Добавил:
Upload Опубликованный материал нарушает ваши авторские права? Сообщите нам.
Вуз: Предмет: Файл:
Гордон Уиллер. Гештальттерапия постмодерна.rtf
Скачиваний:
119
Добавлен:
23.03.2015
Размер:
12.38 Mб
Скачать

социальный порядок включали институт рабства; лище^ ние женщин полных гражданских прав (хотя, отдавая дол^, ное Платону, следует заметить, что, описывая идеальное репрессивное государство (Plato, 1993), он допускал воз. можность участия женщин из высшего класса в полити­ческой деятельности15 — мысль, при которой Аристотель (Aristotle, 1984) позднее вздрогнет от ужаса16); принятие войны в качестве естественной нормы; а также низведе­ние остальных культур к статусу «варваров» (слова, про­исшедшего от звукоподражательного греческого корня, построенного на основе насмешливого звука «ва-ва-ва» -«бе-бе-бе», подразумевавшего, что все иностранцы гово­рят на языках, представляющих собой примитивный ле­пет17). И это всего несколько примеров социальных установок и позиций, лежащих в основе или вытекающих из взглядов Платона на человека и отношения между людь­ми и миром.

Но все дело в том, что эти точки зрения принимаются как должные на основании взглядов о Я, которые, как обычно бывает с парадигматическими принципами и пред­ставлениями в нашей и любой другой культуре, подразуме­ваются, а не становятся предметом обсуждения. Для Платона и его мира быть Я, то есть настоящим человеком, обладаю­щим разумом и некими значимыми внутренними процес­сами, законным правом голоса и собственной точкой зрения, само собой означало совершеннолетнего, свобод­ного мужчину, очевидно, владеющего собственностью, по

15 Платон. Государство / Платон. Сочинения. В 3 т.: Пер. Сдревнегреч. Т. 3. Ч. 1. М.: Мысль, 1971. С. 89—455.

16 В платоновском государстве женщины могли принадле-жать к классу воинов-стражей, самому высокому после пра-вителей-философов, и, таким образом, обладать всеми пра-вами граждан при наличии соответствующих задатков и не-обходимого для выполнения функций воина воспитания.

17 Свой проект государства, основанного на началах разу-ма, Платон считал применимым только для греков. «Варва-ры», по его мнению, являются полностью неспособными кустройству такого общественного порядка из-за незрелости »'неразвитости.

i Нпскдие индивидуализма — парадигма на практике 61

fjaeaj^J^__

юажению — «рационального»"1и к тому же грека.

ИХ вписанные качества не просто относятся к определен-В°е л[ОДям или Я, они являются необходимыми условия-НЫ'принадлежности к категории, обозначаемой понятием «Гк группе тех, кого мы считаем за полноценных людей, бладаюших полным правом голоса, о которых мы гово-° ,м создавая теории человеческой природы, Я и естествен­ного порядка вещей. То, что данные критерии обычно широко не обсуждаются, связано лишь с тем, что они ка­зались древним грекам классической эпохи очевидными, лежащими за пределами потребности их озвучивания.

В размышлениях Платона и Аристотеля о человеческой

природе и опыте мы, напротив, не встретим озабоченности идентичностью и опытом Я, бытием человека как индиви­дуального Я во взаимоотношениях с другими людьми. Пла­тона, прежде всего, интересует, каким образом эти Я, живя в мире, могут достичь достоверных знаний. Не что означает быть Я, а что значит для предсуществуюших Я познавать мир. Что есть знания, и каким образом мы их получаем? Какие именно из этих знаний являются достоверными и надежными, а какие эфемерными или представляют лишь частные мнения19? Как их отличить друг от друга? Платона особенно занимает вопрос, каким образом можно полу-

" То есть, как можно обнаружить у Аристотеля, мужчину,

обладающего высокой интеллектуальной организацией, пригод­ной для политической деятельности, в отличие от рабов, име­ющих мощное тело, пригодное для выполнения физических работ («Политика» I, 2, 1254 b 27—33: Аристотель. Сочинения В 4 т.: Пер. с древнегреч. Т. 4. М : Мысль, 1983. С. 384).

19 В диалогах «Теэтст» и «Меноп» Платон утверждает, что знание является соединением чувственного опыта и его осмыс­ления умом. Соединение осуществляется путем размышления о причине («припоминания» по Платону) и придает знанию ста­бильность и ценность. Знание отличается от чувственного опы-та с его безусловной текучестью и относительностью и от Мнения, пусть даже правильного, которое зачастую бывает Нестойким и потому лишенным ценности. «Правильное мне­ние» рассматривается как постижение, занимающее середину Меящу тпанисм и чувственными впечатлениями.

чить истинные и надежные знания, чтобы с их помощью п0, среди физического и воспринимаемого мира, для которОГо характерны случайности, ошибки, обманчивые воспрця, тия и (что хуже того) постоянные изменения, организо. ватъ жизнь и общественное устройство на соответствующе моральных и политических принципах.

Для Платона и его современников этот вопрос был весьма насущным в силу стремления вывести этику и со­циальную политику из одного лишь человеческого разума -. без традиционного обращения к наставничеству жрецов и предсказателей или диктату тиранов, указывающих, что следует делать и как жить. Наш чувственный опыт похож на спутанный клубок мимолетных и ложных впе­чатлений, случайностей и молвы; а хуже всего, сами люди, как видно, подвержены постоянным изменени­ям, по крайней мере, на уровне физического бытия, настроения и восприятия. Перед лицом этой лавины из-менчивостей какую часть эмпирического процесса мож­но считать надежной и каковы должны быть правила ведения дискуссий, чтобы в спорах всегда опираться на имеющуюся в знаниях надежную часть, а не на случайные и субъективные мнения? Тот факт, что индивидуальные, познающие и принимающие решения Я, отдельные и отличные лруг от друга и познаваемого мира, уже суще­ствуют, полностью сформированные неким предшеству­ющим актом творения (иными словами, перед нами суть парадигмы индивидуализма), является в этом исследо­вании константой, принимаемой в качестве данности-не представляющей достойной темы для изучения или обсуждения.

Платон вообще не стал бы использовать слово Я («self»)-которое как самостоятельное имя существительное, по всей видимости, очень озадачило бы его, впрочем, как и вопросы, ставящиеся здесь. Для Платона естественным словом для обозначения самого важного в человеке была бы «душа» - как, впрочем, и для Фрейда (Freud, 1939)-находящегося во временном отношении на другом полю-

той *е традиции*. Слово Я («self») как полноправное С£ существительное было введено в философский оби-,,МЯ ,а Западе только по прошествии двух тысяч лет после

ХОД гт

п ятона — во времена Локка и других мыслителей анг-ийского Просвещения, искавших способ говорить о лич­ности (personhood), не прибегая к старому, имевшему

еопогические корни словарю. Затем, в XVIII веке это слово

проложило себе путь из английского языка в немецкий

[Drosdowski et al., 1963). Фрейд, подобно большинству об­

разованных немиев своего времени, выросших на творче­

стве Шекспира и произведениях эпохи Ренессанса, не слишком хорошо знал Локка и английских просветите­

лей, этих философов-эмпириков, хотя на самом деле имел

эбшие с ними представления о Я и мире (Gay, 1988).

Однако каким словом ни пользоваться — «Я» или ду-

ja — а проблема остается весьма сложной: на какого рода

суждения, восприятия или интуитивные представления о себе и мире мы можем твердо положиться в отсутствие абсолютного королевского или жреческого авторитета —

зеобенно если принять во внимание, что мыслящий и вос­

принимающий человек подвержен постоянным изменени­

ям на физическом уровне, в плане настроения, интересов, информации и так далее. Каким образом в этих нестабиль­ных условиях любые из наших знаний могут хотя бы при­близиться к приемлемому уровню надежности и заменить авторитет в качестве стандарта? Решение, предложенное

I

* Точнее, для Фрейда в оригинале, на немецком языке,

-трэчи, переводя его на английский язык и, таким образом,

создавая англоязычный лексикон Фрейда, ввел более «науч­ные» латинские термины «эго» и «ид» вместо обычных для Фрейда Я и «Оно» («Ich» и «Es» в оршинале), а также гро­моздкие выражения типа «психический аппарат» («mcntal aPParatus») и «психический механизм» («psychic mechanism») там, где Фрейд для обозначения целостной личности, чело­чка использовал «Psyche» или «Sccle», то есть «душа». Стрэ-и. несомненно, опасался (и, вероятно, это чувство было °боснованным), что оригинальные термины имели бы в то вРемя для англоязычного слуха, привычного к эмпиризму, подозрительно «континентальное» или «мягкое» звучание.

Платоном, было весьма остроумным и имело огромное вли­яние — не столько из-за открытости формулировки, вызы­вавшей в течение прошедших столетий больше возражений, чем согласия, сколько благодаря подразумевавшимся, не­высказанным предположениям и социально-психологичес­кому применению взглядов Платона. Они вошли в область культуры и до сих пор оказывают влияние на ход обсужде­ния и анализ Я и взаимоотношений.

Ответ на проблему надежности знаний индивидуально­го Я, по мнению Платона, может заключаться только в следующем: этот видимый мир, мир случайности, при­близительности и изменчивости вовсе не является реаль­ным миром. Если бы он был таковым, у нас среди всей этой текучести и ошибок не было бы никакой возможно­сти узнать о чем-либо с точностью. Где-то должен суще­ствовать иной мир, более стабильный и реальный, чем эта эфемерная, «кажущаяся» жизнь; стабильный мир ле­жит в основе нашего мира и придает ему реальную форму и смысл20. Доказательством является тот факт, что мы все же хоть что-то знаем. А это было бы невозможно, если ориенти­роваться только на мир чувственных впечатлений — в по­следнем случае мы бы даже не знали, как следует узнавать себя и другого в силу постоянных изменений, происходя­щих каждое мгновение и изо дня в день. В той другой, иде­альной области, для которой мир чувственного опыта является всего лишь бледной копией, все ясно, определен­но, абсолютно и вечно неизменно — и, таким образом, на­дежно. Там находятся оригиналы, или архетипы, а конкретные вещи, классы и представления нашего мира являются их грубым отражением — подобно теням на сте-

20 В понимании Платона «идея» («эйдос») является истин­но сушим, сверхчувственным бытием, миром «идей», кото­рый может быть постигнут только разумом. «Идеи» представ­ляют собой сверхчувственные причины и образцы всех вешей. существующих в чувственном мире, мире «вешей», и являются безусловным источником их реальности. Эти два мира нахо­дятся в отношении друг с другом, а настоящее противостоя­ние возникает с миром небытия, который представлен мате­рией.

! Наследие индивидуа.шзма — парадигма на практике 65[лова

которые лишь отдаленно напоминают отбрасывающие их реальные веши в известной метафоре Платона21. Без nvroro мира реальности, лежащего в основе «феноменов» этого мира, наше обиталище теней и отзвуков вовсе не существовало бы и, естественно, не было доступно како­му-либо познанию.

Таким образом, где-то существует идеальная форма, скажем, «собаки», которую разделяют все собаки эмпи­рического мира и каким-то образом получают от нее свою несовершенную форму и природу22. Именно она делает их «собаками» — как индивидуально, так и в качестве класса «собак» — хотя одни из них маленькие, другие — боль­шие, часть — злые, некоторые — мертвые, ряд являются щенками, а иные — образами фантазии и т.д. И тут с точ­ки зрения нашего исследования Я и человеческой приро-

Jl Уилер ссылается на знаменитый миф о пещере, которым открывается седьмая книга «Государства». Платон предлагает вообразить следующую картину: люди находятся в огромной подземной пещере, которая сверху имеет отверстие для света. Они живут в ней, с детства скованные по ногам и по шее — так, что могут видеть только то, что находится перед ними, не имея возможности поворачивать голову. До этих узников доходит свет от огня, горящего далеко вверху и позади них. Между этим огнем и узниками проходит на высоте дорога, а против дороги построена наподобие ширм стена. Мимо стены идут люди. Они несут возвышающиеся над стеной разнообраз­ные предметы: сосуды, статуи, фигуры. Одни из путников раз­говаривают, другие молчат. По Платону, это картина нашего человеческого познания. Мы — узники в пещере и видим не сами вещи, а тени от вещей, падающие на стену пещеры. Мы называем только видимые нами тени, но воображаем, будто называем сами вещи.

22 Здесь и далее Уилер излагает учение Платон» об «иде­ях», скорее пользуясь языком Аристотеля. Согласно вековой традиции греческий термин Платона «эйдос» переводится ла­тинским термином Аристотеля «форма». А.Ф. Лосев подчерки­вал, что и по своей сути платоновская «идея», или «эйдос», есть пи что иное, как аристотелевская «форма» при имеющих­ся определенных отличиях.