ды начинается самое интересное: мы узнаем собак — как отдельных особей, так и весь класс, в целом, в качестве категории — мысленно обратившись тем или иным спосо­бом к этому архетипу, идеальной форме, уже запечатлен­ной в нашем мозгу с момента сотворения. То есть когда мы видим эту конкретную единичную собаку, отличающуюся от всех других и по-разному выглядящую при меняющем­ся освещении, в том или ином возрасте или настроении и т.д., мы все же знаем, что это — собака, ибо она всегда получает свою природу от Идеальной Формы собаки, и которую мы, так сказать, храним в наследственной памя­ти. Выражаясь современным языком, Идеальная Форма яв­ляется частью программного обеспечения нашей сотворенной природы. Вот так Платон разрешает пробле­му «реальности» — каким образом получилось, что мир со всеми своими вещами, видами, классами, категориями и событиями оказался организованным именно так, а не иначе, — а также проблему как мы познаем этот мир, отдельный от нас, но хорошо известный, — в едином твор­ческом акте. Это, по-видимому, наиболее остроумное из всех когда-либо предложенных решений того, каким об­разом мы можем познавать вещи, не будучи их частью. Однако, без всякого сомнения, оно является «притяну­тым за уши», умозрительным, произвольным и противо­речит значительной части нашего жизненного опыта напоминая этим теоретические основы классического пси­хоанализа, созданного спустя две тысячи лет автором, по­лучившим классическое образование в немецкой гимназии, и основанного на учении Платона и других древнегречес­ких мыслителей. Обе модели настаивают на реальности мира невидимых сил, что резко противоречит предположитель­но неплохо нам известному миру чувственного опыта; обе настаивают на «реальном» существовании определенных идей или форм (как, например. Справедливости²³ или Эди­пова комплекса), придающих форму соответствующему

23 По Платону, к миру «идей» прежде всего принадлежат «идеи» высших ценностей и абсолютных качеств, к которым относятся «идеи блага», «идеи истины», а также «прекрасно­го» и «справедливого».

li-tv Однако учение Платона по своему изяществу в смыс-опь""-

_ie простоты и завершенности так и осталось непревзой­денным.

Что действительно для собак, продолжает Платон, то подходит и более общим категориям, таким как социальные классы граждан или политические системы, а также от­дельным событиям, подобным войне или гражданской жиз-_нИ — и даже абстрактным идеям типа прекрасного, истины и справедливости. Более того, аналогичный принцип приме­ним и для отдельных Я/ауш и «самости» как таковой в силу реальности идей человеческой индивидуальности, каждая из которых рациональна, отдельна и ясна. Для любого возника­ющего в нас понятия, каждого класса существующих уни­кальных душ должна заранее быть Идеальная Форма этого понятия или вещи, предсуществующая в иной реальности. Однако, как отмечали комментаторы Платона, начиная с Аристотеля и кончая Расселом, в подобных рассуждениях заложена одна из уже знакомых докучливых регрессий. Ведь если приняться за объяснение, как Идеальная Форма, су­ществующая в разуме, помогает распознавать конкретный образец собаки, человеческого Я или справедливости, то придется обратиться к самой идее эталона или узнавания. Значит, должна существовать и Идеальная Форма идеи уз­навания, иначе, столкнувшись с этим феноменом, мы не сумели бы распознать его и, соответственно, не знали, ког­да и как следует устанавливать связь между совершенной идеальной формой и находящимся перед нами несовершен­ным конкретным случаем. Однако практическое приложе­ние общего к частному, использование и познание самого узнавания в этом случае соотносится с другим уровнем обоб­щения, а следовательно, должна существовать Идеальная Форма и этой деятельности и так далее, до бесконечности. Для каждой возможной мысли должна заранее быть одна Идеальная Форма (или более) — включая Идеальную Фор­му самой бесконечной регрессии. Как указывал уже ученик Платона, Аристотель, этот иной мир Идеальных Форм, ко­торый, казалось бы, должен представлять собой весьма спо­койное и упорядоченное место, предстает перед нами, по крайней мере, столь же хаотическим и перенаселенным, как

и мир чувственного опыта, который он призван объяснить и упростить. В этом Идеальном мире, так сказать, новые Фор­мы прямо валом валят — в огромном количестве и с беше­ной скоростью, естественно быстрее, чем у нас возникают новые мысли (дня которых Идеальные Формы уже должны существовать, иначе бы их не могло быть).

В соответствии с современной терминологией это мож­но назвать «алгоритмом» или системой разъясняющих ша­гов, столь же длинной и сложной, как и вешь, которую она должна ясно описать. Или, иными словами, геогра­фической картой такой же большой и громоздкой, как и нанесенная на нее территория. В то же время, начиная с Аристотеля и до наших дней, ни один из критиков так и не сумел отчетливо заметить нечто, связанное с исходно скрытым в теории Платона предположением, а именно что воспринимающее и переживающее Я по своей природе полностью отделено от воспринимаемого и переживаемого мира. Именно эта особенность изначально порождает упо­мянутые логические сложности и внутренние противоре­чия по ходу того, как философ или психолог пытаются с большими трудностями восстановить необходимые связи Я и мира или между человеком и другими Я, прерванные, как они полагают, из-за самой природы Я. Иными слова­ми, парадигма индивидуализма в определенном смысле создает или вносит свой вклад в создание проблемы, ка­ким образом столь изолированное # вообще способно всту­пать в значимые или полезные отношения с другими Я и миром. Эту проблему западные философы и психологи пытались разрешить еше со времен Платона — они и по сей день ищут ответ, не выходя за пределы понятий и пред­положений этой парадигмы. Не удивительно поэтому, что споры и разъяснения имеют тенденцию ходить по кругу — и, как мы покажем ниже, это блуждание все еще продол­жается в истории психологии и современных теориях лич­ности, в клинической и практической деятельности и лаже в наших собственных отношениях, взглядах и опыте.

Эта, говоря бытовым языком, философская трясина — неразрешимая головоломка — постоянно досаждала запад­ной философии, начиная с эпохи античности, по крайней

/ Наскдие индивидуализма — парадигма на практике 69

Јw^_j___ _

_е до появления Декарта и Спинозы. (Последний чуть было не лишился жизни, пытаясь разрешить эту проблему²¹, когда предположил, что в каком-то глубоком смысле по своей оироде Я\л мир могут быть одним и тем же. Такое утвержде­ние непозволительным образом угрожало мировоззрению, преобладавшему в культуре того времени, а заодно его рели­гиозным и политическим институтам по причинам, кото­рые будут обсуждаться ниже.) В то же время уделялось недостаточно внимания стабильным психологическим по­следствиям использования этого подхода в методах и моде­лях, входящих в парадигму и бытующих по сей день. Вернее, сами-то последствия — экологическая и социальная безот­ветственность, сопровождающая триумф Запада, — подвер­гались серьезной критике и порой о них говорили с большим сожалением, но при этом не было должного понимания, что эти тенденции с неизбежностью непосредственно выте­кали из индивидуалистически-дуалистических представлений Платона о «self» и взаимоотношениях²⁵. Давайте рассмотрим некоторые положения и их последствия, перед тем как крат­ко ознакомиться в завершение главы с дальнейшей истори­ей индивидуализма как мировоззрения.

Наследство Платона сегодня

1) Во-первых, это убеждение в глубокой изоляции индивидуального Я — положение, с которым согласились экзистенциалисты и представили как новое озарение, при-

⁴ В 1652 году лидеры еврейской общины Амстердама под­вергли 20-летнего Баруха Спинозу «малому отлучению» за вольнодумные мыспи о боге, мире и Торе, изолировавшему ^Сго от ролных. Однако оно не остановило пытливый ум юно­го философа, и четырьмя голами позже после появления Фрагмента «Краткого трактата о боге, человеке и его блажен­стве» к нему было применено «великое отлучение и прокля-^ТИе>\ которое поставило его вне общины.

Хотя «идеи» Платона и глубоко отличны от одноименных ^чУвственных вещей, мир вещей не отсечен от мира «идей», °н состоит с ним в каком-то отношении: веши, по выраже­нию Платона, «причастны» «идеям».

надлежащее XIX веку²⁶. Однако на самом деле оно всегда содержалось в самом сердце парадигмы индивидуализма (и, естественно, выступило более ясно и жестоко без смягчаю­щего присутствия Бога-Творца). В модели Платона изоляция непосредственно вытекает из теории Идеальных Форм, при­званной, в первую очередь, способствовать различению ис­тинных и ненадежных знаний и суждений. Если каждая индивидуальная душа представляет собой архетип, отдель­ный, уникальный и существовавший вечно до рождения — а затем, каким-то образом, добавленный или введенный в при­родное физическое тело, — следовательно, каждый инди­вид является миром в себе, безвременным, неизменным, недоступным реальному воздействию контактов с окружаю­щим миром или взаимоотношений с другими Я. Сегодня мы более всего отвергаем мысль Платона о том, что физический мир является лишь иллюзией, а не «реальным миром». Вме­сто такой, слегка фантастической идеи привлечь для объяс­нения этой реальности реальность иную, мы предпочитаем опираться на столь же глубокую и, возможно, неисследо­ванную веру в «науку» в качестве средства разрешения про­блемы, с которой сражался Платон — как определить,кского рода знания являются достоверными и надежными, чтобы на них можно было полагаться. Там, где Платон применял «чистый разум»²⁷, доказывая на основании формальной ло-

^1Ь Принадлежащее, в частности, Кьеркегору. Один из его героев мучается следующими вопросами: «Где я? Что значит сказать — мир? Каково значение этого слова? Кто заманил меня сюда и покинул здесь? Кто я? Как я оказался в мире? Почему меня не спросили, почему не познакомили с его пра­вилами и обычаями, а просто всунули в него, как будто я был куплен у продавца душ? Как я оказался в этом огромном предприятии, называемом действительностью? Разве это не дело выбора?» {Kierkegaard S. Repetitiones // Kierkegaard's Wntings. Princeton, 1983. V. 5. P. 200.)

²⁷ Как такового понятия «чистый разум» у Платона нет. оно является гораздо более поздним и принадлежит, как из вестно, Иммануилу Канту. Платон использует понятие «души», в которой есть низшая часть, направленная на позна­ние чувственных предметов, и высшая, разумная часть, устрем­ленная к познанию истинно сущих «видов», или «идей».