i Наследие индивид\а,шзма — парадигма на практике 91paeoj^

деятельность или происходит революция. Тогда ини-

^КЗятиву берет на себя психоаналитик или умеренный ли-й пальный реформатор, ослабляющий скопившееся

апряжение и одновременно спасающий систему.

Однако эта традиция отношения к «естественному со-тоянию», то есть к индивидуальной человеческой приро-как тому, чего следует бояться, вряд ли начинается с

Фрейда и западной традиции либерализма. Тремя столети-

ями ранее Томас Гоббс писал, что людьми правит страх,который ведет к зверству и потребности во власти: поэто-

му, каким бы жестоким ни был деспотизм, ему следуетотдать предпочтение перед природным состоянием (1974)⁴⁶.

фактическая политика, следующая традиции североат-пантического либерализма, состоит в приспособлении к

ограничениям и выработке конкретных условий обменашдивидуальной свободы на коллективную безопасность[благосостояние. При этом современные «либералы» уде-яют больше внимания коллективному благосостоянию —

эправдывая свои действия тем, что в итоге спустя некото-рое время появится большая свобода для большего числа

44 Томас Гоббс (1588—1679) — знаменитый английский

философ, современник английской революции. Находясь в

эмиграции, написал одно из своих главных произведений о

человеке и государстве — «Левиафан». По его мнению, до воз­никновения государства естественным состоянием людей была всеобщая и ожесточенная война, постоянное соперничество и жестокая конкуренция (знаменитое «война всех против всех»), соответствующие животному естеству человека и его •страстям». Вместе с тем, страх смерти и присущий разум склоняют человека к миру. Страх заставляет людей вступать в соглашение друг с другом для обеспечения безопасности. Ее Грантом становится, государство-Левиафан («который является

иь искусственным человеком, хотя и более крупным по раз­

дам и более сильным, чем естественный человек для охра­ны которого он соадан» (Гоббс Т. И збр. произведения: В 2 т. Т. 2.

Мысль^ 1964. С. 46)), лучше всего в форме абсолютной ¹⁰нархии. «Немощи государства» возникают, прежде всего, от Недостаточности абсолютной власти» и от самоуправства и довольства человека

индивидуумов (аргумент «выравнивания игрового поля») Но все основные участники этих дискуссий согласны _с лежащим в основе аргументов парадигматическим поло­жением: единственным абсолютным благом и совершенно реальной ценностью является индивидуальное самовыраже-ние. Что же касается потребностей конкретного индивида общества в целом или какой-либо социальной группы, то по определению и согласно природе вполне вероятным будет их противостояние. В континууме между двумя указанными полюсами каждый ищет лучшую точку, и в разное время партии занимали в нем различные позиции (например, двести лет назад англо-американский либерализм отдавал предпочтение «меньшему» правительству, а консерваторы -«большему»). Реальность этих полюсов и тот факт, что поли­тическая дискуссия проходит на объединяющей их линии, принимается на парадигматическом уровне и обычно ока­зывается за пределами обсуждения.

Конечно, всегда существовала и противоположная тра­диция, часто высказывавшаяся поэтами и мистиками (ко­торых порой преследовали за еретические взгляды) Возьмем, к примеру, слова Иисуса: «То, что вы сделали одному из сих братьев Моих меньших, то сделали Мне» или его современника Гиллеля: «Если я только за себя, то кто я?»⁴⁷. Эти слова спустя почти семнадцать столетий ото­звались эхом у современника Локка Джона Донна, кото­рый писал: «Человек — это не остров, стоящий сам по себе», — что явилось конкретным провозглашением аль­тернативной метафоры фигуры-фона или части-целого.

⁴⁷ Мудрей Гиллель — для евреев своего рода эталон чело­века. Рассказывают о его любви к людям и знанию, о прове денной в страшной бедности молодости. Он направил иуда­изм по пути тикун олам, «совершенствования мира». Одному из своих учеников он так кратко определял сущность своего учения: «Что неприятно тебе, не делай ближнему своему. ^а остальное комментарий (к этому). Теперь или и изучай в^се остальное» (Шабат. 31а). Ему принадлежит знаменитое изр^с' ченис, частично цитируемое Уилсром: «Если я не за себя. ^т* кто будет за меня, а если я только за себя, то кто я? Если н^с сейчас, то когда^» (1:14).

показы i

товерными, то неизбежно попадают в сложный проц_еСс взаимоотношений с властью и авторитетом, относящийся к вопросу, кто обладает истиной. Поэтому нам совсем ц_е понравится, если кто-нибудь возьмет на себя власть «ра_с, сказать о том, что мы переживаем». Такого человека обви­нят в «проецировании», исходя из позиции динамики «верно—неверно», в которой правота одного находится в отношениях «нулевой суммы» с правотой другого (сама тема и ее динамические характеристики будут исследоваться и обсуждаться в главе 3). Занять иную позицию — напри­мер, при которой считается, что каждый человек облада­ет доступом к достоверной и различной точке зрения на общее поле, включающее все возможные точки зрения, и каждый интерпретирует события, исходя из своей пер­спективы, — весьма трудно хотя бы потому, что мы вооб­ще редко признаем тот факт, что прежде всего занимаемся самоинтерпретацией. Мы предполагаем, что наши знания о себе являются «данными» или относятся к разряду не­посредственных знаний: думать иначе означало бы стирать четкие границы индивидуального самоопределения.

Когда традиционные религиозные авторитеты, остава­ясь в пределах парадигмы, стремятся оспорить и обесце­нить некоторые мысли, желания и опыт конкретного индивида, они могут сделать это, использовав в качестве аргумента только некую иную сущность — дьявола, — про­никшую в индивидуальную /7/душу извне или (в традици­онном христианстве) передавшуюся подобно заразе первородного греха половым путем потомству. Позже Фрейд попытался, не отступая от парадигматической модели Я, вывернуть те же положения наизнанку: запретные жела­ния были перемешены внутрь и оказались не только по­рождением истинного Я, но и его природной сущностью (Ид заменило собой первородный ipex или дьявола), ³ строгое Суперэго стало голосом жесткого авторитета, ко­торый исходил не от Я или Boia, а от внешнего давления и контроля. В результате индивид снова оказывается в со­стоянии врожденного конфликта с обществом и выжива­ет, вступая в компромисс с требованиями группы или изменяя своей истинной природе (позиция, подхвачен

великим современным оппонентом Фрейда Жан-По-_яеМ Сартром)-

В этой обратной формулировке совершенно неизменной осталась мысль, что инстинктивные/индивидуальные влече­ния по своей сути являются антисоциальными и опасными. Сублимация по Фрейду как цель и деликатный компромисс дтя социально приемлемого выхода энергии влечений в струк­турном отношении мало чем отличается от древнего поуче­ния апостола Павла: «Лучше вступить в брак, нежели разжигаться»'"' — в обоих случаях «инстинкт» и «первород­ный грех» относятся к эквивалентным понятиям. Кроме того, сохраняется авторитарная, оценочная (правильно—непра­вильно) структура религиозной догмы, и классические прото­колы сеансов Фрейда в ранний период развития психоанализа иногда читаются как записи судебных прений или церков­ных служб, во время которых аналитик призывает «сопро­тивляющегося» пациента подчиниться более правильному взгляду на себя в ущерб субъективной чувственной реально­сти. Отсюда вытекает абсолютный парадокс самого индиви­дуализма: индивидуальность является фундаментальной и неоспоримой; однако значение индивидуального чувствен­ного опыта полностью связано с внешним авторитетом (будь то религиозным или «научным»). Это противоречие, которое мы нашли на заре западной традиции у Платона, как видно, является неизбежным требованием, находящимся в центре парадигмы — ибо, если мы начнем конструировать модель Я, основанную на жизненном и чувственном опыте, резуль­тат (даже полученный в условиях предвзятости нашей пара­дигматической линзы), как будет показано, неизбежно окажется менее индивидуалистическим, чем идеология унас­ледованной парадигмы.

Таким образом, парадигма содержит в себе зерна, по крайней мере, своей деконструкции — зерна, которые хо­телось бы оживить и взрастить. Ведь истинная феноме-

^щ «Но если не могут воздержаться, пусть вступают в брак; ибо лучше вступить в брак, нежели разжигаться» (I Кор, 7. 9). Павел предостерегает неженатых не подвергать себя опасным соблазнам, и если они являются чувственными, то лучше вступать в брак.

нология, исследование субъективности, начинающейся _с переживаемого чувственного опыта, всегда и неизбежно имеет направленность к социальному конструктивизму ира₃. витию в духе обсуждаемых здесь вопросов — ибо таковы условия нашей реальной жизни, которая всегда начинается с младенчества и разворачивается во взаимоотношениях и из них. Итак, сохраняя, сколь возможно, верность автори­тету индивидуального опыта, мы, тем не менее, понимаем ограниченность этого условия и осознаем, что можем под­даться положениям самой парадигмы.

Подводя итог изложенному, можно сказать, что поло­жения господствующей культуральной парадигмы сводят­ся к состоящей из атомов вселенной, в которой мужчина (и женщина) отделен от женщины (и мужчины), разум от тела, человечество от мира природы, искусство от науки, а индивидуальная душа или Я — от большего духовного целого. Все они относятся к разряду понятий, которые Пол Гудмен, гештальтпсихолог и социальный философ (1951), называет «ложными дихотомиями» современного мировоз­зрения. Мы проследим их развитие в нашей культуре от истоков до дельты, начиная с самых ранних стадий разви­тия. Это холодная и расколотая на фрагменты вселенная, обогревавшаяся (по крайней мере, теоретически) лишь спасительным утешением религии. Если между индивиду­альными душами/атомами, между различными мирами, представляющими собой замкнутые вселенные, и суще­ствовали связи, то они, как упоминалось, держались на авторитете Бога. Сегодня наша жизнь проходит среди ак­туального кризиса и назревающей деконструкции опи­санной парадигмы. Развитие и условия кризиса будут предметом рассмотрения в ближайшем разделе. В следую­щей главе будет изложено новое понимание Я, которое можно сконструировать из условий его непосредственно­го опыта на месте разрушенных старых убеждений.

Кризис индивидуализма

Мы прервали обсуждение эволюции традиции инди­видуализма на ряде положений и подтекстов господство-

шего христианского мировоззрения. Но история на этом кончается. К XVI веку христианский синтез в значи-^Нельной степени уступил место (весьма индивидуалисти­ческим) воззрениям гуманизма эпохи Ренессанса; а к XVII _веку иерковь стала все больше расшатываться Реформа­цией- что сопровождалось войнами и расколами и одно­временным развитием естественных наук, кульминацией которого стала новая научная парадигма ньютоновской физики и механики. (Она буквально сдвинула мир с мес­та как когда-то пол влиянием взглядов Коперника из­менилась карта солнечной системы, но не затронула лежашей в его основе более глубокой парадигмы, касаю­щейся Я и человеческой природы.) Однако следует ска­зать, что индивидуализм Реформации был еще более экстремальным, чем в прежнем католическом синтезе,

ибо на первое место, отобрав его у совместных ритуалов

и мистерий, вышло личное благочестие и более не счи­талось, что взаимоотношения между Я и Богом нужда­ются во внешнем посредничестве священников и таинств.

В этой атмосфере былая проблема примирения души или Я и тела казалась значительно менее насущной по срав­нению с острой потребностью совместить новую науку со старой религией — и сделать это, по-прежнему не выходя за пределы положений индивидуализма. Различные попыт­ки удовлетворить эту потребность, по-видимому, достиг­ли своего логического предела в философии Готфрида Лейбница (1714), блестящего математика, который одно­временно с Ньютоном изобрел дифференциальное исчис­ление и, подобно ему, посвятил почти всю жизнь попыткам сохранить свой проект интегративного мировоззрения пе­ред лицом расширяющейся пропасти между личным Богом и механистической вселенной. Для сохранения реальности индивидуальных душ и достоверности ньютоновской ме­дники Лейбниц считал неизбежным в философии природы следующее признание: вселенная состоит из фундаменталь­ных неделимых единиц, которые называются монадами; каждая является завершенным, целостным и неделимым ^еДиничным существом и представляет собой отдельную, обособленную и независимую по своей природе от других

душу-атом. Каждая монада или Я-атом составляет собой целостный мир — изолированное, доведенное до крайней степени, индивидуальное Я. Более того, монада «лишена окон», осознает лишь себя и совершенно не способна по­знать природу всех остальных.

В этом случае активность вселенной состоит в том, что подобно бильярдным шарам и в строгом соответствии с за­конами ньютоновской механики атомы двигаются, сталкива­ются и отскакивают друг от друга, и этот танец продолжается от сотворения до окончания времен (иначе говоря, согласно желаниям и планам божества, которое в качестве Мастера Игры создало как монады, так и законы физики). Конечно, на самом деле эти мысли представляют собой явные поло­жения исходной парадигмы, выраженные в целях самоза­щиты словами. Однако по крайней мере на логическом уровне система сохраняется: вселенная, как утверждала ньютоновс­кая модель, может быть полностью определена физически­ми законами и одновременно присутствует презумпция существования первоначально сотворенных Богом обособ­ленных душ — в очередной раз, за счет субъективного опыта Вслед за Декартом для Лейбница и, особенно, Фрейда, Скин­нера и чистых бихевиористов нашего столетия субъектив­ный опыт не является по-настоящему реальным, а скорее представляет собой, как было показано, побочный эффект или «эпифеномен». Таким образом, по Лейбницу, у челове­ка возникают лишь кажущиеся отношения с другими, опос­редованные и организуемые значением, намерениями и взаимной субъективностью. В этой наиболее индивидуалис­тической из всех систем, в которой разум изобретает реаль­ность, а затем объявляет ее действительной, отношения но самом дек представляют собой очередную разновидность майи или иллюзии⁴⁹, поскольку мир мыслей и чувств объявляется совершенно частной вселенной внутри нас, в чем-то парал-

^м Майя (санскр.) — согласно ведийской традиции способ действия божественной творческой силы, порождающей мир вилимости, не являющийся, однако, свойством самого Бога: иллюзорность воспринимаемого эмпирическим сознанием мира, скрывающего под видимым многообразием свою еди­ную сущность, преодолевается «подлинным познанием».

_лельной внешнему миру, однако полностью обособленной. Они не оказывают друг на друга никакого влияния, и все происходящее в обоих мирах магически синхронизируется

■ликим Часовщиком для того, чтобы внутренний мир на-

одился в полной гармонии с физическими воздействиями

_и реакциями других людей. Иными словами, для Лейбница два мира, внутренний и внешний, не имеют между собой совершенно ничего общего, но, тем не менее, магически управляемые Божественной Дланью, работают параллель­но³⁰. (Позднее Юнг сформулировал весьма сходную теорию (1964)⁵'.) Так же как спустя два столетия у Фрейда и Скин­нера, для Лейбнипа на самом деле наш чувственный опыт этого мира не есть то, чем он представляется, и на него

у} пр

OJ

И1

дв;

⁵⁰ Здесь автор излагает взгляды Лейбница на «предустанов-ленную гармонию» (harmonia pracstabilitata), возникшую благо-даря вмешательству высшей силы, которая завела «часы»-мо-нады, одинаково поставила стрелки, отрегулировала их ход изатем все время подводит пружину. «Предустановленная гармо-ния» проявляется в том, что: 1) прошлое состояние каждоймонады определяет ее будущие состояния; 2) состояния всехмонад в один и тот же момент времени гармонизированы другс другом, ч го одновременно и зашифровывает мир на уровнеявлений и разъясняет этот шифр на уровне сущностей; 3) ду-ховное содержание каждой монады в прошлом и будущем гар-монизировано с телесной формой его проявления.

⁵¹ Уилер имеет в виду теорию о синхронистичности смыс-лового и материального полей. Смысловое поле является, поЮнгу, духовно-информационным, в нем по принципу акау-зальности существуют идеи, мысли, знания прошлого—насто-ящего—будущего вне времени и пространства. Это поле, посути, схема проекта развития вселенной, и внесение измене-ний в него должно гармонировать с предустановленным пла-ном. Пребывание в смысловом поле позволяет одновременновоспринимать события, происходящие в разных точках про-странства. Материальное поле, где господствует принцип при-чинности, является полностью обособленным. Связь меж-ДУ параллельно функционирующими полями поддерживаетсяпсихе, которая частично принадлежит обоим, и синхронистич-ностью.

нельзя полагаться как на ключ к пониманию самих себя Позиции этих непохожих систем сходны в одном: мы ни _в коем случае не должны полагать, что наш опыт действи­тельно влияет на опыт другого человека (или даже на свой собственный!) — хотя и кажется, что дела обстоят именн₀ так, — ибо эта точка зрения оспаривает и подрывает основ­ные положения парадигмы индивидуализма.

Хотя нет никаких сомнений, что в описанной Лейбницем картине не остается места свободной воле и преднамерен­ности Я, в чем для Фрейда и большинства атеистов-детер­министов крылась глубоко пессимистическая реальность, однако в ней перед нами предстает совершенный детерми­низм, совмещенный с каким-то неиссякаемым оптимиз­мом. Этого Лейбниц достигает, сохраняя в своей картине Бога — хотя его место и является отстраненным, ибо он больше не принимает активного и личного участия в по­вседневной жизни. Но, поскольку Бог создал определен­ный план и затеял по ведомым лишь ему причинам (как, несомненно, сказал бы Лейбниц) эту несколько причуд­ливую игру изолированных душ, можно сделать вывод: по определению, что бы ни случилось — все к лучшему. Сле­довательно, этот мир является «лучшим из миров» {Лейб­ниц, 1714)4 Этот, казалось бы, бездумный оптимизм был осмеян Вольтером в популярной в свое время сатиричес­кой повести «Кандид» (в которой одно ужасное несчастье сменяется другим, а Лейбниц является прототипом неза­дачливого доктора Панглосса, по прозвищу «Все-чуднень-ко», веселого учителя и наставника Кандида)⁵³.

⁵² Одно из следствий «предустановленной гармонии» состо­яло в том. что наш мир — это наиболее гармоничный и бла­гоустроенный из всех возможных миров, наилучший из hhv «Гармоничность» означает наибольшую содержательность, полноту и совершенство. Вместе с тем, совершенство мира проявляется только в процессе его совершенствования. Эти мысли, к слову сказать, почти 70-летнсго Лейбница содержат­ся в известном резюме его философии «Монадологии» (1714)

^<5 В повести Вольтера «Кандид, или Оптимизм» (1759) мет­ко высмеяна надежда на то, что каждый обретет свой уют­ный утолок пол сенью небес.

Кажется подобный оптимизм глупым или нет, ясно _иП что основные положения учения Лейбница относи-тельно Я и его опыта — волевым образом сотворенного, несомненно уникального, обособленного от других Я и мира и совершенно не имеющего отношения к своему по­ведению и действиям — глубоко гармонировали с рассмат-ииваемой культуральной парадигмой. Более того, они легли _в основу господствующих до настоящего времени научных воззрений на субъективность и сохраняются даже после того, как из картины мира исчезли божественные силы, хотя бы в качестве Первопричины. И сегодня западную модель личности иногда называют «монадной», имея в виду, ^что Я является индивидуальным и обособленным в соответствии с неизменными законами природы. Начало этому положил Лейбниц, его прихотливое мировоззрение легко высмеять в сатире (впрочем, как и появившиеся позднее «Dasein» Хайдеггера, или «чистое бытие»), но, тем не менее, он оставил нам яркий образ и ясный язык Я, по-прежнему преобладающий в нынешней культуре.

Оптимизм лейбницевского синтеза оказался, однако, да­леко не столь долговечным по сравнению с остальными по­ложениями, ставшими абсолютной кодификацией установок об обособленном, индивидуальном Я. Ведь вывод философа о том, что «все существующее — совершенно», был основан на вере в благого Бога-Творца. По мере развития скептицизма Просвещения, а затем — атеизма XIX века эта позиция по­шатнулась. С ростом научных знаний казалось, что единствен­ное логическое основание присутствия Бога в картине вселенной состоит в его роли как отдаленной Первопричи­ны, обусловившей наше появление в этом мире в той конк­ретной форме, в которой мы живем. Представления об эволюции уже, конечно, существовали, но для роли объяс­няющей системы были еще слишком слабыми. Мы действи­тельно напоминаем обезьян, и их нетрудно представить как примитивную форму людей (или, возможно, дегенеративные Души, наказанные или спонтанно отклонившиеся в развитии вследствие злой природы). Однако как одно может перейти в Другое, если не путем предварительного вмешательства в виде плана и соответствующего акта Творца? Теория естественно­го отбора Дарвина, казалось, заполнила должным образом

этот пробел, а наука (в данном случае биология, а не механи­ка) в общем, философском смысле впервые завоевала боль­ше уважения, чем религия, поскольку ей вроде удалось найти удовлетворяющее решение последнего трудного вопроса, по­ставленного ее оппонентами-теологами. Бесспорно, при же­лании, если это радует или утешает, можно свободно представить себе изначального Создателя, который давным-давно дал толчок биологии и химии, а затем сотворил бес­смертную душу для данного Я. Однако временное положение Творца больше не приходилось на начало исторической эры человечества — на период, не столь отдаленный от любимой нами Древней Греции. Наоборот, сотворение мира отошло в необозримую даль, задолго до появления жизни и даже вре­мени. В воздухе повисло подозрение, что сохранение веры в Бога является, в основном, результатом слабости женщин и некоторых мужчин, не относящихся к несгибаемым рациона листам или отважным атеистам и не вынесших холодного ду­новения сурового ветра перемен, рожденного новыми научными истинами.

А картина, и вправду, открывалась весьма суровая. Важно не забывать, что пока мы принимаем абсолютный индиви­дуализм в качестве фундамента реальности, единственным связуюшим звеном, тем, кто способен соткать все разроз­ненные нити в общее полотно, к которому мы все относим­ся и частью которого себя ощущаем, является Творец. Если совсем убрать божественное, то останется лишь холодный механистический мир физики XVII и XVIII столетий — или ничего не прощающие, заполненные борьбой биологичес­кие джунгли социал-дарвинизма* XIX века, в которых каж-

* Будет справедливым заметить, что социал-дарвинисты, руководимые кузеном и последователем Дарвина, осповопо ложи и ком евгеники, сэром Фрэнсисом Гальтоном (Фрэнсис Тальтон (1822—1911)— английский психолог и антрополог. Ввел в эти науки идеи Дарвина, пытаясь объяснить индивидуальные различия между людьми. Его главной темой была проблема ге нетических предпосылок развития психофизиологических харак­теристик и способностей человека. Исследования Гальтона за­ложили основы дифференциальной психологии и евгеники. — При­меч. редактора), допустили серьезное искажение его теории. Сам Дарвин говорил о борьбе за экологические ниши между