2 Contagiosa? (лат.) — заразный, в психологии — зарази­тельный.

ре это чувство является универсальным следствием куль­туральной парадигмы).

Что касается нас и людей, с которыми мы работаем то беспокойство и заботу в плане дальнейшего развития вызывают не столько клиенты, которые переживают и реагируют на стыд (хотя, конечно, им может понадобить­ся дополнительная поддержка, если в своей истории и развитии они остались один на один с этим чувством), а те, у которых защитные механизмы против чувства стыда оказались «герметическими» в том смысле, что они не переживают какой-либо чувственной реакции, когда за­думываются о собственной истории стыда и пристыжива-ния. Иными словами, наша позиция и точка зрения в данном случае является прямо противоположной позиции, занимаемой классическим психоанализом, то есть клас­сическому индивидуалистическому взгляду, состоявшему в том, что стыд представляет собой инфантильную эмо­цию, чувство, из которого следует вырасти, разрешив в эдиповом кризисе (и его следует стыдиться, если оно не разрешилось), — а затем заменить более «зрелой» нара­боткой, которой является вина. Вместо этого мы утверж­даем, что стыд и подверженность стыду являются признаками принадлежности к человеческому роду и человеческого со­стояния, обязательной частью нашего приспособления и функционирования и, наконец, признаками, неотдели­мыми от нашей связанности в более или менее резониру­ющем поле и с этим полем. И снова, чтобы понять, почему мы позволяем подобные утверждения и каким образом обе точки зрения — старая и новая — проясняются при ис­пользовании разрабатываемого нами подхода к self и его процессу, обратимся непосредственно к личному опыту, материалам упражнения и нашей собственной жизни и развитию.

В каком-то смысле у нас нет особой нужды прибегать к новому упражнению лля выявления и локализации опыта стыда в нашем self-npontcce, прошлом и настоящем. Сто­ит лишь вернуться к первому столбцу таблицы ответов участников упражнения в главе 4 и к собственным воспо­минаниям о периоде жизни, когда мы усматривали в сеое

_те или иные недостатки, видели неправоту или иное не­соответствие требованиям поля при тех ресурсах self, ко­торые тогда были известны и на которые мы могли опереться. Этот опыт мы и называем стыдом — чувством собственной неадекватности требованиям поля в некото­рой важной и необходимой области. Мы уже видели, что реакция на трудные задачи развития почти всегда пред­ставляет собой не только компромисс со стороны self (ча­стичное или очень ограниченное выражение определенной части известного или необходимого нам внутреннего мира), _но и творческое расширение способностей self и его ин­теграции в поле (повое приспособление к обстоятельствам, при котором используются и расширяются уже известные и вновь обнаруженные способности, так что результат за­частую оказывается более продуктивным и творческим, чем предполагалось).

В то же время, возвращаясь теперь к этому чувству и ис­следуя роль стыда в процессе организации self мы можем столкнуться с той же чувственной атмосферой, которая возникла в нашей группе при выполнении исходного упраж­нения. Типичные чувства, описываемые на этом этапе уп­ражнения, включают печаль, изоляцию, чувства малой значимости и беспомощности, даже безнадежности, неко­торой подавленности, отчаяния или переживаний, близких к отчаянию. Иногда речь непосредственно идет о стыде, что не удивительно, если учесть формулу инструкции «с вами что-то не в порядке» — какая-то ваша особенность была слишком выраженной, а чего-то не хватало, или вы как-то иначе не соответствовали требованиям жизни и окружаю­щего мира — именно эти чувства определяют стыд. Даже воспоминание об этих трудных чувствах может вызывать стресс или оставить след в виде мрачного настроения — ртот эффект упражнения существенно уменьшается благо­даря присутствию и работе остальных участников группы (воздействие хорошо известное, но не всегда поддающееся объяснению в рамках старой парадигмы Я).

Для читателя, который, возможно, пройдет через упраж­нения и воспоминания в относительной изоляции, полезно 1По.чнить, что упомянутые эффекты настроения являются

обычными — и их можно облегчить или изменить, поделив­шись с другим или лишь представив человека, способного (по нашим воспоминаниям или в воображении) восприни­мать подобные чувства и резонировать с ними. Если вы рабо­таете с предложенными упражнениями самостоятельно по ходу чтения, то это упражнение лучше провести с партнером, ко­торый, как вам кажется, способен понять и воспринять по­добные чувства. (Если сложно припомнить такого человека в вашей жизни, то содержание главы 7, посвященной близос­ти, может оказаться особенно полезным и своевременным.) Можно подойти к изучению подобных чувств несколько ина­че, не столь прямо обратившись к детству, а вспомнив менее отдаленные события в контексте чего-то, что я не сумел осу­ществить, достигнуть или разрешить в своей текущей жизни или будучи уже взрослым. Далее приведена инструкция в по­добном ключе к первой части упражнения.

Еще раз на минуту закройте глаза и позвольте вашему сознанию обратиться к какому-либо обстоятельству ва­шей нынешней жизни или любому моменту прошлого, которые вам каким-то образом не удалось преодолеть или разрешить. К чему-то вас беспокоящему, возможно, трудным или неоконченным отношениям, плану, чело­веку или группе, брошенным вами или оставившим вас. К чему-то, что вы пытались или хотели проработать, за­вершить или довести до лучшего состояния, но не полу­чилось. Может быть, вы думаете об этом не столь часто, но когда эти мысли приходят на ум, то продолжают бес­покоить вас, с этими обстоятельствами не удается ни окончательно разобраться, ни выбросить их из головы.

Когда будете готовы, откройте глаза и запишите не­сколько предложений об этой ситуации. Достаточно кратко очертить, в чем она состоит, в чем была и зак­лючается проблема. Не забудьте отметить чувства, ко­торые вы испытываете до сих пор, думая об этом, включая телесные ощущения, а также желания, вос­поминания и всплывающие образы.

Что более всего поражает в выполнении этой инструк­ции — это степень универсальности подобных переживании.

Кдк и с первоначальным вопросом из упражнения в главе 4, так и с предлагаемыми здесь вопросами, заданными студен­там, группам и другим лицам, ни у кого из участников не возникло трудностей. Еще не встретился ни один человек, который бы заявил, что у него совершенно нет подобных воспоминаний о детстве или более позднем возрасте или в его жизни и актуальных переживаниях нет ничего сходного с описанными состояниями. Мы не хотим сказать, что нет и не может существовать людей, которые не носят в себе труд­ные или неразрешенные, периодически беспокоящие ситу­ации; однако если они и есть, то встречаются чрезвычайно редко даже в популяциях, где с ними можно было ждать встречи: среди здоровых, достигших многого в жизни, полу­чивших образование, по-видимому, хорошо функциониру­ющих и неплохо адаптированных людей — например, студентов-выпускников вузов, менеджеров и администрато­ров, преподавателей и других специалистов молодого и сред­него возраста, добившихся успеха в разнообразных трудных полях — именно к таким лицам относятся участники наших групп. Но вместо этого мы слышим от них следующее.

Джейк: Первое, что мне приходит в голову — это, конечно, развод и то, как меня обвиняли в вещах, в которых я на самом деле не виноват или вина была обоюдной. Мы разочаровались друг в друге, подвели один другого, и мне отчаянно хоте­лось, чтобы жена это признала, но она отказывалась сде­лать это. До сих пор не знаю, почему — вероятно, просто была не способна признать. Даже думая об этом сейчас, я снова полностью погружаюсь в ту ситуацию — переживаю обиду, ту же защитную установку. Почему все, что проис­ходило, оказывалось лишь моей виной? Странно — ведь сейчас я думаю об этом редко. Но, когда вспоминаю, чув­ства остаются почти теми же. Не могу понять, почему.

Элеонора: Очень просто — недавно студент раскритиковал овну из моих презентаций. Мысли о подобных случаях всегда мучают меня, становятся навязчивыми, это правда. Но они совсем не часто происходят! Дело и в том, что никто не знает о моих переживаниях — я их скрываю. Все считают меня открытой и не склонной занимать защитную позицию, но это лишь вили-

мость. Мне не хочется, чтобы люди знали, как меня это муча­ет. Не сама критика — не в ней дело. Но когда кто-то говорит что презентация была скучной, недостаточно живой, неинте­ресной — именно это мне не удается принять и отбросить от себя мысли об этом я тоже не могу.

Барбара: Знаете, мои чувства связаны с любым мужчиной, отверг­нувшим меня. Во всяком случае, я так воспринимаю ситуа­цию. Наверное, это странно, потому что обычно я разрываю отношения первой. Но поступаю так потому, что уже чув­ствую себя отвергнутой — возможно, это «самоисполняю­щееся пророчество», я не могу разобраться. По ночам просыпаюсь с мыслями о том, что на всю жизнь останусь одинокой, что никому не нужна и на мне лежит проклятие. Иногда от таких чувств я просыпаюсь вся в поту.

Кэйти: Это касается случаев, когда кто-нибудь лишь намекает, что я недостаточно хорошая мать. Моя младшая дочь — она похожа на меня, всегда за что-нибудь воюет. И, конечно, меня тоже «достает». Каждый раз она говорит, что я не интере­суюсь ею или нечто в подобном роде. Я тут же вспыхиваю и даю отпор, но потом очень долго не могу стряхнуть с себя мысли об этом. Может, я считаю это правдой? Не знаю...

Рикардо: Понимаете, отношения — особенно с одним человеком... Может, это была моя единственная настоящая влюблен­ность — и, естественно, ей следовало закончиться полной катастрофой. Я настолько уверен в себе на работе, что про­сто пугаю людей, — но в минуту, когда оказываюсь в ситу­ации близости, куда только уверенность исчезает, — становлюсь как медуза. Не в сексуальном отношении — в этом плане у меня все в порядке, я имею в виду эмоцио­нальное состояние. Я становлюсь бездонным колодцем, наполненным страхом, и требую от другого человека очень многого, невозможного— и он. конечно, ушел. А кто бы не сделал это на его месте? Теперь я навязчиво все пережевы­ваю, как мог быть другим, уверенным, контролировать си­туацию, проявить некоторую властность и даже немного холодности - как он! Можно было притвориться таким хотя, честно говоря, мне не обязательно притворяться Но это сработало бы — обязательно сработало и он не yuifi

бы. Теперь все кончено и ничего не вернешь. Я все испор­тил и с этим не могу смириться.

: Буквально все. Все случаи, когда со мной не считаются.

Каждый вечер я, возвращаясь домой, вспоминаю эпизоды,

происшедшие за день. Этого я никому не говорила — люди и представления об этом не имеют. Что я чувствительная, ранимая, застенчивая они. конечно, знают, но не то, что я вновь и вновь возвращаюсь к каждому пренебрежительно­му жесту, каждому обидному слову. Наверное, зачастую я сама все придумываю — но уверенности у меня нет. В душе я остаюсь девчонкой из четвертого класса, глядящей на уве­ренных в себе сверстниц и недоумевающей, как это у них, черт возьми, получается. Например, минуту назад я что-то сказала, а иы (одному из участников) перебили меня на се­редине. С этой мыслью и некоторыми другими сегодня я и лягу спать. Вот видите, я высказалась. А теперь боюсь поднять глаза, со мной никто и говорить больше не станет, ведь я сижу и считаю — каждому из вас отведено место в моем досье... Самой не верится, что я это говорю..

Jfca.w: Ну, конечно, старые дела с моей «глупостью», — но теперь они

меня мало беспокоят, — думаю, мне удалось оставить их в покое, так что это не то, о чем вы спрашиваете. Знаете, что меня на самом деле «достает», — стыдно сказать, это настоль­ко избитая тема, ч го ее никто не упоминал. Дело в моей мате­ри. У нее есть привычка совершенно игнорировать, что ей говорят. Например, сегодня ты ей скажешь, что терпеть не можешь синий цвет, а завтра она тебе подаст синюю сорочку. А если речь идет о чем-то личном, эмоциональном — то тут же из головы выбросит. Вот что мне нравится в Сэлли — она так не поступает, исе помнит. Вот видите всегда так, бро­саю неприятную тему и переключаюсь на что-го приятное. Сэлли говорит, что я не умею задерживаться на плохих чув­ствах, и она права. И все же... Такой небольшой вопрос, но, боже, взшяниге, к чему он привел. Посмотрите на нас — си­дим и потеем над какой-то ерундой, которая выеденного яйца не стоит... (Пауза) И гут^- Cjjlih снова права, я нередко так по­ступаю— переключаюсь на других людей или умаляю значи­мое ть вопроса или делаю го и другое одновременно. Но то,

что говорят люди, вовсе не мелочи, не тривиальность. Вы н_е тривиальны. Простите.

Тривиальны эти высказывания или нет, как отмечает Сэм, но они предоставляют большой материал (для исследова­ния, самому осознающему, тому, кто ему помогает) и вы­ражают великое множество разнообразных трудных эмоций, вызываемых, казалось, небольшим вопросом. Когда на этом этапе мы прицельно спрашиваем о тональности чувств б комнате, то получаем ответы, подобные следующим (для дополнений читателя как всегда оставлено место):

фрустрированный

унылый

потерпевший

поражение

обреченный

печальный

облитый мочой

безнадежный

бессильный

незначительный

слабый

маленький

непонятый

не могу этого понять

Эти чувства весьма близки к тем, о которых говорили участники упражнения в главе 4, когда их спрашивали о некоторых слишком выраженных или недостаюших осо­бенностях в детстве или о том, что они не справлялись с требованиями, предъявляемыми окружающим миром. И это

удивительно, в обоих случаях человека спрашивали о

^НС.| чего он не сумел сделать, или, напротив, не могтом- _

пвекр»'^{гить делать}' ^{или с чем} оказался не способен спра­виться. Приняв во внимание эту близость, перейдем к до­полнительному шагу в упражнении, чтобы углубить его и больше узнать, почему мы так долго носим с собой по­добные переживания и отчего они причиняют нам дли­тельное неудобство, а временами сильную боль.

Еше раз вернемся к этим воспоминаниям, образам и чувствам. И наш вопрос будет следующим: почему мож­но сказать, что те трудные, беспокоящие пережива­ния, о которых вы сейчас думали, были и остаются опытом стыда? Каким образом чувство стыда входит в этот опыт — для вас или, возможно, другого челове­ка? Если вы привыкли думать об этом опыте и своих переживаниях иначе, то побудьте с предложенной вам мыслью некоторое время и посмотрите, куда она при­ведет, не пытаясь навязать ее себе силой. Можете ли вы обнаружить измерения (dimensions) чувства, которое назвали бы стыдом, когда думаете о той ситуации? Если вы можете обнаружить чувство стыда сейчас, когда мы говорим о нем, но не осознавали его раньше, где оно было до сих пор? Каким образом вы неосознанно удер­живали и справлялись с ним до настоящего момента? И что делали (если делали) для того, чтобы чувство стыда не выходило на поверхность?

Конечно, не секрет, что, когда (следуя инструкции) мы думаем о чем-то, доставляющем неловкость, о чем-то, что нам никак не удается разрешить, у нас может появиться чувство фрустрации и даже бессилия. Но остается не совсем ясным, почему эти чувства столь сильно связаны со стыдом. В соответствии с новой точкой зрения ответ заключается в том, что стыд, как отмечал Роберт Ли (Lee, 1995), занимав­шийся исследованием аффектов, всегда некоторым образом связан с желанием. То есть если важная потребность или стрем­ление не может найти и достичь удовлетворительного разре­шения или резонанса во внешнем поле — тогда мы переживаем стыд Поэтому порой мы ощущаем его в ситуаци-

ях, когда оказываемся покинутыми, сброшенными со счетов или «придавленными» («downweighled») (выражаясь языком психолога атрибутивного направления Фрица Хайдера Heider, 1983), в которых речь совсем не идет об индивиду­альной неадекватности или неполноценности. Таким обра­зом, согласно этой модели стыд является не просто чувством собственной неудачи и фиаско (хотя, конечно, включает его в себя), но аффектом и признаком поля, сопротивляющегося интеграции.

Мы уже говорили о тягостном чувстве, возникающем, когда некая часть моего внутренне! о Я не может найти резонанс или соответствие во внешнем поле, и о харак­терном ощущении сжатия, сокращения self — чувствах, которые согласно модели поля мы называем стыдом. Это следует из нашего представления о self как составленном из интеграции целостного, внутреннего и внешнего поля, находящихся в состоянии некоторой жизненной и рабо­чей конгруэнтности. Если она не возникает — когда мое «актуальное состояние», черта или потребность не нахо­дит искомого резонанса и разрешения, — то ощущаемое мной self вполне реально становится меньше и мой потен­циал к новым исследованиям и самовыражению действи­тельно до некоторой степени подавляется. По этой причине согласно новой модели мы говорим о стыде как о подавле­нии self-процесса.

Подобную ситуацию описывают участники приведенно­го упражнения — проблему, беспокоящую и напоминаю­щую о себе, которую, однако, не удается разрешить, мы не можем заставить другого человека увидеть нас, поверить нам и взаимодействовать с нами. В каком-то вопросе нам не уда­ется достичь понимания, принятия и справедливого отно­шения. Иными словами, как уже упоминалось, речь идет о важном для нас месте, где естественный техпроцесс интег­рации внутреннего и внешнего миров не может достичь раз­решения, поскольку внешнее поле отступает, оставляя нас с ощущением, евгщетельствующим, что некоторая внутрен­няя потребность или состояние являются ненужными, не­приемлемыми и выставленными на обозрение. Подобное понимание стыда явно отличается от прежнего, согласно

~ а Стыд и подавление — Self в разорванном поле 299Що^___

_т0рому он представлял собой ощущение, что неулача про-"зошла по нашей пине или связана с неспособное 1ью что-то

. ,ществить. Оно отличается и от ощущения противодей­ствия, которое временами даже придает нам энергии, на­страивая на необходимость увеличения прилагаемых усилий иди изменения подхода. В новом понимании стыд восходит к более глубокому чувству ценности (worth): важная часть поля оказывается просто недоступной в данной области, какие усилия ни прилагать - за исключением, возможно, прине­сения в жертву какой-то реальной, ощущаемой части внут­реннего мира.

В таком понимании динамики и определения стыда кро­ется тонкий, но радикальный сдвиг, позволяющий прояс­нить ряд вопросов, остающихся непонятными при использовании старой модели. Если природа нашего self, способности и деятельность, делающая нас самими собой, закчючается именно в процессе интеграции и если эта интег­рация существенно блокируется в каком-то важном для нас месте, то по-новому начинают раскрываться перед нами та­инственная власть, которой обладает над нами стыд, его опу­стошающие последствия, которые мы порой ощущаем, и тот факт, что мы готовы на очень многое, стремясь избежать даже мапейшего стыда. Гершон Кауфман (Kaufman, 1980), описывая стыд с позиции теории аффектов, называет его ^входным билетом в self — имея в виду глубоко проникаю­щее, «режущее до кости» качество стыда, совершенно необъяснимое в модели индивидуализма. С позиции разраба­тываемой нами полевой точки зрения на self мы гораздо яснее и по-новому начинаем понимать тесную связь и бли­зость стыда к ощущению нашего внутреннего бытия.

Кчючевой в этом отношении является фраза «важное для нас». В соответствии с феноменологической или субъек­тивной точкой зрения сила переживания стыда не нахо­дится в прямой зависимости оттого, как велика «неудача» Или насколько сильно в объективном смысле мы не соот­ветствуем тому или иному стандарту, — а, скорее, в пря­мой зависимости от того, насколько актуальные отношения, по-зевой резонанс и интеграция, которой пытаемся достичь, являются важными для нас. Чтобы понять, как эт и положе-

"одев "елян

ния выглядят на практике, рассмотрим несколько отве­тов, данных участниками (и нами) на последний вопрос каким образом неудобная ситуация, с которой нам не уда­ется справиться или расстаться, на глубинном уровне не­избежно связана с чувством стыда?

Джейк: Вы шутите. — не правда ли? Я имею в виду, что все абсо­лютно очевидно. Только одно странно — как тго я до сих пор никогда не использовал это слово — стыд. Я переходил от осуждения и обвинений в мой адрес к собственному гневу и от него к обиде, скрывавшейся за ним. Мне было очень больно и обидно, по крайней мере тогда, — а может, и до сих пор. — от того, что со мной так дурно обошлись, просто выбрали, чтобы возложить на меня всю вину, и ненавидели при этом. Что же, мне все еще больно. Но стыд — в нем все дело. То давнее чувство, о котором мы говорили раньше, — со мной что-то не в порядке, я какой-то не такой, слишком чувстви­тельный и в то же самое время я специально рожден, чтобы меня обижали и неправильно понимали. Я ничего не могу с этим поделать — это мое личное свойство, нечто вроде про­клятия. Со мной никогда не будут считаться, принимать во внимание и бережно обращаться — не тот я человек.

С какой-то стороны я прекрасно понимаю, что это не так. дело не во мне, сейчас моя жизнь полностью изменилась, но все равно где-то в глубине я продолжаю носить эти чув­ства. Они остаются при мне. Со мной что-то не в порядке, есть какой-то изъян, стоящий за обидой, гневом, моей отго­роженностью и осуждением. Совсем не удивительно, что. по мнению некоторых людей, я ношу маску. Совершенно не удивляет, что я никак не мог покончить с этим браком — и до сих пор не могу полностью оставить мысли о нем.

Элеонора: О, как только обозначишь это таким словом, что-то ме­няется. Все перемешается в другое, более безнадежное ме­сто, куда не слишком хотелось бы отправляться. На самом деле нет особой разницы между тем, о чем я говорила рань­ше и теперь — я совершенно не moi у воспринимать выска­зываний, чго л неинтересна. Не страшно, если со мной спорят и даже ссорятся — пусть говорят, что я упряма как осел. Но если кто-то назовет меня неннгересной, я не булУ

спать всю ночь из-за мыслей об этом. Так что дело именно в нем. вот почему я могу преподавать, но не способна пи­сать. Это стыд, вы нравы, сдаюсь (смеегся).

Нет, серьезно, в глубине у меня есть изъян, мои чувства связаны со стыдом, и мои худшие страхи реальны. Мама была права, я слишком много болтаю и в моей болтовне nei ничего интересного. Вот мой брат — он человек интерес­ный. — хотя, правда, при чем тут он? На самом деле он не преподает и не пишет. Но, если бы занялся этим, все обяза­тельно заинтересовались, все только ждут и надеются, что­бы он хоть что-то сказал, все равно что. А у меня рот не закрывается, это. конечно, слишком. Правильно, речь идет именно о стыде, и мне не удается отряхнуть с себя это, по­тому что в душе я считаю все, в чем меня упрекают, пра­вильным. И какой же в этом смысл? Ведь попадаешь в тупик, с которым ничего нельзя поделать. Теперь я вникла в са­мую суть, поняла, что дело во мне самой, и это безнадежно. Я — безнадежна. И если подумать, я очень зла на вас, что вы меня к этому подвели.

Кэйти: Так и есть — это проклятие. Я ненастоящая женщина — вот в чем состоит мой тайный стыд. Поэтому я взрываюсь, когда младшая дочь хлещет меня обвинениями в недоста­точных материнских качествах. Так и слышатся слова моей матери, что я недостаточно женственна, не похожа на де­вочку. Я сама научила дочь «доставать» меня, устраивая сцены, когда она заговаривает на эту тему. Будто истери­ческая реакция, в конце концов, может доказать, что со мной все в порядке, поскольку женщинам позволено устраивать истерики, а мужчинам и мальчишкам — нет. Это же просто глупо — ведь я взрослый человек, у меня почти не бывае г подобных мыслен, не говоря о чувствах. И все же, как вер­но отметил Джейк, — суть не в том, что делаешь. Дело в том, кем являешься, какой ты по натуре, а с этим ничего поделать нельзя.

Рикардо: Мой стыд? Я расскажу вам о нем. Вы, верно, думаете, он вызван тем, что я гей, правда? Но вы ошибаетесь, дело не в Этом. Все гораздо проще. Дело в том, что я не мужчина. И не говорите, что у меня интернализованная гомофобия, это

вовсе не так. Хотя она, конечно, интернализованная. но со всем не гомофобия. Мне нравятся мужчины-гомосексуа листы, гомосексуалисты — настоящие мужчины. Год™ например, был настоящим мужчиной. Понимаете, он х.чад. нокровен, сексуален, умеет заботиться о себе, верит в еебя Ну, возможно, я сам верил в него, но это уже другая история Речь совершенно не идет о сексуальной ориентации — р_еЧъ идет только обо мне. Другие мужчины-геи являются насто­ящими мужчинами — по крайней мере, некоторые из них Ну а я — не настоящий мужчина.

Что же касается обычных мужчин — хотите узнать, что я о них думаю? Может, и не хотите, но я все равно скажу Я смотрю на них свысока. Так смотрят и женщины — в их глазах мужчины в чем-то жалкие и в некотором отношении скучные, но, в конце концов, они в этом не виноваты. Вы. ребята, знали, что женщины о вас так думают? Поверьте, они вам этого не скажут, а мне говорят. А что касается меня, то так и есть — я не мужчина и никогда им не стану, я ни­когда не смогу обладать мужчиной потому, что мне нечего ему предложить. В том-то и дело - в том и состоит мой стыд, скрывающийся за всем остальным. Теперь никто нз этой группы не станет разговаривать со мной (смеется). Придется и мне записаться в клуб участников, обозленных на тренеров. Зачем было нас к этому подводить, если все равно мы ничего исправить не сможем?

Сэм: Забудьте, я совершенно не расположен в этом копаться. Ско­ро я начну обвинять свою мать в том, что у меня было нару­шение внимания. Это же безумие. Но что если родители действительно имели к этому отношение? Конечно, я родил­ся с большими проблемами со вниманием, чем другие, я это прекрасно понимаю. Совершенно не мог сосредоточить­ся. Но и они давали мне повод на многое не обращать вни­мания. Как они смотрели на меня вспомнить только эти уничтожающие взгляды! Черт, вель нарушение внимания было хоть каким-то выходом. Я не мог терпеть эти взгля­ды. Наверное, потому и стал спасателем — спасал лру¹"-детей от подобного ощущения. От взглядов. Ну, и что ста­нем теперь делать?

Подобные ответы помогают увидеть, насколько тяжело и долго переживается сильное чувство стыда и почему для избавления от него людям требуется дополнительная под­держка и резонанс (этому посвящена следующая глава о близости, интерсубъективности и диалоге). Когда дело до­ходит до стыда, мы склонны, как предполагал Сэм, куль­тивировать у себя недостаточность внимания. Родившиеся с матейшей склонностью к нарушению сосредоточеннос­ти в дальнейшем могут страдать от вдвое большего рас­стройства, если окружающая обстановка способствует возникновению стыда В результате возникает порочный крут, серьезно мешающий развитию.

И заметьте, как при обсуждении темы стыда она легко приобретает характер утверждений, относящихся к self, пе­реходящих от того, что я делаю, к тому, каким являюсь — как видно из рассказов Джейка и Кэйти, — увеличивающих безнадежность и делающих чувства более тягостными. Фун­даментальным утверждением, касающимся self к которому сводятся эти переживания, финальным стыдом, стоящим за другими, более частными его переживаниями, как уже упоминалось, неизбежно становится следующее: это не мой мир, я не рожден для него и от него, в нем нет места для меня, моих чувств, переживаний и потребностей.

Вряд ли на этом этапе есть необходимость обращаться к участникам с просьбой дать отчет о своих чувствах, но если мы спросим о них, то в ответ вновь получим пере­чень тех же чувств, которые приведены выше, но их интен­сивность усилится. Как отметили некоторые участники. Фрустрация может перейти в гнев или своего рода ярость, печаль и упадок духа — в подавленность или отчаяние, ощущение своей неудачи — в чувство полного краха, чув­ство растерянности — в ошушение «невозможности с этим справиться», а чувство малой значимости и непонятости — ^в полное одиночество и парализующий стыд. Такими

предстают последствия введения в беседу слова «стыд»: э_а нашими обычными механизмами психологической защи­ты и стратегиями ухода, которые, как отмечал Джейк могут включать осуждение, гнев, обиду и душевную боль, открывается своего рода пустота. Этот эффект, как указы­вали вначале многие участники, может составить уважи­тельную причину для исходного нежелания «копаться в этом» — для полного избегания темы стыда в культураль-ных моделях и нашей жизни.

Правда состоит в том, что в соответствии с парадигмой индивидуализма со стыдом «ничего нельзя поделать». В от­личие от этого, согласно предлагаемой нами точке зре­ния, выход вполне может быть найден. Его, пожалуй, можно обнаружить, если попросить участников описать, что они чувствуют в тот момент, когда рассказывают всей группе о своих переживаниях, слушают других и чувству­ют, что их слышат. Настроение разительно меняется по мере того, как люди «смешают фигуру», сосредоточиваясь не на воспоминаниях о прошлом, а переживаниях в на­стоящий момент. «Я чувствую себя дерьмово, — пошутил вначале Рикардо, — потому что теперь меня возненавидят дважды — во-первых, за то, что я такое ничтожество, а во-вторых, за то, что честно сказал о своих мыслях». И затем добавил более тихим, спокойным голосом: «Если серьезно, я чувствую себя менее одиноким. Оказывается, всем приходится сталкиваться с тем же самым, мы сидим в одной калоше. Высказавшись столь откровенно, я стал испытывать на деле больше принятия в отношении себя, чем когда-либо раньше...» Отвечая на вопрос, не скрыва­ется ли за юмором реальный страх быть отвергнутым этой группой, Рикардо еще глубже задумался. «Ну, наверное, нет... нет, погодите, я так не думаю. Правду сказать, это, вероятно, привычка... просто рефлекс, я превращаю все в шутку на всякий случай, еще до гого, как успею подумать, что за чувства сейчас испытываю к этим людям». Под дав­лением дальнейших распрос.ов о том, какое действие, по его мнению, подобный рефлекс может оказать на отноше­ния с другими людьми, его глаза наполнились слезами. «НУ-

пазве не ясно? — теперь Рикардо говорил едва слышно. — qh отгоняе1 их. Я, вероятно, почти предпочитаю отогнать _{х са}м, прежде чем они увидят, что именно со мной не так. а ^{чем н} неисправим». Более, чем все остальное, слово «почти» явно несет в себе стремление self протянуть руку, вступить в связь там, где она в прошлом не удалась, пойти на старый болезненный риск, и сделать прежний болез­ненный жест, каким бы неуклюжим он ни получился, и быть замеченным, узнанным и встреченным в резонирую­щем поле.

Переживания других участников частично совпали с чув­ствами Рикардо. В частности, большинство сошлось в том, что. оказавшись просто услышанными в обществе других людей, с некоторой вероятностью испытывавших сход­ные чувства, они стали ощушать меньшую изоляцию, ко­торая ранее казалась им обязательным аккомпанементом чувства стыда. В этом состоит убеждение, которого при­держиваются многие, — подразумевающееся, кстати, и парадигмой индивидуализма, — что, переживая стыд, мы всегда совершенно одиноки. Поэтому не удивительно, что мы не желаем в этом копаться! Пока ст ыд остается сино­нимом исключительно внутренней неполноценности, идея поделиться им, кажется, усугубляет его — ибо согласно идеалу зрелости в модели автономии мы вообще не долж­ны его испытывать.

Если на самом леле мы поделимся переживаниями с другими людьми, предлагающими не просто «сочувствие», а реально ощущаемый резонанс, настоящую полевую ин­теграцию чувства стыда (неважно, совпадают ли с наши­ми темы или конкретное содержание переживаний), это изменяет наши чувства и меняет характер влияния на нас собственного стыда Таким образом, у нас постепенно на­капливается материал, понемногу деконструируюший ин­дивидуалистическую модель self в пользу модели более близкой жизненному и чувственному опыту. Как только ^На первый план выступает настоящий контакт, гнев и не­доумение участников («зачем обращаться к этому, если ^Все равно ничет изменить нельзя?») теряют остроту

От восстановления стыда — к восстановлению self-процесса

Иными словами, с сильным стыдом, оказывается, моле­но кое-что сделать — а именно поделиться им, но осущест­влять это следует в определенной ситуации, с определенными поддержками и при определенных условиях. В частности, ус­ловия поддержки должны включать процесс встречи сты­да со стыдом (в противоположность пристыживанию), а не с утешением, «исправлением» и другими многочислен­ными способами, которые слушатели используют для от­даления от себя воспоминаний о стыде. Не забывайте, если стыд появляется в поле, то он возникает на всем его про­тяжении: мы не способны беседовать или слушать разго­воры о нем, не испытывая, по крайней мере, некоторый собственный стыд.

Новый шаг, который может показаться противореча­щим интуиции с точки зрения традиции индивидуализ­ма, учившей прятаться, когда мы переживаем стыд, представляет собой нечто большее, чем паллиативная мера, введенная для временного облегчения («друзья по несчас­тью») или некое таинственное «избавление». Скорее, он является противоположностью тем условиям поля, которые изначально породили чувство стыда или, по сути, были этим чувством, — потому что если наш стыд встречается со сты­дом другого человека и мы присоединяемся к его пережи­ваниям (в отличие от сочувствия или «исправления» переживаний извне этого опыта), то этим мы предлагаем вариант доступного установлению связей поля, которого не было в проблемной жизненной ситуации, и его отсут­ствие, как уже говорилось, изначально вызывало или само являлось опытом стыда.

Эта точка зрения подразумевает, что по определению опыт стыда является трудно преодолимым и его циклы или эпизоды обладают неизбежной тенденцией к повто­рению. Это происходит из-за совершения действий, по­рожденных природой нашего self, сопротивляющейся подавлению и постоянно предпринимающей попытки свя­зать поле в осмысленное и приемлемое для работы целое-

заметим, ^что расхожее понимание «целого» поля, осно­вное на выводе, что во мне есть некий глубокий и не­

поправимый изъян, является вполне осмысленным — но неприемлемым для работы. То есть мысль, что я по своей природ не способен осуществить нечто важное, совер­шенно не способствует дальнейшему ге^-процессу и ин­теграции в поле. Если мы постоянно возвращаемся к каким-то болезненно постыдным воспоминаниям или от­ношениям, это происходит не потому, что мы страдаем «неврозом», «мазохизмом» или находимся во власти «на­вязчивых мыслей». Скорее, это обусловлено тем, что мы не способны удержаться от повторения действия, неодно­кратно предпринимая попытки разрешить все поле опыта более жизнеспособным образом. В этом случае предостав­ление иного интерсубъектного поля, в котором мое ны­нешнее переживание прошлого опыта пристыживания может быть встречено и интегрировано как моей внутрен­ней, так и внешней областью, прерывает старый цикл, удовлетворяет требования процесса на другом уровне, освобождая меня для дальнейшего жизненного роста.

Иными словами, ключом к чему-то новому в старых циклах чувства стыда всегда является избегание одиноче­ства с ними, стремление поделиться. В этом кроется нечто большее, чем просто рассказ и выслушивание, — актив­ный обмен материалом стыда или хотя бы переживания­ми, которые каждый из нас носит в глубине, в потаенном месте, где какая-то важная часть осталась значимым обра­зом не воспринята или отвергнута значимыми другими в нашей жизни. Следует отметить, что традиционные моде­ли психотерапии, в которых терапевт как «объективный эксперт» всегда придерживается установки, что в терапев­тическом процессе для его личного опыта нет открытого места, не соответствуют приведенным требованиям. Воз­можно, по этой причине в теоретических концепциях этих Моделей психотерапии и следующей из них практике теме стыла часто уделяется слишком мало внимания.

Не все люди носят в себе одинаковую степень стыда, ^И' естественно, содержание переживаний также является Различным. Для обеспечения трансформации стыла под-

бор или резонанс этих переживаний должен осуществляться не в области содержания, а по принципу «чувство к чув­ству и переживание к переживанию». В этом отношении последнее слово о различных способах удержания пережи­ваний стыда осталось за Сэмом, рассказавшим об опыте неспособности к учебе и сравнившим его с совершенно иными историями и материалом других участников груп­пы. «Я увидел, — рассуждал Сэм, — что стыд, в конце концов, всегда остается стыдом. Совершенно не важно, не умеешь ли ты читать, слишком ли чувствителен, доста­точно ли мужественен, — словом, каким бы ни было со­держание, дело в чем-то ином. Стыд есть стыд. В конечном счете, это чувство, что какое-то мое качество, какая-то правда обо мне, какая-то моя часть являются неприемле­мыми для других — я имею в виду значимых людей. В этом и состоит мой настоящий стыд — что я не такой, как сле­дует; что в самой основе, моей сути лежит глубокий изъян. И я не могу с ним ничего поделать. Будь я проклят, если в каждом из нас нет хоть толики таких переживаний. Они различны и одновременно одинаковы для всех».

Преодоление стыда — стратегии и издержки

Однако что происходит, если у нас нет особого прост­ранства — то есть интерсубъектного поля поддержки -для переживания и переработки этих трудных чувств? Со­гласно новой модели они, по определению, касаются слиш­ком выраженного одиночества частей self, которые (как и все его части) стремятся быть встреченными в поле и ис­пользовать его и эту встречу для организации нового опы га, ведущего к росту self. Заметьте, слово «встреченны­ми» не обозначает, что с ними должны обязательно со­гласиться или присоединиться к ним — это означало бы ограничение встречи рамками измерения победы—пора­жения или доминирования (согласно модели индивидуа­лизма оно находится на поверхности и во время встречи всегда присутствует и преобладает динамика власти). Ско­рее, мы имеем в виду стремление быть увиденными и узнан­ными, желание вступить в определенное взаимодействие.

оторое вполне может включать позиционирование или

открытое противопоставление.

Здесь можно также отметить, как в соответствии с нашей моделью приведенное упражнение оказалось «заряженным _во11росом» для проявления реакций стыда. Проблема, не разрешающаяся и беспокоящая нас, несмотря на все уси-чия и желание разрешить ее или оставить в покое, почти всегда состоит в отношении, в котором мы оказываемся слишком одиноки, — и недостаток поддержки, обсуждав­шийся в предыдущей главе, блокирует появление нового творческого решения в поле. Но тогда одиночество со свойственными ему переживаниями и нехваткой резони­рующего поля также, по нашему мнению, является опре­

деляющим для стыда. В жизни и группах с удивительным постоянством мы обнаруживаем, что три чувства — ощу­щение «мертвой точки», одиночество с его переживания­ми и стыд — являются одним и тем же. В этом состоит один из важных для взаимоотношений и работы с людьми ин-сайтов, его невозможно достичь, оставаясь на позициях индивидуалистической модели Я, согласно которой чув­ство одиночества является признаком зрелости и экзис­тенциального мужества (а чувствительность к одиночеству считается постыдной и неестественной для полностью сформированного индивида).

Но что происходит, если чувство стыда берет верх и мы не можем сдвинуться с мертвой точки, — если един­ственное, что остается — нести свой стыд в одиночку? В этих условиях поля можно ожидать два основные вари­анта последствий: один, упомянутый в ответах участни­ков, и другой, приводящий к более длительным эффектам не просто стыда как такового, а стыда, несущегося без под­держки, в особом понимании этого слова, которое обсуж­далось в предыдущей главе и подразумевает не согласие, а присутствие и способность к получению, поддержку в ин­теграции опыта.

Во-первых, опытным путем мы предпринимаем все возможные меры, чтобы оставаться вне пространства сты-Д³, в котором находиться одному бывает невыносимо. При­чина, мы полагаем, состоит не в том. что мы явпяемся

«слабыми» или «слишком незрелыми», чтобы в отсутствие поддержки смело или даже героически повернуться ли­цом к этим переживания. Она кроется в том, что подобные действия противоречат нашей природе, заключающейся в постоянном движении в сторону интеграции целостного поля наиболее ясным и приемлемым для нас способом. Если в определенном месте или каком-то важном смысле поле не поддается интеграции, то мы не задерживаемся там. Но если нам не удается уйти — и одновременно представить себе или отыскать изменяющую ситуацию интерсубьект-ную поддержку, — результаты могут быть плачевными. В экстремальных случаях ничем не облегчаемое, неизбежное, укрепляемое обстоятельствами чувство интенсивного сты­да, очевидно, лежит у истока большинства самоубийств (см. обсуждение: Wheeler, Jones, 1996 b). У любого человека, без передышки и избавления переживающего фрустрацию, воз­никает нарушение естественного je^-процесса и его не уда­ется поддерживать; в экстремальных случаях, если не наступает облегчение, стыд буквально приводит self к пол­ной остановке. Разрыв важного поля является разрывом в опыте self и его интеграции.

Помимо этого стыд обладает влиянием, способным де­зорганизовать опыт и поведение в самых разных отношени­ях. Можно обобщить ранее изложенные мысли, что стыд уже описанными путями прерывает и, следовательно, дез­организует ге^г-процесс. Как отмечали изучавшие аффектив­ную сферу теоретики, начиная с Дарвина (Darwin, 1873) и кончая Томкинсом (Tomkins, 1962), Кауфманом (Kaufman, 1980) и Ли (Lee, Wheeler\99b), эти особенности отличают экстремальный стыд от других «основных эмоций», дей­ствие которых обычно организует и направляет нашу реак­цию в поле (хотя, конечно, каждая из них может дойти до дезорганизующей крайности, как бывает, например, при превращении злости в ярость, печали в депрессию, инте­реса и легкого возбуждения в манию и так далее, к чему мы вернемся ниже).

В своих крайних проявлениях стыд приводит к полно­му прекращению процесса реагирования. Если не гово­рить о них, то более мягкие формы стыда, известные как

а Стыд и подавление — Self в разорванной поле 311

fjP^J——

vuieHHe, неуверенность восприятия, протест, злость, ^сМ" царование, потеря, фрустрация, прямое отвержение Р*_тЛ временами могут служить для организации пове-^И _нИЯ и опыта, сигнализируя нам об отступлении, овторной оценке ситуации, подготовке фона для фигу-

соотвстствующих лействий или желаний, поиске под­держки, ожидании более удачного времени и так далее. Эти действия являются функциональным аспектом спо­собности человека к стыду — мысль, которую подчерки­вали Дарвин, его современные последователи в области теории аффектов и представители новых течений эволю­ционной психологии: польза стыда состоит в его сигналь­ной роли индикатора, показывающего, что следует отступить и перегруппироваться, если наше желание или потребность невозможно осуществить в данный момент. Это — стыд как информация поля, точка зрения, разрабо­танная Ли и Уилером (Lee, Wheeler, 1996), которая под­робно будет рассмотрена ниже.

Но если ухабы на пути сбрасывают нас в глубокий кю­вет стыда в собственной истории развития, туда, где мы были в отчаянном заключении в наиболее ранимый пери­од своей жизни (как следует, например, из некоторых материалов упражнений глав 4 и 5), то он также дезорга­низует нас — в смысле блокирования новой интеграции, ассимиляции актуального поля в новый опыт и способно­сти self. Гершон Кауфман (Kaufman, 1980) и другие психо­логи, исследовавшие стыд, обозначили этот сдвиг как переход от стыда-чувства («стыда как аффекта», по Кауф­ману) к ингернализованному стыду (например: Bradshaw, 1994). «Интернализованный стыд», о котором, собствен­но, шла речь на протяжении значительной части нашего обсуждения, в отличие от обычного ситуационного сму­щения или неловкости дезорганизует опыт self и искажает поведение, иногда в опасном или уродливом направлении.

Например, злость, стимулирующая и организующая нашу энергию для важных действий, сочетаясь с глубоким стыдом, переходит в ярость, которая стимулирует, но не организует. Находясь в ярости, люди хаотически крушат ^все вокруг, причиняя ранения себе или разрушая отноше-

ния, на которые более всего полагаются, — а иногда на­нося ущерб людям, с которыми в этих отношениях состо­ят. В этих условиях физическая сила и мобилизованность могут вызвать разрушительное насилие, приобретают^ формы, в которых полностью отсутствует рациональны^ смысл. Оно не служит даже частичным или непосредствен­ным целям self за исключением отчаянной сиюминутной разрядки нестерпимо накопившейся энергии напряжения (Именно его Фрейд, творчество которого совпало с апогеем традиции индивидуализма, счит&т кладезем и движущей силой личности. Таким образом, индивидуалистическая модель в целом, и психодинамическая модель в частности. по определению являются моделями стыда и плохо приспо­соблены для его понимания, изменения или излечения.)

Сходным образом печаль, фрустрация и даже смире­ние способны организовать нашу энергию, поведение и опыт. Но, сочетаясь с глубоким стыдом («Я потерял ее/ его, потому что рожден быть покинутым, ведь во мне есть глубокий изъян, который невозможно принять или изле­чить»), эти переживания переходят в хроническую дезор-1анизацию self, известную как депрессия, глубокое состояние безнадежности, в котором self вообще не спо­собно вдохновить или организовать никакой приемлемой встречи в мире. В классической модели, основанной на раз­рядке напряжения и индивидуализме, депрессия счита­лась «агрессией, направленной против себя», — согласно ее положениям это представление имеет смысл. В модели бихевиоризма депрессия является результатом полного от­сутствия в окружающей среде уловлетворяюших стимулов или подкрепляющих оперантных причинно-следственных связей. И в согласии с ней в этих взглядах также есть смысл. Более того, они не так далеки от картины, которую опи­сываем мы. Различия состоят в нашем понимании self яв­ляющегося субъектом депрессии и — в соответствии с нашей моделью — ее архитектором и конструктором (мы считаем, что даже самая тяжелая, ступорозная депрессия представляет собой попытку self найти и сконструировать поле, достаточно маленькое, плоское, лишенное стрессов и потому недоступное какой-либо интеграции).

_ f. Стыд и подавление — Self в разорванном поле 313раеа^_____

В каждом из приведенных случаев дезорганизующая

айность определенной эмоции усиливается сочетанием чувством глубокого стыда, то есть экстремальность эмо-° til имеет непосредственное отношение к условиям поля. Таким же образом, как злость может перейти в ярость, ействия — в насилие и печаль — в глубокую депрессию, страх может превратиться в дикую панику, эротическое возбуждение — в сексу&чьное неистовство или компуль-сию,'интерес — в навязчивое влечение, разочарование — в отчаяние и даже радость может смениться манией. В каждом стчас отличительная особенность экстремального состоя­ния состоит в том, каким образом оно оказывается отрезан­ным от поля, от внутренних чувств и других людей — и каким образом естественный процесс эволюции и науче­ния self, появления новых моделей его организации ста­новится стереотипным и ограниченным, повторяющим один и тот же паттерн.

В соответствии с новой точкой зрения подобное огра­ничение или сужение по определению является призна­ком и эффектом стыда. (Конечно, мы не считаем, что стыд является единственным динамическим фактором, обуслов­ливающим, скажем, переход гнева в ярость или эротичес­кого возбуждения в сексуальную компульсию: лишь предполагается, что стыд, вероятно, всегда является не­обходимым динамическим фактором для подобного пере­хода к крайностям и повторяющегося, шаблонного характера этих превращений.)

Продолжая эту тему и рассматривая менее экстремаль­ные случаи и состояния, можно увидеть, какую роль игра-JscTbiji в том. что в старой модели называлось «характером» или «панцирем». В классической модели характер понимал­ся как своего рола основополагающая и ригидная защитная рааптация Я, которая, будучи слишком глубоко спаянной со структурой личности, оказалась устойчивой к измене­ниям пол влиянием психотерапии и обычных процессов *изни (см., например: Freud, 1999: Reich, 1970; Klein. 1932). В нашем понимании характер относится к ранним «силь­ным адаптдпиям» (о них речь шла в главе 4), которые мы ^Назвали стилями контакта: они представляют собой силь­ные интеграции self созданные в более или менее небла-

гоприятных условиях и облгадаюшие высокой резистентно стью к изменениям. Однако) неблагоприятные условия от­сутствия поддержки некоторых частей self, рассмотренные в главах 4 и 5, представляют собой согласно сформулиро­ванным положениям и определениям полевые условии сты­да. Уже упоминалось, что чеем менее поддерживающими для де^были условия в прошлом, тем более ригидной и резис­тентной к новому росту окажется старая адаптация делили стиль контакта в настоящем!. Но это совершенно идентично утверждению, гласящему, 'чем в большей степени условия прошлого являлись полевы!ми условиями стыда, тем силь­нее адаптация превращаетсся в «характер» в старом, ригид­ном понимании этого слова.

Иными словами, по нашему мнению, стыд и поддерж­ка являются динамически противоположными условиями поля. Это позволяет пересмотреть приведенные выше положе­ния теории аффектов о функциональных и необходимых аспектах стыда как компонента человеческого «набора эмоций», нашего приспособления для выживания как со­циальных существ. В соответствии с новой точкой зрения стыд выступает как средство необходимого аффективного сканирования поля и аффективный инструмент для ощу­щения и измерения поддеержки в поле. Конечно, измере­ние всегда остается субъективным и может недооценивать или преувеличивать «реально имеющийся» потенциат под­держки. Но для преодоления субъективности всегда есть возможность проверки, диалога об условиях поддержки и стыда, в который можно вступить с присутствующими в этом поле значимыми игроками. Если диалог окажется за­блокированным — например, системой убеждений, утвер­ждающей, что забота о поддержке и стыде является инфантильным, регрессивным, постыдным проявлением слабости (и еще «женственности» — о чем пойдет речь в главе 8), — то в результате мы получим поле, в котором каждый человек одиноко несет свой личный стыд или. скорее, в одиночку преодолевает и избегает его с помо­щью более иди менее экстремальных мер. Иными слова­ми, получается именно поле, в котором мы существуем под властью (используя термин деконструктивиста Фуко) парадигмы индивидуализма.

u

. а Стыд и подавление — Self в разорванном поле 3 15fjoeo '

Что же представляют собой некоторые из менее экстре­

нных адаптации характера для избегания невыносимого ^М ыда. частично сконструированные как стили контакта. Часть из них приведена в ответах участников, включающих многие знакомые черты и привычки, которые мы узнаем в себе и признаем деструктивными, если они становятся хро­ническими и служат для прикрытия других, более трудных _и менее поддержанных эмоциональных состояний. К ним относятся критика, осуждение, обвинение, полное избега­ние отношений, разрыв контакта (во избежание, как объяс­няют многие, будущего отвержения) и даже обида (которая может переживаться как постыдное чувство или «слабость», что отмечал Джейк, но представляется значительно менее постыдной и безнадежной, чем не облегченный стыд, если его нести в одиночку). К перечню еще можно добавить не только антисоциальные насильственные действия, упомя­нутые выше, леструктивность в отношении себя и других, но и разнообразные формы аддиктивного поведения. Все они служат тому, чтобы справиться со стыдом, отогнать или на время превратить в величие, кажущийся триумф сиюминутной «ложной интеграции поля», который пере­живается благодаря опыту пребывания «на высоте» поло­жения и побед — сексуальных и иных или выигрышу в азартных играх, то есть во всех ситуациях, когда человек хоть на мгновение, несмотря ни на что, смог ощутить себя любимым детищем Вселенной, рожденным под счастли­вой звездой, а не в мрачной бездне стыда. (Подобная интег­рация поля является ложной, поскольку не включает всю релевантную область важных частей внутреннего self — в том числе страхи и чувство стыда.)

Сказанное не означает, что в нашей жизни и self-npo-uecce не происходит «ничего кроме стыда» и он является единственным динамическим компонентом всех форм по­ведения, защип и/или адаптации и стилей. Скорее, новая парадигматическая точка зрения подсказывает, что все ча-^СТи техпроцесса, которые хронически не могут сдвинуть-^Ся с мертвой точки, каждая адаптация, достигнутая в неблагоприятных, лишенных поддержки условиях (как ^Часто бывает в детстве), любая ригидная структура харак-^ТеРа или стиль контакта, сопротивляющиеся росту и из-

менениям, — а также все то, что мы несем в одиночестве что с завидным упорством таинственно и болезненно по­вторяется в нашей жизни и отношениях, что мучительно беспокоит нас и не поддается решению или оставлению в покое, — очевидно, эти вещи в своей динамической струк­туре содержат скрытый элемент чувства стыда, который вносит вклад в их поддержание и делает более или менее ригидными в актуальном процессе. Кроме того, исследова­ние и понимание проблем техпроцесса — и наша интер­венция с целью изменения — столкнутся с трудностями и останутся неполными, если и пока мы не в/ыючим в их струк­туру анализ и трансформацию стыда в изложенном смысле.

Таким образом мы защищаемся от стыда и избегаем его. Но к каким еще долговременным последствиям он приводит? Что происходит с частями self, против кото­рых обращен стыд, если они не встречаются с важным для взаимодействия, влияния, интеграции и дальнейше­го роста социальным окружением? Исходя из модели ин­дивидуализма, можно предположить, что их развитие продолжается в основном внутри: если проявление ка­кой-либо области блокируется, го она будет каким-то образом продолжать развиваться «подпольно», а когда подоспеет время, то выйдет наружу во всей своей красе. Терапия в условиях этой модели становится подобной тренингу ассертивности (уверенности) (assertiveness)',

³ Понятие «assertivcncss» перевести на русский язык одним словом затруднительно. Наиболее близким по смыслу являет­ся развернутое определение: уверенность в себе, отсутствие комплексов, ограничении личной свободы, способность ска­зать *пст», когда с чем-то внутренне не согласен в ситуации, требующей согласия, доверие к самому себе, способность создавать и поддерживать равные, партнерские отношения. Широкое использование этого понятия в англоязычной литературе по психологическому тренингу связано с насущ­ным желанием современного человека быстро ощутить себя психологически и социально независимым, способным посто­ять за себя, не испытывая при этом никакого чувства вины и не нуждаясь в необходимости просить прошения перед кем-либо за проявления своей личной свободы.

елью которого является выражение чего-то уже имеюще­

гося, но не получившего для полного выхода разрешения и поддерж^ки-

Клиническая и народная мудрость терапевтической ра­боты с проблемами аддикции предлагает совершенно иную модель, более соответствующую нашему взгляду на само­выражение и новым, излагаемым здесь подходам. Клини­ческая аксиома лечения зависимости состоит в том, что в трезвом состоянии зависимый человек возвращается к мо­менту развития, когда началась активная зависимость — поскольку она прервала развитие self на этой стадии. То есть если хроническое систематическое злоупотребление каким-либо веществом началось, скажем, в 14 лет, а трез­вость достигнута и устоялась где-то к 38 годам — то реаль­но, что касается развития эмоций и отношений, вы сейчас имеете дело с четырнадцатилетним подростком — облада­ющим телом, возможно, карьерой и обязательствами в отношениях человека средних лет, который проходит слив­шиеся воедино «подростковый кризис идентичности» и •кризис середины жизни». Нелегкая картина, с которой приходится работать и жить.

Эти мысли мы постараемся развить дальше. Поскольку аддикция представляет собой существенную редукцию и чрезмерное упрощение поля опыта и контактирования, можно предположить, что мы сталкиваемся с полем self и se^-процессом, которые изначально задолго до возникно­вения систематической аддикции были серьезно скомпро­метированы нарушение» важных отношении. То есть мы полагаем, чго имеем дело с сужением поля опыта, обус­ловленным значительным стыдом — поскольку именно он сжимает доступное поле и сужает «^-процесс. Таким об­разом, относительно терапии можно сказать, что для со­здания изменений в поле и восстановления полного, гибкою и сильного техпроцесса, позволяющего возобно­вить рост и полноценную жизнь, важно вернуться к ис­ходным усповиям поля с уменьшенной поддержкой и повышенным стыдом (сходные мысли см.: Clemmens. 1997).

В более общем смысле можно сказать, что структура *ДДикции является достаточно ригидной и ее стиль на-

правлен на уменьшение влияния поля и подавление кон­такта вплоть до нескольких стереотипных жестов и дей­ствий — такой бывает структура любой важной адаптации self или творческого приспособления в условиях серьезно­го дефицита поддержки. Подобные модели и структуры многокраз но встречались в главах 3 и 4 — и мы узнаем их в наших клиентах, партнерах и собственной жизни. За каж­дой ригидной адаптацией, любой стереотипно повторяю­щейся независимо от ситуации моделью хеХорганизации (например, ожиданием и проецированием осуждения со стороны другого человека, невзирая на реальные сигналы и его поведение), как было показано в главах 4 и 5, всегда стоит история адаптации в условиях недостаточной под­держки. В свою очередь, за каждым приспособлением, до­стигнутым при дефиците поддержки, скрываются полевые условия стыда. Стыд и поддержка представляют собой два аспекта или полюса одного из измерений поля, большую или меньшую степень прочности одной «ткани поля», его свойства, позволяющего «выходить навстречу» всему, что бы ни предлагалось, в противоположность прорехе в этой «ткани», расщеплению поля или уходу от контакта.

Этот «выход навстречу», являющийся основной под­держкой, не обязательно соответствует устоявшимся пред­ставлениям о «мягкой поддержке». Речь идет не столько о противопоставлении ее мягкости и жесткости, сколько о наличии и полном отсутствии. Например, люди, расска­зывающие, что в детстве с ними постоянно спорили и перечили, оказываются вполне сильными личностями, возможно, грубоватыми и жесткими по стилю, но не под­лыми. В целом, они зачастую пребывают в гораздо лучшей форме — в смысле готовнос ги к новому росту и творчес­кой адаптации в жизни, — чем люди, столкнувшиеся с отчуждением, осуждением или просто нечуткостью, не­достаточностью контакта с важными частями их личности. Поэтому не случайно в традиционных или сплоченных культурах «отчуждение» всеша было высшей мерой нака­зания и являлось наибольшей социальной угрозой. Согласно модели индивидуализма в подобной угрозе нет никакого смысла или силы, разве что представителей этой культу-

_{ы п0} определению отнесут к незрелым или «примитив­ным» (^{то есть} недостаточно индивидуализированным). По нашему мнению, отсутствие или отчуждение от интерсубъ­ектного поля всегда является сильнейшей угрозой и чрез­вычайно вредит self

В плюралистической культуре, подобной нашей, такое «отчуждение» менее заметно (хотя отчуждаемым группам — религиозным, этническим, сексуальным меньшинствам, женшинам и мужчинам, проявляющим части self отклоня­ющиеся от сексуально-ролевых/постыдных стандартов, — это видно гораздо яснее), но оно скрыто присутствует в культу­ральной и более ярко проявляется в семейном поле, заме­щающем в культуре плюрализма первое.

Поэтому в условиях тяжелого стыда или значительного расщепления поля опыта развитие не нашедших встречи частей self не продолжается до полной зрелости (согласно нашей модели это невозможно), а, скорее, в меру воз­можностей сохраняется компромиссный вариант интегра­ции. Иными словами, расщепление в поле интегрируется, и начинает переживаться как расщепление self. Если оно касается, например, сексуальности или, возможно, ее особого стиля, то именно она остается в моем техпроцессе в каком-то отношении недоразвитой, неспособной к вза­имодействию и полной интеграции с внешним полем или определенными частями внутреннего поля — и превра­щается в отщепленную часть, которая не «принадлежит» мне полностью и по-настоящему не взаимодействует с другими динамическими аспектами и потребностями внут­реннего мира. В итоге моя «пристыженная» сексуальность плохо интегрируется с остальной эмоциональной жизнью и миром, социальными отношениями, семейной жизнью, телесными ощущениями в целом и т.д. Кроме того, мой остальной внутренний и внешний мир становится эроти­чески обедненным, лишенным свободного и полноценного снабжения эротической энергией, щедро и рационально переливающейся в несексуальные отношения, эстетичес­кую и эмоциональную жизнь и мой личный вклад в мир (что обычно происходит в мире нашей культуры с ее экс­плуатирующим, недоброжелательным и оскорбительным

отношением к «чужакам» и миру естества). В аспекте разви­тия можно сказать, что структура поля, в детстве являвше­гося интерактивным, превращается в структуру внутреннего пира человека. Растепление во внутренне-внешнем поле не может быть преодолено детским self и, скорее, интег­рируется в актуальное развитие self и self- процесс как рас-щепление внутреннего мира, (сравните с близкой точкой зрения, выраженной метафорой Марка Мак-Конвилла — психолога, изучавшего развитие подростков в иной моде­ли: «Структура семейного поля бессознательно становит­ся структурой ребенка» — личное общение; см. также: McConville, 1995).

Потребности и чувства, которые более или менее под­верглись отчуждению, где-то «внутри» человека, на дальних краях разлома остаются так или иначе жизнеспо­собными, откликающимися на основной интегративный инстинкт и процесс и одновременно скомпрометирован­ными, «истонченными» из-за отчуждения от общего по­тока и взаимодействия с остальной «внутренней жизнью» и, возможно, в силу изоляции от свободной игры опыта взаимодействия, ибо каждый контакт с «внешним ми­ром» представляет собой пробу и гипотезу, постоянно питаемую и информируемую актуальной обратной свя­зью, модуляцией и обменом энергией с внешним полем и из него. Согласно конструируемой нами модели обмен, эксперимент и обратная связь, в конечном счете, состав­ляют суть научения и развития (а если говорить о науче­нии perse, то и в соответствии с любой моделью, начиная с платоновской).

Таким образом, каждый из нас несет какую-то свою часть, отставшую от общего темпа развития self и способ­ную проявиться удивительным или даже сокрушительным образом в условиях, воспроизводящих или замещаюших давнее семейное поле, в котором эти измерения self ока­зались не воспринятыми и «ушли в подполье». Подобным¹¹ ситуациями могут стать близкие отношения, родительство (или внезапное появление на спене жизни стареющего, оказавшегося в зависимости родителя), новые личные или профессиональные отношения, отражающие прошлЫ^е

бстоятельства пристыживания — или просто новая группа, ябота, освоение новой жизненной ситуации и т.п. С уче­том степени и серьезности непринятия или пристыжива­ния — ¹¹ • ^самое важное, в зависимости от присутствия в поле развития других компенсирующих поддержек. — мы можем дезорганизоваться или расстроиться новым про­рывом старых тем и динамических аспектов в большей или _меньшей мере, как видно из описания приведенного уп­ражнения.

Дистресс и дезорганизация, вероятно, будут тем серьезнее, чем в меньшей степени мы осознаем старые источники и отклики беспокоящих чувств — их узнава­ние открывает возможность реинтеграции, разрешения в поле, способствующего и, по сути, являющегося новым ростом и движением, полярностью дезорганизации self его тревожного подавления паи паралича. Различие, как и прежде, состоит в наличии или отсутствии поддержек. Как уже упоминалось, для начала излечения и трансфор­мации стыда они должны быть достаточно специфичес­кими. Поэтому рассмотрим, каким образом мы проводим терапевтическую работу с проблемами стыда, когда жи­вем и взаимодействуем с людьми за пределами модели индивидуализма.

Работа со стыдом

Уже упоминалось, что терапевтическая работа со сты­дом — или просто контакт с ним в жизни и отношениях, который не множил бы старые раны или укреплял давние защитные реакции. — возможность некоторым образом. ^с«рыто или явно встретить стыд собственным стыдом, а ^не «исправлением» или иными стратегиями, отдаляющи­ми от непосредственного переживания стыда. Что пред-^ста&пяют собой эти ходы и стратегии для исцеления и отдаления? Как они работают? Каким образом получает­ся, что они ле! ки могут оказаться неверными?

Прежде всего, как уже говорилось, не следует забы-^ть. что в терапевтической обстановке, партнерских или семейных отношениях, взаимодействии с сотрудниками.

ват

студентами, супервизорами иди друзьями мы не можем ц_е являться частью поля, в котором возникает стыд, уповая на его осознавание другим человеком, и не можем не быть от­брошенными к собственному опыту стыда, не можем не под­вергнуть проверке нашу способность проживать и переносить его. Вероятно, в этом смысле стыд не слишком отличается от других аффективных состояний и переживаний, ибо все они контагиозны. В этом состоит часть природы нашего self как существ глубоко социальных, природа, развившаяся в ходе эволюции, и еще один аспект, которым эволюцио­нировавшая и основанная на опыте природа self опровер­гает положения унаследованной идеологии индивидуачи j\_ui Боль, радость, горе, депрессия, сексуальное возбуждение, гнев — эти обладающие высокой энергией чувства пред­ставляют собой наполненные энергией организации энер­гии в общем с другими поле и оказывают интенсивное полевое влияние на окружающих людей. Еще Дарвин (Darwin, 1873) указывал, что эмоции нам нужны для орга­низации поля вокруг некоторой точки зрения или опреде­ленного желания, поэтому мы принадлежим к столь эмоциональному виду, социальная и аффективная приро­да которого являются целиком взаимопроникающими.

В силу этого, например, культура, утратившая смысл существования и боящаяся смерти, будет изолировать и избегать престарелых, скорбящих и умирающих — как по­ступает на деле наша культура: ибо скорбь заразительна и подобно другим интенсивным чувствам является слишком сильной, чтобы ее вытерпеть сугубо индивидуалистичес­ким образом. Аналогично культура, боящаяся и сдержива­ющая сексуатьность (и соответственно одержимая ею) будет изолировать и отдалять все гомоэротическое — не только потому, что люди с гомофобными установками непременно являются «вытесненно гомосексуальными» (хотя в репрессивной культуре почти каждый подавляет естественные проявления гомоэротической энергии), »^№ и в связи с тем, что любое напоминание об эротической энергии вообше, особенно вне социально предписанные рамок, оказывается заразительным и его трудно понять и носить в себе (проблема с гомосексуальностью состоит н^с

ориентации на лиц своего пола, а в том, что она являет-) сексуальностью, да еще «девнантной», следовательно, .труднее игнорировать или отрицать, поэтому «не спра-

швай/не говори»). Или боящиеся и избегающие стыда

культуры — такие как наша — будут в свою очередь стра­шиться и избегать людей, по мнению большинства, «при­стыженных» и соответственно «дефективных» — особенно наиболее явных «неудачников» в индивидуалистической KOHKvpeHHUH (то есть бедных). Как отмечал Гудмен (Goodman, 1997), в нашем обществе не может существо­вать такого явления, как «приличная бедность» — ибо чем больше общество объединяют лишь неустойчивые связи конкурентного капитализма, тем интенсивнее в этой сис­теме человек «проигравший» испытывает стыд, а мы не можем вынести пребывания в заразительной атмосфере силь­ного стыда.

С точки зрения модели индивидуализма свойственная природе интенсивного аффекта «заразительность» являет­ся, конечно, таинственной и/или патологической, но она вполне понятна и самоочевидна в полевой модели self Это свойство выглядит проблематичным, если речь заходит о стыде, ибо согласно старой модели он сам по себе являет­ся постыдным, и, соответственно, мы обладаем совсем малыми умениями и опытом его удержания и проживания в отношениях по сравнению с другими чувствами (хотя, если остава гься в пределах модели индивидуализма, удер­жание любого аффекта в отношениях всегда кажется не­сколько неестественным). Но что подразумевается под «удержанием аффекта в отношениях», каким образом его можно удерживать или блокировать, если речь, в частно­сти, идет о стыде?

• В общем, удерживать чувства в отношениях (в отличие °т индивидуалист ического удержания в одиночестве) озна­чает встречать осознанное чувство осознанным чувством (в противоположность одинокому индивидуалистическо­му удержанию) — так же, как «встречать опыт опытом» или «стыд стыдом», о чем в общем плане уже шла речь, •заметьте, это вовсе не означает встречать чувство тем же 'по содержанию чувством, — чтобы состоялась беседа, нам

не нужно встречать мысль идентичной мыслью. Если я ут­верждаю, что разговор о стыде обычно пробуждает у веек прошлое иди настоящее чувство или опасения стыда, вы можете возразить, что так бывает не всегда, согласиться или высказать какую-то еще мысль, и беседа продолжится в том же духе. Бели же вы ответите, что не уверены в моей правоте, но чувствуете, что подобная постановка вопроса вызывает тревогу, то таким образом встретите чувство материалом чувств, по крайней мере, пригласите меня к более полной и глубокой беседе, в которой станут доступ­ными для обмена все измерения когнпции (чувства, наря­ду с мыслями). В итоге встреча в интерсубъектном диалоге означает признание субъективности — конструктивно-оце­ночной и осмысленной организации поля — обоих собесед­ников, что наряду с восприятиями/выводами непременно включает чувства/оценки. Если в поле существует возмож­ность поделиться этими процессами, то их конструкция становится доступной для конструктнвно/деконструктив-ного осознавания, создающего гипотезы и получающего обратную связь — что, исходя из нового понимания при­роды self, по определению, означает его рост.

Эти положения составляют материал следующей гла­вы, посвященной близости и интерсубъективности. А сей­час нас особенно интересует, что происходит с этими общими принципами и процессами, если некоторый чув­ственный материат переживается как постыдный. Обычно для поддержки интерсубъектного процесса достаточно встречи полного объема организации self с таковым у дру­гого человека — с чувствами, мыслями, оценками, вос­приятиями и временами смещением на мета-уровень для обдумывания того, как создаются эти конструкты и не­посредственный процесс опыта. То, что я, например, го­ворю о гневе, вовсе не означает, что для укрепления ощущения моей безопасности в поле и продолжения раз­говора вам необходимо убедить меня, что он вам знаком-Это чувство весьма распространено и принято в культуре-и я понимаю, что вы прекрасно знаете, как его ошушают и что включается в переживание гнева.

С другой стороны, если гнев является областью, в ко­торой поле моего развития отступило, местом, где внут-

енние переживания никогда не встречались или не вос-ринимались внешним полем без утраты безопасности, то

я нового научения и роста в этой области мне потребуется

гораздо большая поддержка. Это часто создает дилемму в

индивидуальной терапии, когда «безусловное позитивное принятие», не говоря о «пустом экране» аналитического метода, становится интерсубъектнон проблемой. Не забы­вайте, что в важной ситуации отношений мы не способны

прекратить проецирование или отказаться от интерпрета­ции смысла релевантного поля, мы постоянно осуществ­ляем ее невольно для получения возможности предвидения и преодоления ситуации. В самом деле, несмотря на все пристыживания, каким подвергается проекция с позиции индивидуализма, внезапное открытие, что мы непремен­но заполняем пустой экран воображаемыми оценками, составляет суть психоаналитического подхода (в котором проекция переживаний на психотерапевта является источ­ником «трансферентных отношений», предположительно основанных на проективном воображении). Если мы встре­тим молчанием материал, вызывающий стыд у клиента, то оно будет интерпретироваться в свете отношений, ко­торые уже установлены нами, иди в свете прошлых, ско­рее, менее всего поддержанных отношений из личной истории клиента. (Естественно, аналогично обстоит дело и с нашими высказываниями, которые всегда интерпре­тируются другим в плане их мотивации или значения. Если мы успокаиваем его, то искренни ли в этом? Означают ли они высокомерие? Жалость? Недостаток уверенности? Некоторую уловку? Попытку убедить, что терапевт в чем-то «прав»? Или «прав» во всем? И так далее.)

Становится понятно, почему установление «доверия» или «конструирование отношений» являются столь важной предпосылкой терапевтического научения — положение, признаваемое всеми школами, но с трудом объяснимое с позиций иных, неконструктивистских моделей. Причина ^пРосто состоит в том, что в любом важном общении нам всегда следует декодировать другого человека, решить, «откуда он на самом деле» взялся. Никакое конкретное высказывание не «означает» чего-то автоматического: слу-

шатель должен интерпретировать смысл, приписать мотив и отношение, представить прогностическую ценность ею содержания и то, о чем именно говорят высказывания собеседника в данный момент. В этом состоит .техпроцесс и не в нашей власти его изменить. «Конструируя отноше­ния доверия», мы создаем почву для отношений и интер­претации — это зовется «знакомством» с человеком — _и эта интерпретация может послужить нам в дальнейшем, сделав общение стабильным и приемлемым, чтобы мы смогли уделить внимание его содержанию, а не условиям и безопасности.

Если для конкретного человека или в данной культуре материал является слишком постыдным — касается ли он темы стыда, горя, депрессии или чего-то иного, — может возникнуть терапевтическая дилемма. С одной стороны, существует риск оставить клиента одного в том одиноче­стве, в котором он и раньше пребывал (непреднамеренное и ненужное повторение интерпретации, вызывающей стыд); а с другой, привнося нечто свое, мы рискуем втор­гнуться в терапевтическое пространство, необходимое кли­енту для сосредоточения на своем процессе. Еще один вариант состоит в том, что можно сообщить клиенту о поддержках, которые нужны и используются терапевтом для проживания сходного материала (иногда и клиент за­дает подобные вопросы, если заранее ему не намекнут, что они являются неподобающими, а значит, постыдны­ми). Например: «Я не могу оставаться с этими чувствами наедине и нуждаюсь, чтобы кто-то побыл рядом, хотя бы немного»; iliii «У меня нет особых проблем (скажем) с гневом, это не та область, где меня стыдили. Но когда речь идет об области стыла, конечно, я нуждаюсь в под­держке, чтобы не уйти от этой области». Или в качестве альтернативы терапевт располагает поддержкой интерсубъ­ектных вопросов: «Какой вы представляете мою реакцию на сказанное вами? Как, по-вашему, мне удается удержи­вать ее и поддерживать вас? Чувствую ли я эмпатию? Со­чувствие? Отчуждение? Высокомерие? Осознаю ли эти чувства?». И. возможно, еще: «Что еще вам хотелось об этом узнать? Есть ли желание проверить это? Какие воп­росы вы хотите задать мне?»

Наша основная мысль состоит в том, что в условиях вла­сти индивидуализма практически всегда в качестве немало-ажной части внутреннего, постыдного материала клиент удерживает ^{стыд — и} интерсубъектный процесс в терапии, представляющий собой личностный рост, будет определен­но заблокирован, если не обратиться к нему и не «удержать» _в отношениях. Изложенные взгляды можно обобщить и под­твердить теоретически следующим образом: 1) клиент при­носит на психотерапию материал, удерживаемый сугубо индивидуалистическим образом, в котором чувствует себя стишком одиноким; 2) этот материал заблокирован или за­ворожен в ^//"-процессе, ибо находится «вне игры» из-за упержания в чрезмерном одиночестве (в этом случае при­чинно-следственные связи, как показано при изложении условий модели поля, являются двусторонними); 3) «слиш­ком одинокий» материат непременно включает постыдные части внутреннего мира согласно данному нами определе­нию понятия «стыд»; 4) терапевтический процесс, в своей сути, включает конфронтацию, удержание и проживание/ трансформацию чувства стыда. Оно прерывает и некоторым образом деформирует или сужает se#"-npouecc. Терапия со­стоит в восстановлении его полноты и гибкости и является, по сути, процессом развития и роста self.

Что может сделать терапевт — иди любой из нас, — если не получаст достаточной поддержки пребыванию с материалом стыда и вынужден отдалиться от чувств кли­ента, угрожающих ему? Совершенно очевидно, что вре­менами нужное и желательное предоставление советов может сработать как бумеранг, если речь идет о стыде, — хотя бы в силу и жачально занимаемой советчиком возвы­шенной и защищенной позиции. При наличии полного Доверия в отношениях совет, конечно, может быть при­нят без дополнительного стыда, но, вероятно, подобный Риск не является обязательным, и его можно избежать с помощью описанного выше интерсубьектного опроса: «Я °сознаю, что мог бы сейчас предложить вам полезный совет, но хотелось знагь, как вы воспримете его, испыты-^я все эти сложные чувства. Может возникнуть ошуше-

ние, что я ставлю себя выше чувств, о которых вы говори, те, и хотел бы отстраниться от них. Возможно, появится чувство, что я хотел бы бросить вас. когда вам приходнт_си нелегко» .

Помимо предоставления советов существует еще об­ширная область попыток «исправить» ситуацию — вклю­чая интервенции, основанные на усилиях разубеждения клиента в его чувствах («Нет, вам совершенно не следует по этому поводу переживать подобные чувства. Вас никто не осуждает, и вы не должны это так воспринимать»). Часто «исправление» сводится к утонченному смещению психотерапевтом или иным консультантом фокуса от пе­реживания чувств к чему-то другому — разрешению про­блемы, пересгруктурированию, убеждению клиента в ненужности подобных чувств, абстракциям и обобщени­ям и т.д. В самом широком смысле подобные интервен­ции представляют собой известные терапевту (или любому другому собеседнику) способы отстранения от стыда, ко­торые, прежде всего, используются для собственного ухо­да от этого чувства.

Временами эти ходы могут вызвать эффект «переноса» стыда психотерапевта или опасений подобного рода «на» и в реальном смысле «в» клиента (ье забывайте, что поля self пюЪык двух партнеров по контакту некоторым обраюм взаимно проникают одно в другое и каждый создает внут­реннюю карту поля и придает смысл полю, составленно­му и из внутреннего мира собеседника). Пример работы в группе может иллюстрировать это явление. По мере про­хождения тренинга, в котором участники все больше сближались друг с другом и делились переживаниями, за­стенчивость Джейн и чувство неадекватности внутри и вне крута становились частью жизни и внимания членов группы. Поэтому, когда она стала говорить, сколь обескураженной чувствует себя, ибо, как ей кажется, другие получают от работы несравненно больше пользы, а она, по обыкнове­нию, отстает от всех, многие участники пытались успоко­ить и уверить ее в нематых успехах. Ей напоминали, что она просто забывает, какие реачьные эксперименты и шаги предприняла непосредственно в группе. Некоторые участ-

ки nopoil говорили ей, что она им нравится и у нее все

_ороШо получается; они одобряли и поддерживали твор­ческие шаги, которые она предпринимала в трудные мо­менты жизни, и т.д. и т.п. Но мере проявления группой этих чувств. Джейн, казалось, все больше погружалась в себя и выглядела удрученной. Когда тренеры поинтересо­вались ее переживаниями, она ответила, что вновь «взя­лась за свой обычный номер», сначала «наказывая себя» за неудачу, а затем за позволение беспокоиться по этому поводу, превращая в уме, как верно отметили члены груп­пы, победу в поражение. Худшим же лля нее стало то, что она «должна была признать, как все хорошо к ней отно­сятся»; это ее совсем не радовало и служило лишней при­чиной для переживания неполноценности и стыда.

В этом действительно состоял «номер» Джейн. Она вер­но объяснила его и каким-то образом продемонстрирова­ла. Возможно, он служил ей для того, чтобы продолжать оставаться маленькой, но все же суметь выжить в раннем семейном поле и создать связи с родителями, которые по описанию Джейн были застенчивыми и подавленными и неловко чувствовали себя, сталкиваясь с «сильными» пе­реживаниями. С индивидуалистической точки зрения в этом полностью заключалась вся искомая история, включая неуместный «перенос» на актуальную ситуацию — дей­ствие, которое Джейн «проделывала с собой» многократ­но, если не всегда.

Однако, когда вопросы были заданы группе, стала воз­никать более богатая и сложная картина организации ноля в настоящем. Что ощущали участники, когда принимались за увещевания и утешения (выбрав безопасную позицию, как заметил, немного подумав, один из них, — ибо никто не присоединился к чувствам, которые конструировала и переживала в тог момент Джейн)? Озабоченность — это понятно, но что еше? Некоторое раздражение, как при­знали двое. — Джейн «не желала воспользоваться» хоро­шими чувствами, которые предлагали другие. Чупство °биды, ска юли еше несколько, — она. казалось, забывала Пли пренебрегала важными близкими и поддерживающи­ми переживаниями, которыми с ней обменивались внут-

ри и вне группы, за едой иди в холле. И, наконец, «ц_е_ адекватность», как отметил Сэм: «Понимаешь, мне. Ге-рою-зашитнику, совершенно не удается спасти тебя, я пробовал одно и другое средство, но тебе ничего не помо­гает. И я испытываю определенное раздражение, за ним стоит своего рода обида, но еще глубже я ощушаю неадек­ватность, поскольку потерпел неудачу и не справился с задачей. Тебе не нравится моя зашита, я оказался непод­ходящим защитником. Но это моя важная часть, я защи­щаю людей от несправедливости — в данном случае, от твоей несправедливости к себе, только это мне не удается. Значит, в конце концов, я оказался в дураках, вроде про­явил эмоциональную дислексию и не смог тебя прочесть. Это же стыдно — верно?» На этом этапе и другие члены группы согласились, что чувства Джейн вызвали у них переживание собственной неадекватности — однако (и это важно) они не осознавали его до тех пор, пока Сэм не стал говорить о своем стыде.

Именно в этот момент все время молчавшая Элеонора (ранее демонстрировавшая активность и убеждавшая Джейн перестать проявлять к себе жесткость) вдруг тоже сказала о своем чувстве стыда и склонности к самобичеванию, которые особенно способствовали отождествлению с нынешними чувствами Джейн. Элеоноре было стыдно за свою неспособность «взять и оставить это», воспринять положительную обратную связь от студентов и других лю­дей и использовать ее для формирования стойкого чувства уверенности в жизни — особенно в отношении умения писать Она извинилась перед Джейн, что до сих пор не поделилась этими переживаниями и «оставила ее одну» — но сделала это «не нарочно, а потому, что сидела и испы­тывала пустоту. Я не осознавала этих чувств, пока Сэм и за ним другие не заговорили».

Таким образом, даже в подобной тренинговой группе, не являющейся целенаправленно «терапевтической», про­исходит значимое самовыражение и рост, устанавливают­ся условия поддержки интерсубъектного поля — поскольку' врожденной природе нашего self свойственно возобнов­лять self-npouecc и его рост в любой области, если воз-

А

iK-аЮТ необходимые условия в поле. Как только они начи-

^1,1 "_т благоприятствовать возобновлению и расширению _ефаиии self оно вновь принимается за работу по интег-•пованию всею релевантного поля. Напомним, что рост ^представляет _сооо^ _{не осо}бый вид деятельности, отли-чаюшийся и отдельный от обычной жизни и научения, а естественный процесс конструкции—деконструкции, фор­мулировки гипоте $ы—эксперимента—получения обратной _свЯзи—новой интеграции, свойственный природе self, если ₀н не ограничен и не подавлен опасными и не оказываю­щими поддержки условиями поля. Среди них на первом месте по созданию опасностей для ригидного self стоят весомые интерсубъектные полевые условия стыда.

Конструкция и деконструкция описанной последова­тельности, в целом, выглядела следующим образом: воз­никновение у одной из участниц диалога (Джейн) стыда, который она выразила с примесью отчаяния (а возможно, взывая о помощи, испытывая гневный протест или нера­циональное желание наказать тех, кто, достигая большего успеха, оставляет ее позади и т.п.), вызвало у других чле­нов группы, участвовавших в диалоге, отстранение, кото­рое выразилось в виде утешений и уговоров. Эта форма поведения оказалась противоположной присоединению к чувству, испытываемому Джейн, — чувству, что ей «сле­дует достичь большего» и «не расстраиваться» из-за ве­щей, которые на самом деле вызывают беспокойство. Не секрет, что подобные переживания известны всем и каж­дый мог бы присоединиться к ним (например, поделив­шись ситуациями и обстоятельствами, в которых они испытывали нечто подобное, или рассказан о том, чего «не следует» чувс гвовать, и т п.). И $-за чего же произошло от­странение (и. возможно, перемещение на «высшую», «сто­ящую над этим чувством» позицию)? Ответ кроется в ^Невысказанности членами группы чувств, включавших раз-^н°видности раздражения, обиды, отвержения, тревоги — ^и стыда

Таким образом, обшее интерсубъектное правило гла-J*^T- чувства, которые отрицаются у значимого человека, ^!°гут со стыдом ощущаться самим субъектом. Следователь-

но, если отрицаемыми чувствами окажутся неадекватносп и стыд, то у другого человека они могут возрасти. Это _Ме означает, что члены группы «вызывати» стыд у Джейн Выражаясь языком условий поля, а не прямых причинно-следственных связей, можно сказать, что отрицание некоторыми людьми чувств, особенно стыда, создает благоприятные условия для большего одиночества, обус­ловленного стыдом, и, соответственно, интенсификации этого чувства у других людей. Если у меня уже существует склонность к «самопристыживаюшей» организации (по­рожденная лишенной поддержки личной историей), а вы займете отстраненно корректирующую и, значит, более безопасную позицию «свысока», отрицая собственный стыд, то не удивительно, что я начну направлять отстра­ненность на «внутренней карте» к «самопристыживанию», решив, что «мне совершенно не следует испытывать по­добные чувства». Я чувствовал себя плохо сначала, а затем условия поля поддержали (а не навязали или породили) и усилили во мне отрицательные чувства, теперь связанные с тем, что я исходно испытывал негативные эмоции — когда «все были так добры».

Выводы

Выше изложены результаты, перспективы и открытия, полученные после принятия организующей поле конст­руктивистской точки зрения на se/f-npouecc в целом, и процесс и динамику стыда в частности. Задача человечес­кой природы как множества активно конструирующих selves состоит в постоянном осмысленном и полезном разреше­нии в поле. Способы, которыми мы для этого пользуемся, и действия, осуществляемые на основании осмысленных разрешений в поле, по определению, формируются пол влиянием условий поля, поддерживающих или фрустрирую-щих данный смысл или действие, — моих внутренних убеж­дений, ожиданий, способностей, надежд, ресурсов и опасностей, как я их воспринимаю и осознаю, а также субъективного понимания различных обстоятельств «внешнего» поля. Таким образом, можно сказать, что про-

одит именно и исключительно то, что получает соот­ветствующую поддержку в наиболее широком понимании этого слова.

В столь же широком смысле стыд является противо-поюжностью поддержки в отношении любого конкретно­го разрешения в поле, касающегося смысла или действия. То есть в широком понимании условия стыда являются частью условий поддержки, только стыд — это часть усло­вий, затрудняющая движение в одну сторону, одновре­менно облегчая движение в дру1ую. Например, стыд, касающийся переживания слабости и неадекватности, про­изведет подавляющее действие на познание этой части мо­его self и, возможно, на способность оставаться с вами, когда вы испытываете эти чувства, или на умение выносить их, если они возникают. Вместе с тем, аналогичный стыл по сходному поводу окажет стимулирующую поддержку, например, появлению критического или отстраненного поведения, когда речь заходит о подобных чувствах, — и, возможно, агрессивного, аддикгивного или иных форм аутодеструктивного или разрушающего других поведения. Таким образом, стыд модулирует контакт — в этом со­стоит его роль, полученная в ходе эволюции, если он ос­тается «в игровом поле», в процессе постоянного конструирования гипотез, эксперимента self, обратной свя­зи, адаптации и интеграции нового научения изменчивым, доступным для обозначения, обработки и интерсубъект­ного диалога.

С другой стороны, если стыд становится «интернализо-ванным» — го есть переживаемым в одиночестве и потому ригидным и недоступным обработке и диалогу, — го он подавляет self Важные части self, включающие подвергшу­юся стыду облает ь опыта (гнев, близость, сексуальность, сильные чувства в целом, горе, слабость, сам стыд) и переживание стыда, отщепляются от изменчивого, гиб­кого процесса постоянной интеграции поля, не участвуют ^в новых экспериментах и научении нашего естественного ^5е#-процесса. В этом случае стыд подавляет рост self. «При­стыженная» область остается прежней — пока не возник­нут интерсубъектные условия поддержки, позволяющие

обратиться к стыду для приведения в движение полного объема опыта self.

Терапевтическим подходом подобного «застревания» всегда является восстановление особого типа интщрсубъекщ-ного поля, который обсуждался и был предметом ссылок н_а протяжении этой главы. Что это за поле? Что включено в его установление и поддержание — какие условия, по на­шим представлениям, являются предпосылкой и синони­мом восстановления роста self? Как он осуществляется изначально, и почему эти условия столь важны на протя­жении всей жизни для осуществления полноценного опы­та и достижения полноты бытия? Мы уже касались этих вопросов. В главе 7 «Восстановление Self: близость, итер-субъективность и диалог» в целях осуществления коррек­тирующей интервенции на них сосредоточится особое внимание.

Вместо дополнительного упражнения мы будем исполь­зовать ранее приведенный материал, включая ссылки на групповое обсуждение прежних тем. Как всегда, целью будет рассмотрение модели self-процесса и человеческой приро­ды, которая «сшивает» разрыв между теорией и опытом, предположениями и чувствами, рассуждениями и актуальной практикой в нашей жизни и работе с людьми внутри и вне модели, лежащей за пределами индивидуализма, в нашем опыте, работе, жизни, в отношениях как персонифици­рованных и одновременно взаимопроникающих selves.