Т. 1. С. 348. 316 Глава и. Неклассическая эстетика. Философско-эстетические истоки

ние, в общем в современном мире он — отсталое и вредное существо, ничего не ведающее ни о человеке, ни о мире, ни об истине. Погрязший в ребячестве он мешает омужествлению человечества. Поэтому Ницше с двойственным чувством внутреннего сожаления и научного пиетета констатирует, что с ростом научных знаний место художника занимает ученый, чувства грубеют, эстетические способности угасают, а искусство вообще уже скончалось. Об этом свидетельствует, в частности, и абсолютизация безобразного в современном мире и искусстве. Забывается его символическая функция указания на «лучший из миров», и пытаются извлекать наслаждение из самого безобразного. Это свидетельство крайнего декаданса. Прекрасное и красота не существуют объективно. Человек сам наделяет красотой мир. Он смотрится в него как в зеркало и считает прекрасным все, что отражает его образ. «Суждение «прекрасное» есть его родовое тщеславие»²³¹. В основе этого суждения лежат и эротические интенции, господствующие в мире. Однако с точки зрения ницшеанского идеала сверхчеловека современный человек — лишь «бесформенная масса, материал, безобразный камень, требующий еще ваятеля». Развенчивает поздний Ницше и классические представления о гении, как существе, наделенном каким-то неземным даром, особым вдохновением, и другие положения классической эстетики.

Среди главных принципов новой породы людей будущего Ницше указывает на «веселую игру» всеми ценностями культуры. Своим современникам, принявшим его идеологию, этим «недоноскам еще не проявленного будущего» он предлагает новый идеал (реализовываться он начнет только столетие спустя и не совсем по-ницшеански — в постмодернистской парадигме): «...идеал духа, который наивно, стало быть, сам того не желая и из бьющего через край избытка полноты и мощи играет со всем, что до сих пор называлось священным, добрым, неприкосновенным, божественным;., идеал человечески-сверхчеловеческого благополучия и благоволения, который довольно часто выглядит нечеловеческим, скажем, когда он рядом со всей бывшей на земле серьезностью, рядом со всякого рода торжественностью в жесте, слове, звучании, взгляде, морали и задаче изображает как бы их живейшую непроизвольную пародию, — и со всем тем, несмотря на все то, быть может, только теперь и проявляется впервые великая серьезность, впервые ставится вопро-

²³⁷ Ницше Ф. Соч. в 2-х т. Т. 2. С. 603.