Глава XXVII

РИМСКАЯ ЭЛЕГИЯ

Происхождение и особенности

Этимология слова «элегия» не ясна. Древние считали, что оно имеет греческое происхождение и означает «плач» или, возможно, «хвала»: и то и другое входило в погребальный обряд. Некоторые современные исследователи настаивают на малоазийском происхождении этого термина и считают, что оно означает «песня под аккомпанемент флейты». Овидий называет элегию «жалобной» (flebilis elegeia). Видимо, такой она была изначально и такой воспринималась на протяжении многих веков. Не случайно в новых языках прилагательное «элегический» синонимично словам «грустный», «печальный», «меланхолический» и им подобным.

Вдействительности же известные нам элегии древнегреческих поэтов VII-VI вв. до н. э. настолько разнообразны по содержанию и выраженному в них чувству, что установление первоначальной природы этого жанра представляется весьма проблематичным. Так, у Каллина, Тиртея и, в значительной степени, у Архилоха, литературные элегии носили патриотический и воспитательный характер, у Солона - политический и нравоучительный, у Ксенофана - философский, у Мимнерма -любовный, у Фокилида и Феогнида -назидательный. Солон в стихах спокоен и сдержан, Архилох жизнерадостен и страстен, Мимнерм меланхоличен, Фокилид сентенциозен, Феогнид пессимистичен.

Однако все это не исключает, по крайней мере как гипотезу, существования долитературной элегии, связанной с практикой поминальных пиров, на которых прославлялись как образец для подражания подвиги умерших и их предков. Из Гомера мы знаем, что деяния героев воспевались на обычных пирах. К пиршественным песням героико-мифологического содержания восходят в конечном счете и поэмы самого Гомера. Поэтому вполне допустимо, что элегия и эпическая поэма - одинакового происхождения, на что указывает общность стиля и стихотворного размера обоих жанров: гексаметра - в эпосе и гексаметра, чередующегося с производным от него пентаметром, - в элегии (элегический дистих).

Эпическая поэма имеет, как правило, объективный характер: поэт повествует о событиях прошлого

в3-м лице; его личность остается скрытой за фигурами персонажей. Иное дело -лирический поэт. Он стремится выразить свой внутренний мир и рассказать о собственных переживаниях. В основе лирической поэзии - личная реакция поэта на внешние события; авторское «я» выдвигается здесь на первый план.

Возникшая в Ионии и перенесенная оттуда в Грецию элегия занимает промежуточное положение между эпосом и лирикой в современном понимании этих слов. В элегических стихах уже проглядывает личность автора, и даже намечаются некоторые элементы автобиографии. Вместе с тем поэт-элегик еще очень часто обращается к традиционным темам и излагает общие истины, повторяя мотивы военнопатриотического и моралистического характера, разработанные Гомером.

Когда в IV в. до н. э. благодаря завоеваниям Александра Македонского греческая цивилизация распространяется на Восток, в образовавшихся после распада его огромной империи столицах (Александрии

вЕгипте, Антиохии в Сирии, Пергаме в Малой Азии) утверждается культура если и не греческая, то, по крайней мере, эллинизированная, или, как ее принято теперь называть, эллинистическая. Космополитичная по своей сути, эта культура открывает перед человеком огромный незнакомый мир, не имеющий ничего общего с полисным миром классической Греции.

Литературу эпохи эллинизма отличают элитарность, разрыв с традицией, культ новаторства. Изменения претерпевает и элегия, предназначенная теперь лишь для избранной аудитории высокообразованных знатоков, способных понять намеки и оценить игру ума и результаты экспериментирования над формой. Поэты-элегики - Гермесианакт, Филет (или Филит), Каллимах -охотно обращаются к мифологическому материалу и рационалистически истолковывают его, при этом психологическое исследование преобладает у них над вдохновением, эрудиция и формальная изощренность - над лирическим порывом.

ВРиме первые сборники элегий появляются лишь в эпоху Августа: в 29 г. до н. э. книгу своих элегий на темы любви публикует Проперций, спустя некоторое время - Тибулл. В течение всего лишь десятилетия с небольшим выходят в свет остальные сборники этих авторов, а также «Любовные элегии» Овидия. Но уже к концу I в. до н.э. любовная элегия исчерпывается и принимает форму дидактической поэмы. Что касается элегий, написанных Овидием в изгнании, то в них нет эротического содержания.

Причины столь недолгого, но яркого расцвета любовной элегии в Риме в общем ясны. Еще поэтынеотерики (Катулл, Кальв и другие) отстаивали независимость литературной деятельности. В I в. до н. э. эта проблема была осознана как исключительно важная для римского общества. Ей уделяют внимание Цицерон и Саллюстий. Притязания поэтов на жизнь, целиком посвященную поэзии, при Августе уже не оспариваются. Вергилий, Гораций, Тит Ливий являются профессиональными писателями и ничем, кроме

142

литературы, не занимаются. Но сказать, что в своем творчестве они были совершенно свободны, нельзя. Им приходилось прислушиваться к просьбам Мецената, например при выборе тем. Мы знаем, что поэму «Георгики» Вергилий написал не без нажима со стороны Мецената, с советами которого вынужден был считаться и Гораций.

В действиях Мецената просматривается стремление поставить поэзию на службу государству, по крайней мере, восстановить прерванную неотериками ее связь с политикой. Избежать такой зависимости (правда, не всегда) удается лишь поэтам-элегикам, благодаря главным образом эротическому содержанию их стихотворений. Обстоятельный рассказ о любовных переживаниях, которые автор представляет как свои собственные, становится неотъемлемой чертой римской элегии конца I в. до н. э. Тибулл и Проперций защищают свое право на любовь как главную ценность в жизни. Когда они говорят «жизнь», следует понимать - «поэзия», и когда они отстаивают жизнь, отданную любви, они ратуют за право творить по собственному усмотрению, без каких-либо ограничений со стороны. Если в их произведениях и есть намеки на окружающую действительность, все равно поэзия служит им убежищем, в котором они скрываются от внешнего мира. Литературная деятельность Тибулла или Проперция - не что иное, как реакция поэта на попытки со стороны правящих кругов вторгнуться в духовный мир поэта и посягнуть на свободу его творчества.

Художественные средства выражения и ученый реквизит для своих произведений римские элегики черпали у поэтов-александрийцев, облекая в уже найденные литературные формы собственный жизненный опыт, личные чувства и переживания. Стремлению римских поэтов отображать свой эмоциональный мир с предельной реалистичностью александрийское влияние ничуть не препятствовало. Главное различие заключается здесь в смещении акцентов: у александрийцев личный опыт поэта служил лишь поводом для написания стихотворений, у римлян он становится основной темой их поэзии; существенные элементы александрийской элегии: поэтическая виртуозность и ученостьделаются теперь второстепенными и внешними. Такое положение остается неизменным даже в тех случаях, когда формальный момент и ученая эрудиция занимают в творчестве римского автора (например, у Проперция) значительное место. Необходимо помнить о том, что культура античного поэта органически входит в его художественное сознание, а не является чем-то добавочным и независимым от него. К тому же семена греческой культуры уже дали ростки на италийской почве.

Традиционное противопоставление римской элегии (субъективной и автобиографичной) и греческой (объективной и не связанной с жизнью автора) имеет прямое отношение к проблеме происхождения литературного жанра римской любовной элегии. Согласно знаменитой теории, любовная элегия у римлян появилась в результате разрастания александрийской эротической эпиграммы в большое стихотворение, написанное элегическим дистихом. Определенный вклад греческой эпиграммы в становление римской элегии сомнений не вызывает, но чрезмерно акцентировать этот момент было бы ошибкой.

История римской элегии обычно начинается с Корнелия Галла. Не следует, однако, забывать о Катулле, который был первым римским поэтом, выразившим свою человеческую индивидуальность в рамках александрийской поэтики. Отмеченные печатью личного опыта, стихи Катулла глубоко интимны и предельно конкретны. Несмотря на многочисленные попытки, поэтам-александрийцам так и не удалось проникнуть в сокровенные глубины человеческого сердца. Любовь в их изображении все же достаточно условна. Они чаще описывают и объясняют это чувство, нежели действительно испытывают его. В то время как Лесбия, Делия, Кинфия, воспетые римскими поэтами, наделены неповторимыми, присущими только им отличительными чертами, у александрийцев все женщины на одно лицо. Объясняется это тем, что в эллинистической литературе, будь то элегия или комедия, реальная жизнь воспроизводится по установленным схемам и поэтому предстает обобщенной и типизированной.

Хотя в порыве вдохновения Катулл и не задерживается на анализе своей страсти, неистовость чувства, владеющего им, он передает с непревзойденной непосредственностью и наглядностью. Искренне и задушевно рассказывает он о своих радостях и бедах, встречах и разлуках, друзьях и врагах. Личное переживание всего, о чем он пишет, побуждает все новые поколения исследователей реконструировать по стихам историю его любви, при этом они нередко забывают об иррациональной стороне художественного творчества. То, что такие попытки не прекращаются, уже само по себе достаточно симптоматично и свидетельствует о глубоко личностном начале поэзии Катулла. В определенном смысле Катулл может рассматриваться как зачинатель римской элегии. Он первым в лирических стихах выразил римский дух и с исключительной эмоциональностью изобразил самого себя. Хотя многие его стихотворения и состоят всего из нескольких двустиший, они представляются скорее элегическими, чем эпиграмматическими (например, 109).

Слияние эллинистического и римского духа в поэзии Катулла - это всего лишь один из многих примеров включения культурного опыта греков в литературную практику римских писателей.

Овидий в элегии на смерть Тибулла представил, как умерший поэт достигает Елисейских полей, где его встречают Катулл, Кальв и Галл («Любовные элегии», 3, 9, 59-66). Таким образом, всех троих он признает в творческом отношении предшественниками Тибулла и связывает происхождение римской элегии с поэзией неотериков. Позже в знаменитом автобиографическом стихотворении Овидий назовет в порядке хронологической очередности имена Галла, Тибулла и Проперция, от которых он принял эстафету

143

элегического поэта («Скорбные элегии», 4, 10, 53-54).

Если в элегии на смерть Тибулла Овидий, упоминая неотериков Катулла и Кальва, руководствуется чисто творческими соображениями и говорит о внутренней преемственности разных поэтов, то в автобиографической элегии он следует критерию александрийских грамматиков, исходивших из внешних и формальных признаков, и не включает Катулла в число поэтов-элегиков, поскольку тот оставил книгу полиметров - стихотворений, написанных разными лирическими размерами, в то время как Галл, Тибулл и Проперций -авторы книг, написанных исключительно в элегических дистихах.

«В элегии мы можем бросить вызов грекам», - утверждает Квинтилиан, которого никак нельзя заподозрить в преувеличенном патриотизме. Однако, когда речь заходит об этом литературном жанре, он испытывает особое воодушевление и, охваченный чувством гордости за отечественную литературу, называет имена Тибулла, Проперция, Овидия, Галла («Воспитание оратора», 10, 1, 93).

Корнелий Галл

Родоначальником римской любовной элегии считается Гай Корнелий Галл (Gaius Cornelius Gallus). Он родился в 69 г. до н. э. и был школьным товарищем Октавиана, будущего императора Августа, вместе с ним сражался против Марка Антония. В 29 г. до н. э. Галл был назначен префектом Египта, но в этой должности держал себя крайне независимо и дерзко по отношению к принцепсу. Обвиненный в заговоре и осужденный на изгнание и конфискацию имущества, он, не выдержав такого удара, в 26 г. до н. э. покончил с собой.

Галл был очень дружен с Вергилием, посвятившим ему 10-ю эклогу. В ней он выведен в облике пастуха, оплакивающего свою любовь к покинувшей его подруге. Живший в Риме греческий поэт Парфений составил для Галла сборник мифологических рассказов «Любовные страсти», чтобы тот мог использовать их в качестве материала для своих элегий. Традиция, связывающая Галла с Парфением, свидетельствует о тесной близости римского поэта к александрийцам, культивировавшим ученую поэзию на любовные темы. Соединив в любовной элегии мифологию с мотивами личного характера, он продолжил начинание Катулла, предпринятое им в элегии «К Аллию». Судя по 10-й эклоге Вергилия, не чуждался Галл и многих тем буколической поэзии.

Известно, что Галл переводил на латинский язык греческого поэта III в. до н. э. Евфориона Халкидского, увлекавшегося мифологической ученостью и славившегося витиеватостью слога. Главное сочинение Галла, 4 книги «Любовных элегий», посвящено мимической актрисе Волумнии, известной под сценическим псевдонимом Киферида. В элегиях поэта она названа вымышленным греческим именем - Ликорида.

До недавнего времени был известен единственный стих Галла с упоминанием реки Гипанис в Сарматии. В 1979 г. было обнаружено еще несколько стихов с именем Ликориды и две эпиграммы: в одной прославляется Цезарь, в другой жизнь лирического поэта представлена как «служение» жестокой и капризной «госпоже».

Галл оказал большое влияние на формирование римской любовной элегии. Он по праву может считаться посредником между неотериками и поэтами августовской эпохи, а в конечном счете - между эллинистической и римской культурой.

Тибулл

Сведения об Альбин Тибулле (Albius Tibullus) малочисленны и не всегда достоверны. Мы не знаем даже его личного имени. Родился он между 55 и 50 г. до н.э. в Лации, в зажиточной семье римского всадника. Около 41 г. до н.э. во время наделения ветеранов армии Октавиана землей семья Тибулла лишилась части своего имущества. Но родовое имение удалось сохранить. Его оказалось вполне достаточно, чтобы удовлетворить скромные потребности поэта. В обращенном к нему послании Горация он представлен баловнем не только природы, но и судьбы (1,4). Находясь в Риме, Тибулл сблизился с консулом 31 г. до н. э. Мессалой и стал членом его литературного кружка, в который входили Лигдам, Сульпиция, молодой Овидий и другие поэты. Он был дружен с Горацием, посвятившим ему, кроме уже упомянутого послания, оду (1, 33: «Альбий, ты не тужи»).

В 30 или 29 г. до н. э. Тибулл сопровождал Мессалу в военной экспедиции в Киликию, но по дороге заболел и был вынужден остановиться на острове Коркире. В 27 г. до н. э. он вновь последовал за Мессалой, теперь уже в Аквитанию. Насколько мы можем судить, в этом походе он держался мужественно и, видимо, имел основания заявить римскому полководцу: «Не без меня ты славу стяжал» (1, 7, 9). Умер Тибулл молодым вскоре после смерти Вергилия в 19 г. до н. э.

Сочинения

Под именем Тибулла до нас дошло несколько книг, из них только две безусловно принадлежат ему.

144

В 1-ю книгу вошли 10 элегий, 5 из которых посвящены замужней женщине, называемой в стихах Делией. Согласно Апулею, подлинное ее имя - Плания («Апология», 10). Элегия, открывающая 1-ю книгу, имеет программное значение. Как заявляет Тибулл, ни славы, ни богатства он для себя не ищет, он хочет жить в покое, как простой деревенский житель, довольствуясь малым, и мечтает лишь о том, чтобы рядом с ним всегда находилась Делия, в чьих объятиях он желал бы умереть.

Во 2-й элегии поэт уверяет возлюбленную в том, что ему известны волшебные заклинания, поэтому она может быть спокойна: ее муж не догадается об их свиданиях; даже застав их в постели, он не поверит собственным глазам. Любовью к Делии пронизана и следующая, 3-я элегия. В ней находящийся на Коркире больной Тибулл страшится умереть вдали от любимой. В 5-й элегии он идиллически мечтает о счастливой жизни в деревне вдвоем с Делией. В 6-й элегии поэт предлагает мужу Делии доверить ему охрану жены от других любовников.

Три элегии (4, 8 и 9-я) связаны с юношей по имени Марат. В 7-й элегии Тибулл расточает похвалы своему другу и покровителю Мессале по случаю дня его рождения и триумфа после Аквитанского похода. В 10-й, заключительной элегии, звучат проклятия войне и прославление мира:

Кто же первый, скажи, кто меч ужасающий создал? Как он был дик и жесток в гневе железном своем!

К нам снизойди, о мир всеблагой, и, вздымая свой колос, Из осиянных одежд щедро плоды рассыпай!

(10, 1-2; 67-68. Перевод Л. Остроумова)

Во 2-й книге воспевается другая женщина, выведенная под именем Немесиды (элегии 3, 4 и 6-я). В 1-й элегии описываются Амбарвалии: сельский праздник в честь богини Цереры - и обряд очищения полей. 2-я элегия посвящена Корнуту, другу Тибулла, отмечающему свой день рождения. 5-я, самая большая из тибулловских элегий, написана в честь Мессалина, сына Мессалы, по случаю его вступления в жреческую коллегию квиндецемвиров, ведавших пророческими сивиллиными книгами. Элегия открывается картинами сельской жизни патриархального Рима, затем следует предсказание будущей его славы, завершают элегию идиллические сцены крестьянского праздника, справлявшегося 21 апреля в честь древнеиталийской богини Палес, покровительницы пастухов и стад.

Прославление мира и безмятежной жизни в деревне нередко противопоставляется омерзительной страсти к наживе. В римской литературе этот мотив традиционен и встречается очень часто. Но Тибулл придает ему романтическую окраску, которая может показаться мало созвучной римскому духу, однако стихам Тибулла она сообщает характер личной убежденности.

Деревня в его элегиях - это не какая-то литературная условность, воспринятая сквозь призму поэзии Феокрита, а место, где он живет постоянно. Тибулл не горожанин, рядящийся в одежды земледельца, а действительно сельский житель, владелец небольшого имения, знающий, что такое крестьянский труд (1,1, 29-31). Если Гораций восторгается деревней как убежищем от городской жизни, то Тибулл находит в ней приют для своей нежной, мечтательной души.

Чистая, простосердечная любовь к деревне сочетается у него с каким-то религиозным отношением к природе, в котором немало суеверного и языческого. Так, грозовая ночь имеет для него особое очарование, лишь бы слушать шум дождя под кровлей сельского дома да прижимать к сердцу возлюбленную (1, 1,4348).

С темой воспевания жизни в деревне тесно переплетается господствующая в тибулловской поэзии тема любви, которая отличается разнообразием мотивов и ситуаций. Делия, вдохновившая поэта на ряд элегий 1-й книги, женщина непостоянная и любящая роскошь, воспета им с глубокой нежностью и печалью. Посвященные ей элегии поражают благородством чувств и редкой для античного автора, пишущего на любовные темы, деликатностью (1,3,83-88).

Тибулл отказывается от мифологической учености и традиционной фразеологии «общих мест», что тоже не часто можно встретить у римских поэтов. Глубоко человечным является беспокойство, которое испытывает Тибулл при мысли, что Делия проводит бессонные ночи, дожидаясь его возвращения из длительного путешествия. Он идиллически мечтает о счастье сельского труда вместе с любимой (1, 5, 2124).

Но когда любовь поэта оказалась безжалостно разрушенной и Делия покинула его ради богача, он отомстил ей за измену, увековечив в стихах новую подругу, которой дал характерное имя Немесиды, греческой богини мести. Прототипом героини элегий, по всей видимости, была реально существовавшая женщина, представленная поэтом как чувственная и алчная куртизанка.

Всравнении с другими поэтами эпохи Августа Тибулл уделяет мало внимания прославлению Рима, хотя эта тема в его произведениях все же присутствует, например, в элегии к Мессалину, где Рим возвеличивается типично по-тибулловски, в атмосфере скромного деревенского благочестия.

Вэлегиях Тибулла легко обнаруживаются следы влияния греческих, прежде всего александрийских, поэтов. Но, как уже отмечалось, от александрийцев и от их римских подражателей Тибулл отличается тем, что в его стихах отсутствует учено-мифологический реквизит. Конечно, в его элегиях хватает традиционных мотивов и образов, усвоенных при чтении эллинистической литературы, например, описание «золотого

145

века», жалоба перед запертой дверью возлюбленной, изображение Купидона, вооруженного луком. Но они появляются самопроизвольно, будучи на слуху у каждого образованного человека, тем более у человека, занимающегося поэзией. У Тибулла эти, уже ставшие привычными, элементы поэтической терминологии отмечены печатью его сентиментально-мечтательного характера.

Стиль

Искренность и простота тибулловских чувств находят равноценное выражение в прозрачности и чистоте стиля. Образы и мысли рождаются так естественно, что складывается впечатление, будто они появляются непроизвольно. Мысли, словно в непринужденной беседе, следуют одна за другой. То чередуясь, то переходя одна в другую, меняются темы. Вычурных риторических фигур и сложных синтаксических конструкций, равно как и вульгаризмов, архаизмов и грецизмов, поэт избегает. Он стремится к тому, чтобы по возможности каждый дистих содержал законченную мысль. Легкие, благозвучные стихи Тибулла в метрическом отношении безукоризненны. И в этом ему нет равных во всей латинской поэзии.

«Corpus Tibullianum»

Кроме 2 книг Тибулла до нас дошли элегии, принадлежащие поэтам из кружка Мессалы, составившие 3-ю книгу (впоследствии разделенную на две) в «Тибулловском сборнике» (Corpus Tibullianum). Шесть из них написаны поэтом, который о самом себе говорит в 3-м лице и называет себя Лигдамом. В них воспевается женщина по имени Неэра. Поэт изображает себя покинутым ею. Стихи Лигдама весьма посредственны: они многословны, страдают обилием «общих мест», причем довольно избитых. Бросаются в глаза многочисленные литературные реминисценции. Выставляемые автором напоказ, они не всегда употреблены к месту. Складывается впечатление, что автор пишет свои элегии, начитавшись Тибулла и Овидия, но их своеобразия так и не уловив.

Проблема, связанная с установлением личности Лигдама, остается до сих пор открытой, поскольку ни одна из предложенных идентификаций не может считаться достаточно обоснованной. Одни исследователи полагают, что под именем Лигдама скрылся Овидий, другие - брат Овидия.

Еще шесть элегий представляют собой коротенькие (от 4 до 10 строк) любовные послания. Написанные от имени Сульпиции, они адресованы юноше Керинфу, чье имя является греческим соответствием латинскому имени Корнут. Поэтому адресатом вполне мог быть тот самый Корнут, которому Тибулл посвятил элегию по случаю дня его рождения (2,2). Обычно автором этих стихов считается сама Сульпиция, племянница Мессалы. Если это действительно так, то у нас есть уникальная возможность познакомиться с творчеством первой, известной нам, римской поэтессы. Любовные записочки Сульпиции - плод любви и ревности; они исполнены сердечности и неподдельного волнения.

Помимо элегий Сульпиции, 4-я книга «Тибулловского сборника» содержит большое гексаметрическое стихотворение «Панегирик Мессале», написанное, по всей видимости, в 31 г. до н. э. по случаю избрания Мессалы консулом. Панегирик перегружен риторикой, хотя и не лишен некоторой живости. Сейчас уже никто не пытается утверждать, что его автором является Тибулл.

Что касается остальных стихотворений, то манера изложения и их плавный ритм напоминают Тибулла, но они короче элегий, составляющих две первые книги, и в них слишком заметно влияние александрийских поэтов, например в выборе и разработке тем, хотя два заключительных стихотворения «Сборника»: элегия к неизвестной девушке и эпиграмма из двух дистихов, - по общему мнению исследователей, вполне могли быть написаны Тибуллом:

Сплетня идет, что моя любимая мне изменяет: О, как хотелось бы мне вовсе оглохнуть теперь! Переносить не могу клевету эту я, не страдая,

Что же ты мучишь меня, злобная сплетня? Молчи!

(4, 14. Перевод Ф. Петровского)

Проперций

Секст Проперций (Sextus Propertius) родился около 50 г. до н. э. в Умбрии, в богатой семье, которая, так же как и семья Тибулла, пострадала от передела земель. Он был еще ребенком, когда умер его отец. Чтобы дать сыну образование, необходимое для карьеры политика и адвоката, мать привезла его в Рим. Но через несколько лет он оставил занятия риторикой и целиком отдался поэзии. В 29 г. до н. э. Проперций опубликовал озаглавленную именем его возлюбленной книгу любовных элегий «Кинфия».

Огромный успех, последовавший за выходом книги, привлек к ее автору внимание Мецената, и вскоре Проперций был принят в его знаменитый кружок, в который уже входили такие прославленные

146

поэты, как Вергилий и Гораций. Но о Горации, как, впрочем, и о Тибулле, Проперций нигде не упоминает. С Вергилием же дружил и восхищался его талантом.

ВРиме Проперций встретил и полюбил женщину, которую в стихах называет Кинфией (ее подлинное имя - Гостия). Любовь к Кинфии, ставшая для поэта источником страданий и мук ревности, захватила все его существо. Он сам сообщает о том, что Кинфия - его первая и единственная страсть (1, 1, 1- 4).

Вэлегиях Проперция Кинфия - женщина свободного образа жизни и утонченной культуры, в которой сочетаются необыкновенная красота и поразительное легкомыслие. Любовь к ней оказалась долговечной. Проперций продолжал писать о Кинфии даже после ее смерти в 20 или в 19 г. до н. э. Через несколько лет, в 15 г. до н. э., умер и сам поэт.

Сочинения

До нас дошли 4 книги элегий Проперция, во всех этих книгах встречается имя Кинфии, хотя в двух последних - гораздо реже. 2-я книга вышла в свет, по всей видимости, в 25 г. до н. э. Двумя годами позже появилась 3-я книга, а 4-я была опубликована посмертно, что в какой-то степени объясняет ее несколько сумбурный характер.

В центре 1-й книги, состоящей из 22 стихотворений, находится образ Кинфии. Без нее поэт не видит смысла в жизни:

Ты и отечество мне и родную семью заменяешь. Счастлив я только с тобой, Кинфия, радость моя!

Грустен приду ли к друзьям, или весел, - каков бы я ни был, Я неизменно скажу: «Кинфия в этом виной».

(1, 11, 23-26. Здесь и далее перевод Л. Остроумова)

Однако Кинфия не верна поэту. В 4-й элегии друг Проперция Басс выражает ему свое сочувствие и пытается разлучить с возлюбленной. В следующей, 5-й элегии уже сам Проперций предостерегает своего друга Галла (не путать с элегическим поэтом), чтобы тот не попал в сети Кинфии. В 8-й -Кинфия собирается уехать с соперником поэта в Иллирию.

Когда Проперций писал первую книгу, он любил Кинфию самозабвенно и нежно, был готов простить ей все капризы и любовные увлечения и исполнить любое ее желание (1, 10, 29-30).

Чтобы передать силу своей страсти к Кинфии, поэт прибегает к резким переходам от литературноизысканного способа выражения к грубому языку реальной действительности. С этой же целью в рассказе о своих любовных переживаниях он использует мифологические примеры и сравнения.

Содержанием почти всей 2-й книги, в которую вошли 34 элегии, по-прежнему является любовь к Кинфии, но здесь значительно чаще звучат возмущение Проперция неверностью подруги и угрозы бросить ее. Уже намечаются новые мотивы, не связанные с любовной темой, например, во вступительной и заключительной элегиях.

Желание Проперция следовать совершенно другому вдохновению, которое во 2-й книге появляется лишь эпизодически («Прежде я милую пел, войны теперь воспою» -2,10, 8), со всей определенностью обнаруживается в 3-й книге, состоящей из 25 элегий. В ней уже ощущается его усталость от постоянных измен Кинфии и готовность выполнить волю Мецената, который давно хотел видеть Проперция певцом деяний Августа. И хотя Проперций говорит, что возвышенность темы ему не по силам и что он мечтает лишь о том, чтобы его стихи нравились любителям Каллимаха, это - всего лишь разработка мотива recusatio (поэзии отказа), имеющего свое происхождение в эллинистической литературе и достаточно популярного у римских поэтов эпохи Августа (3, 9,43-46).

В одной из элегий Проперций называет свои стихи «памятником» и в тех же выражениях, что и Гораций, предсказывает свое литературное бессмертие:

Тяжким усильем до звезд вознесенная ввысь пирамида, Славный Юпитера храм, вышних подобье небес,

Склеп Мавзола в своем роскошном великолепье – Участи общей они - гибели обречены,

Или потоки дождей, или пламя лишит их величья, Или под тяжестью лет сами, сломившись, падут.

Но не погибнет в веках талантом добытое имя: Слава таланта и блеск вечным бессмертьем горят!

(3,2, 17-24)

Многие ученые считают, что к решению заняться высокой поэзией на национальные и патриотические темы Проперция подтолкнул разрыв с Кинфией. Однако разрыв, о котором было объявлено в конце 3-й книги, так и не стал окончательным.

Из одиннадцати элегий 4-й книги три вновь посвящены Кинфии. В 5-й элегии с экспрессией,

147

достойной горациевских «Эподов», звучат проклятия сводне; в 8-й описывается бурная сцена ревности, вызванная неверностью поэта, которого Кинфия застала в компании двух сомнительных «подружек». Самая прекрасная - 7-я элегия. В ней умершая Кинфия является поэту во сне и упрекает за то, что он забыл ее, так долго царившую в его стихах. Образ возлюбленной, воскрешенной памятью поэта, глубоко человечен. Это настоящий триумф Кинфии и красноречивое свидетельство того, что душа поэта по-прежнему ей верна.

В ряде элегий этой книги прославляются Рим и его мифологическое прошлое. Во вступительной элегии, имеющей форму своеобразного путеводителя по достопримечательностям Рима, поэт, словно гид, показывает некоему гостю исторические и культовые памятники столицы, раскрывая таким образом величие и славу города, раскинувшегося там, где некогда расстилались пастбища. Захваченный патриотическим порывом и, похоже, забывший о спутнике, «римский Каллимах» (так называет себя сам Проперций) создает настоящий гимн своей Родине.

Во 2-й элегии о себе рассказывает этрусское божество Вертурм. Содержанием 4-й элегии является история предательства весталки Тарпеи, влюбившейся в сабинского царя Татия. В центре 6-й элегии - рассказ об открытии на Палатине храма Аполлона, помогавшего Октавиану в битве при Акции. 9-я элегия посвящена подвигам Геркулеса. 10-я элегия повествует о происхождении названия храма Юпитера - Феретрия. Этими шестью элегиями, написанными по образцу каллимаховских «Причин» (Aetia), объясняющих происхождение того или иного обычая, религиозного обряда и названия, Проперций вводит в

римскую литературу новый жанр -этиологическую элегию, что отвечало общей направленности реставрационной политики Августа, возрождавшего староримские обряды и праздники.

Откликается Проперций и на брачное законодательство, введенное Августом в целях укрепления римской семьи. В двух элегиях (3-й и 11-й) в духе официальной идеологии разрабатывается тема супружеской любви и верности. В 3-й элегии Аретуза пишет письмо своему мужу Ликоту, с которым она находится в вынужденной разлуке. Ее трогательное послание исполнено глубокой нежности и благородной сдержанности чувств. 11-я, заключительная элегия четвертой книги представляет собой печальный монолог рано умершей Корнелии, падчерицы Августа. Из загробного царства она обращается к своему овдовевшему супругу со словами утешения и с просьбой заботиться об осиротевших детях, а им советует слушаться мачеху, если таковая появится в их доме. Беззаветная любовь матери, которая просит мужа скрывать от детей слезы, чтобы своими страданиями не увеличивать их горе, никого не оставит равнодушным. Здесь супружеская и материнская преданность проявляется как одна из высших римских добродетелей.

Проперций прежде всего певец пылкой, искренней любви. «Поэт кипучих страстей», - определяет он сам себя в одной из элегий (1, 7, 24). Любовь, ненависть, ревность, восторг, радость, печаль - а им он отдается целиком -создают в его стихах атмосферу повышенной эмоциональности и напряженности. Темпераментностью и силой чувств Проперций заметно превосходит романтически-мечтательного Тибулла.

Стиль

Необыкновенная чувствительность, страстность и непредсказуемость настроения Проперция во многом определили характер его поэзии. Ему редко удается обстоятельно развернуть тему или учесть все логические связи при переходе от одной мысли к другой. Многочисленные намеки, нагромождение идей и образов, ученые ссылки на мифологию делают его элегии трудными для понимания. Чтобы проникнуть в художественный мир Проперция и связать воедино разрозненные на первый взгляд мысли, требуется приложить некоторые усилия. Этот вычурный и усложненный стиль, видимо, отвечал вкусам современников поэта. Не случайно у Овидия он назван «чарующим» (blandus) и «нежным» (tener).

Образ самого поэта, каким он предстает в элегиях, по всей видимости, соответствовал его реальному облику. По крайней мере, можно заключить, что в жизни Проперция ведущим началом всегда было чувство, которое он стремился выразить в стихах. Утверждение собственного «я» в субъективной элегии является в какой-то степени противодействием августовскому тоталитаризму, хотя вряд ли это было сознательным намерением поэта.

148