Л.Ю. Василевская

Реформирование системы вещных прав

В гражданском законодательстве рф:

Проблемы теории и практики

Василевская Л.Ю., доктор юридических наук, профессор, заведующая кафедрой гражданского и семейного права Московского государственного юридического университета им. О.Е. Кутафина (МГЮА).

Опубликованный проект Федерального закона N 47538-6 "О внесении изменений в части первую, вторую, третью и четвертую Гражданского кодекса Российской Федерации, а также в отдельные законодательные акты Российской Федерации" (далее - законопроект, проект) вызвал, как известно, бурную реакцию в научной среде: многие положения подвергались обоснованной критике. На наш взгляд, основные идеи о вещных правах, предложенные разработчиками законопроекта в разд. II "Вещное право", являются спорными и подлежат фундаментальной теоретической проработке.

1. Прежде всего следует обратить внимание на то, что авторами законопроекта предлагается структурно изменить разд. II Гражданского кодекса РФ (далее - ГК РФ) "Право собственности и другие вещные права" (действующая редакция ГК РФ), предусмотрев отдельный подразд. 1 "Владение", которым, собственно, и должен начинаться разд. II ГК РФ "Вещное право".

Если в новой ст. 209 ГК РФ (в редакции проекта) владение определяется как "фактическое господство лица над объектом владения", то в ст. 221 ГК РФ (в редакции проекта), по сути, аналогично определяется понятие вещного права: "Вещное право предоставляет лицу непосредственное господство над вещью..." Но при этом владение в законопроекте рассматривается как фактическое состояние, а не как вещное право. Возникает вопрос: почему в определениях двух указанных понятий нет принципиальных, сущностных различий? Почему "приобретение права на объект владения не означает приобретения владения этим объектом" (абз. 2 п. 2 ст. 209 ГК РФ в редакции проекта), если, как уже отмечалось, "вещное право предоставляет лицу непосредственное господство над вещью"? Вряд ли отмеченные огрехи можно квалифицировать как юридико-техническую неточность разработчиков проекта.

На наш взгляд, при определении владения как факта (при отрицании возможности рассматривать его как субъективное гражданское право) необходимо тщательно проработать механизм защиты владения, чего, к сожалению, нет в законопроекте.

Разработчики законопроекта в своих многочисленных трудах ссылаются прежде всего на германский опыт, часто искажая суть анализируемых явлений. Так, цитируя норму, с которой начинается § 854 Германского гражданского уложения (далее - ГГУ), а именно: "Владение вещью приобретается достижением фактического господства над вещью" (аналогичным образом определяется владение в ст. 209 Законопроекта), авторы почему-то "забывают" о том, что указанный параграф ГГУ состоит из двух пунктов, где во втором из них зафиксировано: "Для приобретения владения достаточно соглашения прежнего владельца с приобретателем, если приобретатель в состоянии осуществлять господство над вещью". Речь идет об особой договорной конструкции в ГГУ - вещном соглашении (вещном договоре). Именно благодаря вещному договору владение становится субъективным правом конкретного лица.

Специфическое понимание владения как германским законодателем, так и доктриной в ФРГ позволяет рассматривать его как:

1) презумпцию права собственности;

2) юридический факт, с которым законодатель связывает наступление определенных правовых последствий;

3) предпосылку приобретения права собственности (передача вещи);

4) обоснование добросовестности приобретения (покупки) вещи либо ее передачи во временное владение и пользование на основании договора.

Этих ключевых моментов категории владения в германском праве и не учитывают разработчики законопроекта, рассматривая владение как фактическое отношение.

Безусловно, было бы намеренным искажением умалчивать факт спора в цивилистике по вопросу о том, что представляет собой владение, защищаемое законом, - право или только факт. Этот спор имеет давнюю историю.

Достаточно часто сторонники рассмотрения владения как факта, обосновывая возможность судебной защиты владения без наличия субъективного права на него, отмечают, что в посессорном процессе истцу для обоснования своих притязаний достаточно доказать только факт владения..

Однако, обращая внимание на специфику посессорного (владельческого) иска, авторы забывают о том, что такая возможность судебной защиты обусловлена не фактической природой защищаемого владения. В любом процессе по защите субъективного гражданского права рассматриваются конкретные юридические факты, порождающие защищаемое право. В посессорном процессе рассматривается только факт владения, поскольку именно этот факт и является единственным необходимым и достаточным основанием для возникновения права на защиту владения. Но этот факт владения, как было показано на примере предписаний § 854 ГГУ, не рождается на пустом месте - он порожден юридическим фактом - соглашением сторон (вещным договором). Следовательно, факт владения вещью опирается на законное основание - соглашение, которое в посессорном процессе не учитывается.

Другие авторы считают, что сама по себе судебная защита не доказывает, что владение является правом. По их мнению, существуют блага (например, жизнь, здоровье человека), которые защищаются государством, не являясь субъективными правами.

Отмеченная позиция авторов не учитывает, на наш взгляд, следующее. Проблема состоит не в том, что личным неотчуждаемым благом в данном случае является не имущество и даже не материальные блага, о которых говорится в п. 2 ст. 2 и п. 1 ст. 150 ГК РФ. Речь должна идти о личных неимущественных правах, обеспечивающих физическое и психическое благополучие (целостность) личности, - о праве на жизнь и праве на здоровье. Для защиты права на жизнь, как известно, характерны превентивные способы защиты: гражданин вправе требовать пресечения действий, создающих угрозу нарушения этого права.

Наиболее характерный способ защиты нарушенного права на здоровье - возмещение имущественного вреда в форме взыскания в пользу потерпевшего утраченного потерпевшим заработка, вынужденных дополнительных расходов. Возможно требование компенсации неимущественного вреда.

Таким образом, государство и закон охраняют именно права, а не фактические состояния. Поэтому аргументация цивилистов, основанная на рассмотрении владения по аналогии с благами жизни и здоровья, неубедительна, поскольку все зависит от человека - от того, как он будет реализовывать свои личные неимущественные права в отношении таких благ, как жизнь и здоровье.

Трудно согласиться с доводами разработчиков законопроекта и по вопросу назначения владельческой защиты. Так, в Концепции развития гражданского законодательства РФ (далее - Концепция) указано, что "владельческая защита направлена на оперативную защиту интересов владельца лишь от самоуправного лишения владения" <1>.

--------------------------------

<1> См.: Концепция развития гражданского законодательства Российской Федерации. М., 2009. С. 74.

Представляется, что указанное назначение владельческая защита могла иметь место в ранние периоды развития государственности, когда в правовой системе отсутствовало четкое разграничение публичного и частного права и процесса. Но, как показывает история развития государства и права, если такое разграничение произошло, защита интересов владельца от насилия и самоуправства может эффективно осуществляться посредством норм уголовного и административного права.

На это в свое время обращала внимание Редакционная комиссия по составлению Гражданского уложения: "Владение имущественное принадлежит, несомненно, к гражданскому праву, охрана общественного порядка и личности граждан от насилий - к уголовному праву. В настоящее время, при различии значения и цели уголовного и гражданского права, нельзя уже основывать охрану владения исключительно или преимущественно на заботе о сохранении общественного порядка и спокойствия. Перенесение этой заботы из свойственной ей сферы уголовного и публичного права на гражданское, частное право и объяснение этой именно целью начал защиты владения представляло бы некоторые серьезные неудобства. Оно повело бы к неправильным выводам и нежелательному на практике распространению последствий уголовного преследования на отношения чисто гражданского свойства. Если собственник имения, насильно удаляя из него отказывающегося уступить по истечении срока найма арендатора, позволит себе при этом оскорбление действием личности последнего и будет за это осужден в уголовном порядке, как это правильно признает наша судебная практика, арендатор не будет пользоваться иском о восстановлении нарушенного владения для возвращения себе имения" <1>.

--------------------------------

<1> Гражданское уложение: Проект Высочайше учрежденной Редакционной комиссии по составлению Гражданского уложения (с объяснениями, извлеченными из трудов Редакционной комиссии) / Сост. А.Л. Саатчиан; под ред. И.М. Тютрюмова. М., 2008. Кн. 3: Вотчинное право. С. 220 - 221.

Уголовный кодекс РФ (далее - УК РФ), как известно, предусматривает ответственность за насильственные и имущественные преступления. При этом охране подлежит не только право собственности, но и владение. Так, согласно примечанию N 1 к ст. 158 УК РФ "под хищением понимаются совершенные с корыстной целью противоправные безвозмездное изъятие и (или) обращение чужого имущества в пользу виновного или других лиц, причинившие ущерб собственнику или иному владельцу этого имущества".

Кроме того, УК РФ устанавливает также ответственность за самоуправство. Оно согласно п. 1 ст. 330 УК РФ есть "самовольное, вопреки установленному законом или иным нормативным правовым актом порядку совершение каких-либо действий, правомерность которых оспаривается организацией или гражданином, если такими действиями причинен существенный вред".

Ответственность за самоуправство предусмотрена и Кодексом РФ об административных правонарушениях (далее - КоАП РФ) (ст. 19.1). В соответствии с предписаниями этой статьи самоуправство - это "самовольное, вопреки установленному федеральным законом или иным нормативным правовым актом порядку осуществление своего действительного или предполагаемого права, не причинившее существенного вреда гражданам или юридическим лицам".

Вместе с тем закон наделяет владельца правом на необходимую оборону, в том числе и от насилия и самоуправства (ст. 37 УК РФ).

Наконец, лицо, насильственно или самоуправно лишенное владения, может подать иск о возмещении имущественного вреда и компенсации морального вреда (п. 1 ст. 44 УПК РФ).

Как видим, владелец может быть эффективно защищен нормами публичного права, что не учитывается, на наш взгляд, разработчиками Концепции и законопроекта.

Безусловно, это вовсе не означает, что в настоящее время защита владения не имеет никакого смысла. Достаточно часто возникают ситуации, когда лицо, владеющее имуществом, не обладает статусом законного владельца. Такими лицами, в частности, являются давностные владельцы (ст. 234 ГК РФ) и владельцы недвижимого имущества, право на которое не зарегистрировано (ст. 219, п. 2 ст. 223 ГК РФ). Для охраны имущественных интересов указанных лиц требуется защита владения как самостоятельного вещного права.

Вместе с тем в законопроекте неясным остается вопрос о том, какой характер должна иметь владельческая защита - посессорный или петиторный.

Предлагая рассматривать владение как фактическое состояние, авторы Концепции и законопроекта, очевидно, предполагали введение в ГК РФ специальных норм посессорной владельческой защиты. Однако, как показывает судебная и судебно-арбитражная практика, п. 2 ст. 234 ГК РФ и дает возможность защиты нетитульного, фактического владения. Непонятно, какие дополнительные нормы должны быть введены для защиты владения-факта? Ответ на этот вопрос разработчики Концепции не дают. В п. 5 ст. 215 законопроекта указано, что "защита владения может осуществляться посредством обращения к уполномоченным государственным органам и органам местного самоуправления в случаях, предусмотренных законом". Но эти случаи в законе не прописаны, а значит, норма не будет "работать", ее трудно будет применить. Приведем пример.

Некоторые авторы полагают, что введение посессорного процесса будет способствовать оперативному разрешению, например, жилищных споров между гражданами.

Думается, с этим также трудно согласиться. Как правило, такие споры происходят между родственниками или бывшими супругами, которые нередко проживают в одном помещении. Поэтому вряд ли возможно принять сколько-нибудь обоснованное и справедливое решение исходя из одного лишь факта проживания в жилом помещении.

Неясно также, как в этом случае будет происходить стыковка норм о владельческой защите с нормой п. 2 ст. 292 ГК РФ о прекращении права пользования жилым помещением членами семьи прежнего собственника при переходе права собственности на жилой дом или квартиру к другому лицу, если члены семьи бывшего собственника откажутся освободить жилое помещение. Законный владелец жилого помещения может обосновать свое требование о выселении только ссылкой на свое право собственности, а в посессорном процессе он этого сделать не сможет. Таким образом, при введении посессорной защиты его ждала бы многолетняя тяжба в петиторном процессе.

Аналогичный вопрос возникает при анализе нормы п. 4 ст. 31 Жилищного кодекса РФ. В соответствии с указанной нормой в случае прекращения семейных отношений с собственником жилого помещения право пользования жилым помещением за бывшим членом семьи собственника прекращается. Но при определенных условиях на основании решения суда это право может быть сохранено на определенный срок. Возникает вопрос: сможет ли собственник когда-нибудь освободиться от обременения своего жилого помещения, если на страже интересов третьих лиц будет стоять посессорная защита? Думается, вряд ли. При трактовке владения как факта трудно будет разрешить жилищный спор в данной ситуации.

Кроме того, на наш взгляд, предлагаемое Концепцией и Законопроектом решение вопроса о владении и его защите обернется новой волной рейдерских захватов и переделом собственности. Поэтому есть основания считать, что, с одной стороны, введение института специальной посессорной защиты обернется новым потрясением для тех собственников имущества, которые не смогут противостоять рейдерству, бандитизму и самоуправству. Очевидно, что законопослушные граждане (собственники) среднего достатка вряд ли смогут защитить свои имущественные интересы при введении посессорного процесса, способного защитить вора и мошенника, обосновывающего только факт владения.

С другой стороны, при такой ситуации вряд ли будет решена проблема коррупции в судебной системе. Судебная волокита и здесь может быть достаточно быстро решена "длинным рублем" тех, кому будет выгодно судебным решением подтвердить "свое" владение.

Возникает вопрос: что можно было бы предусмотреть в законопроекте? Если оставаться на позиции понимания владения как факта, необходимо дополнительно проработать основания для предъявления требования о защите владения. В п. 1 ст. 216 законопроекта указано, что "требование владельца о защите владения подлежит удовлетворению судом, если будет установлено, что вещь выбыла из владения в результате хищения, самоуправства или иным путем помимо воли владельца". Ранее отмечалось, как УК РФ или КоАП РФ определяют самоуправство. Но становится очевидным, что исходя из указанных определений данного понятия достаточно сложно провести грань между самоуправством и самозащитой. Особенно сложно это сделать, когда речь идет о самозащите, но при этом лицо допускает злоупотребление правом.

Известно, что в ст. ст. 12 и 14 ГК РФ самозащита определяется законодателем как способ защиты гражданских прав. В соответствии с абз. 2 ст. 14 ГК РФ способы самозащиты должны быть соразмерны нарушению и не выходить за пределы действий, необходимых для его пресечения. Но на практике неминуемо возникает проблема установления правомерности самозащиты. Главное здесь - установить соразмерность нарушения и последствий самозащиты.

Например, у гражданина украли вещь, которую он обнаружил у похитившего ее лица. Возникает вопрос: если гражданин не может ее изъять у похитителя без нанесения ему легких телесных повреждений, как следует квалифицировать эти действия? Какой степени вред здоровью можно считать соразмерным нарушению права собственности на эту вещь? Единого алгоритма действий при решении данной проблемы нет.

Или другой пример. На практике можно встретить случаи, когда супруги решают проблемы путем создания препятствия одному из них к свободному доступу в квартиру посредством установки нового замка. Может ли в этом случае потерпевший, которому закрыт доступ к жилищу, взломать установленный замок? Происходит ли в данном случае нарушение неприкосновенности жилища, если квартира находится в долевой собственности супругов? Как квалифицировать действия лица, которому перекрыт доступ в квартиру и которое при взламывании двери наносит телесные повреждения своему супругу, препятствующему этому взлому? Эти вопросы непросто разрешить; решение проблемы о соразмерности способов самозащиты нарушению может, как известно, зависеть от конкретных обстоятельств. Но поскольку законодатель не решает проблему установления правомерности самозащиты, нет норм, которые позволили бы четко отличать самоуправство и самозащиту, то защита владения как факта при отсутствии четко прописанных в законе правовых оснований для обращения в суд с требованием о защите владения во многом будет зависеть от позиции суда, его субъективного усмотрения и, возможно, оборачиваться несправедливым решением конкретного дела. Кому, каким слоям населения это выгодно? Я думаю, понятно. Ответ очевиден. Если есть нормы с неопределенным содержанием, следовательно, нет адекватного и предсказуемого регулирования конкретных отношений.

2. В законопроекте предусматривается также создание "полноценной системы ограниченных вещных прав" <1>, ознакомление с которой по тексту законопроекта показывает, что она во многом схожа с представленной в ГГУ системой ограниченных вещных прав.

--------------------------------

<1> См.: Концепция развития Гражданского законодательства Российской Федерации. С. 72.

Не всегда понятна логика разработчиков Концепции и законопроекта по введению некоторых новых понятий. Например, в перечень ограниченных вещных прав в п. 2 ст. 223 "Виды вещных прав" законопроекта вводятся новые права, к примеру, право вещной выдачи (гл. 20.6 проекта). В чем суть этого права и целесообразность его узаконения?

Схожее ограниченное вещное право есть в ГГУ. Речь идет о вещном обременении. В германской литературе объяснение этого правового института дается чаще всего на примере так называемого права использования земельного участка пожилого лица с условием его пожизненного содержания (Altenteilrecht) <1>, когда взамен на предоставление участка третьему лицу последнее обязуется (через установление вещного обременения - Reallast) предоставить собственнику (пожилому лицу) das Altenteil (дословный перевод - "выдел престарелым") в виде денежного содержания, оказания определенных услуг, питания и т.п. Если разработчики Концепции и законопроекта решили "работающий" правовой институт ГГУ перенести в ГК РФ, но под другим названием, то должны быть обоснование, аргументация, которых в Концепции нет. В законопроекте праву вещной выдачи посвящено семь статей, ознакомление с которыми дает лишь самое общее представление об этом ограниченном вещном праве.

--------------------------------

<1> Подробнее об указанном ограниченном вещном праве в ГГУ см.: Василевская Л.Ю. Учение о вещных сделках по германскому праву. М., 2004. Гл. III, § 4.

В п. 1 ст. 305.2 законопроекта предусмотрена возможность установления права вещной выдачи договором ренты или договором пожизненного содержания с иждивением. В этой связи обратим внимание: вещное право возникает на основании договора. Проект (п. 3 ст. 224) содержит норму, в соответствии с которой основанием возникновения любого ограниченного вещного права является договор (договор об установлении вещного права).

Очевидно, речь идет о ревизии существующей традиционной, нашедшей отражение в законе доктринальной позиции, согласно которой вещные права по общему правилу возникают не по договору (соглашению) сторон, а в силу иных прямо предусмотренных законом юридических фактов. Считается, что перечень вещных прав должен быть прямо и исчерпывающим образом (numerus clausus) установлен законом, который и определяет их содержание. Данное обстоятельство, как известно, отнесено к важнейшим признакам вещных прав. Однако в этом случае предписание п. 3 ст. 224 законопроекта об установлении всех вещных прав посредством договора будет означать игнорирование данного правила, не согласуемого с традиционным подходом.

Достаточно часто в качестве аргумента (в поддержку разработчиков законопроекта) приводится положение о том, что в германском праве все вещные права возникают, изменяются и прекращаются на основании договора. Действительно, это так, с этим не поспоришь. Однако при этом необходимо иметь в виду, что в германском праве существуют две конструкции договоров (обязательственный и вещный), которые существенным образом отличаются друг от друга. Если проанализировать суть установления любого вещного права по ГГУ, это соглашение (договор). По своей природе он отличается от обязательственного договора. Вещный договор - это особая конструкция: он не порождает обязательств.

Ни в ГК РФ, ни в законопроекте нет конструкции вещного договора. Поэтому возникновение любого вещного права, в том числе и права вещных выдач, связывается с обязательственным договором, что по сути противоречит смыслу разделения вещных и обязательственных прав. Это во-первых. Во-вторых, такое размывание сущностных различий между вещными и обязательственными правами на практике может создать проблему конкуренции исков, посредством которых эти права защищаются.

Безусловно, с этим можно не согласиться и в качестве аргумента (в поддержку авторов проекта) сослаться на порядок установления содержания наследственного права застройки по Закону ФРГ о наследственном праве застройки (Erbbaurechtverordnung), по которому сторонам договора предоставлена возможность по собственному усмотрению дополнять содержание наследственного права застройки. Но такая возможность свободы договора имеет в германском праве установленные законом пределы.

Так, стороны вправе устанавливать в договоре об установлении права застройки дополнительные обязательства, которые действуют только в отношении сторон договора и их наследников (преемников в силу универсального правопреемства). В целях придания договорным условиям вещно-правового значения на весь срок права застройки (т.е. распространения их действия не только на наследников, но и на последующих субъектов наследственного права застройки и собственников земельного участка) германский законодатель предусматривает внесение этих условий в поземельную книгу (речь не идет о государственной регистрации условий!). Не зафиксированные в поземельной книге договорные условия не имеют вещно-правового значения - не распространяют свое действие на третьих лиц.

Вместе с тем перечень условий с вещно-правовым действием, по которым стороны могут достигнуть соглашения, исчерпывающим образом представлен в Законе о наследственном праве застройки. Как видим, принцип numerus clausus действует и в этой сфере. Что же касается условий обязательственно-правового действия, то стороны в обязательственном (а не в вещном!) договоре вправе предусмотреть иные условия обязательственного характера.

Таким образом, германский законодатель достаточно подробно регламентирует сферу отношений, связанных с правом застройки. Однако при этом не следует забывать, что возможность по собственному усмотрению дополнять содержание наследственного права застройки не допускается применительно ни к какому другому субъективному вещному праву из-за противоречия принципу numerus clausus.

Если проанализировать нормы законопроекта об условиях договора, по которым устанавливается ограниченное вещное право, возникает немало вопросов. В частности, непонятно, какими соображениями руководствовались авторы законопроекта, выдвигая идею о том, что условия договора, на основании которого возникает ограниченное вещное право, "подлежат государственной регистрации" (см. п. п. 3 и 4 ст. 224 законопроекта), поскольку государственной регистрации обычно подлежат сами вещные права. В германском праве, как уже отмечалось, речь идет о внесении (!) в поземельную книгу условий договора с вещно-правовым действием, а не об их государственной регистрации.

Как видим, посредством "государственной регистрации" условий договора, которые "приобретают силу для третьих лиц с момента такой регистрации" (п. 5 ст. 224 законопроекта), разработчики проекта придают обязательственному договору вещно-правовое значение; при этом перечень условий, обязательных для "государственной регистрации", как правило, сводится к существенным условиям договора - условиям о предмете договора, сроке действия ограниченного вещного права и плате за него. Так, например, существенными условиями договора об установлении права вещной выдачи являются размер (объем) имущественного предоставления на основании права вещной выдачи и его денежная оценка, периодичность предоставлений и срок действия права вещной выдачи (п. 1 ст. 305.1 законопроекта).

Или другой пример: существенными условиями договора об установлении права застройки являются условия о земельном участке, о месте расположения возводимого здания или сооружения на земельном участке, о сроке права застройки, о плате за право застройки (п. 1 ст. 300.2 законопроекта).

В отличие от германского законодательства детальной регламентации договоров об установлении ограниченных вещных прав законопроект не предусматривает: праву застройки отводится только 8 статей, праву вещной выдачи - 7, праву ограниченного владения земельным участком - 1 (?!), сервитуту - 11, праву личного пользовладения (узуфрукту) - 9, ипотеке - 17, праву приобретения чужой недвижимости - 7, праву оперативного управления - 6, праву постоянного землевладения - 8.

Очевидно, при подготовке законопроекта забыт известный постулат цивилистики: содержание вещных прав (в отличие от прав обязательственных) должно определяться законом. Возникает вопрос: почему разработчики проекта проигнорировали этот известный постулат цивилистики? Ответа нет.

Для сравнения приведем несколько примеров из части второй ГК РФ: регулированию отношений купли-продажи посвящено 112 статей, рентных отношений - 23 статьи, арендных отношений - 66 статей, отношений по хранению вещей - 41 статья.

Можно сделать однозначный вывод: правовую регламентацию вещных прав (в сравнении с регламентацией различных обязательств) нельзя признать удовлетворительной. Складывается мнение, что законопроект в этой части делался наспех, без должной теоретической проработки. Иначе как можно объяснить следующее: в п. 1 ст. 222 законопроекта зафиксировано, что объектами вещных прав являются вещи, включая наличные деньги и документарные ценные бумаги?

Обратим внимание: права объектами вещных прав быть не могут! Однако в других статьях авторы проекта "забывают" об этом. Так, в п. 1 ст. 303.4 законопроекта установлено, что предметом ипотеки могут быть доли в праве собственности, право постоянного землевладения, право застройки. Это означает отход от традиционного подхода и легализацию конструкции "право на право".

Или другой пример. В п. 1 ст. 221 законопроекта указано, что "вещные права не имеют срока действия, если иное не установлено настоящим Кодексом". Но ознакомление с текстом проекта показывает, что в отношении большинства ограниченных вещных прав "иное установлено настоящим Кодексом": срок права постоянного землевладения - не менее 50 лет (ст. 299.3), срок права застройки - не менее 50 и более 100 лет (ст. 300.3), срок личного пользовладения для некоммерческих организаций - 21 год (ст. 302.4), срок независимой ипотеки - не более 30 лет (ст. 303.2), срок права вещной выдачи - не более 100 лет (ст. 305.3). Как видим, по существу, отрицается такой признак субъективного вещного права, как его бессрочность.

Еще один пример. Все вещные права подлежат государственной регистрации, но такое ограниченное вещное право, как право ограниченного владения земельным участком, не подлежит государственной регистрации (п. 7 ст. 297.1 законопроекта).

Вывод: разд. II "Вещное право" законопроекта в том виде, в каком он был представлен общественности для обсуждения, нуждается в тщательной, фундаментальной проработке.