Часть 4. Максимальное животное

Глава 22. У истоков

Истоки искусства

Однажды довелось мне участвовать в записи телепередачи «Культурная революция», которую ведет министр культуры Швыд­кой. Тема программы была «Цивилизация убивает искусство». Пе­вец Сюткин выступал на стороне искусства, академик-генетик Скрябин - на стороне цивилизации.

Сюткин вещал, что цивилизация убивает искусство. Скрябин позволял себе не соглашаться с титаном эстрадной мысли. Ваш покорный слуга придерживался третьей точки зрения: цивилиза­ция искусство не убивает. Она его размывает и девальвирует. Ли­шает сакральное™. То, что раньше было доступным и сверхцен­ным для десятков и сотен людей, теперь доступно и потому не очень ценно для миллионов. (См. о разврате). Если пару-тройку веков назад Мону Лизу великого Леонардо могли наблюдать в год не­сколько десятков человек, то теперь она - предмет для многочис­ленных карикатур, почти пошлость. Ее видели и знают миллионы. И даже если доска с Джокондой сгорит при пожаре, сотни тысяч репродукций донесут до потомков замысел да Винчи.

То, что легко дается, мало ценится. Человечество развращено тем, что называется искусством... Это с одной стороны. С другой, искусство - понятие относительное. То, что искусство для одного, у другого вовсе не вызывает столь же большого эмоционального трепета, восторга, удивления... Для Рабиновича искусство - фуги Баха. Для Петрова - «Мурка». А глухонемой Герасим вообще не поймет, о чем идет речь. (Кстати, известно, что петровых в обще­стве гораздо больше, чем Рабиновичей. Не зря появился термин «массовое искусство» - оно ниже качеством, чем искусство для специалистов).

Для чего нужно искусство? Как оно появилось? И есть ли у него истоки в животном мире?

По порядку... Если бы искусство не было нужным, оно бы, ко­нечно, не появилось. Для начала рассмотрим социальный аспект этого явления. Искусство создает общее информационное поле, в котором плавают и легко ориентируются члены сообщества. Иног­да это поле бывает единым только для одной страны. «Пасть по­рву, моргалы выколю...», «Асисяй», «Широко шагаешь- штаны по­рвешь» - вне России эти фразы останутся непонятными. Они -часть внутреннего информационного поля России. А вот «тридцать сребреников» - фраза, общая для всего христианского мира. Часть интернационального информационного поля.

Искусство, наряду с языком, создает общее понятийное про­странство, которое делает нацию нацией. В этом качестве ис­кусство зарождалось из первых примитивных мифов, легенд, ска-

174

зок, былин, быличек и анекдотов. В самые древнейшие времена легко запоминаемые (из-за сюжетности) мифы и сказки были про­сто своего рода инструкциями, они содержали паттерны - програм­мы поведения. Они научали детей и взрослых, как надо поступать в той или иной ситуации, несли в себе поведенческие алгоритмы. Как поступать с врагом. С другом. С ребенком...

Другая роль искусства - биологическая - сродни действию наркотиков: искусство меняет эмоциональное состояние организма. У человека есть потребность (завязанная на гормональную и другие системы) - периодически менять свое эмоциональное состояние. Наркотики и искусство с этой задачей справляются вполне. Искусство, в отличие от наркотиков, не убивает, но зато и действует не так сильно, потому что опосредо­ванно - через органы чувств, а не напрямую химически, как нарко­тики. Впрочем, о наркотиках речь у нас еще пойдет. А сейчас не­плохо бы ответить на вопрос о животных истоках искусства...

Если истоки разумной социальности (государство) берут свое начало в животной социальности (стая), то не сможем ли мы найти у животных и что-нибудь такое, что можно было бы назвать бескорыстной любовью к прекрасному?

Можем. И не только у приматов. Многие полагают, что бескоры­стная, не обусловленная биологической потребностью любовь к прекрасному есть то, что кардинально отличает человека разумно­го от животных, заставляет его творить, производить искусство.

Это ошибка...

Когда я был маленький, мне удалось проследить за вороной, укравшей у меня игрушечку для маленькой новогодней елочки -это был крохотный, меньше сантиметра пластмассовый мухомор-чик с ярко-красной, как и положено, шляпкой и белыми точками на ней. Увидев этот замечательный предмет, лежащий на крылечке, ворона не удержалась, схватила его и взлетела на крышу сарая, где долго любовалась своим трофеем. Хитрый Сашечка (я) под­крался поближе и стал смотреть, что эта засранка сделает с мухо-морчиком. Своим мощным клювом ворона запихала игрушку в щель между покрывающим крышу толем и серой доской, которой толь был прихвачен.

Зачем сороки и вороны крадут блестящие и яркие предметы? Ответ прост: они им нравятся. Они любят блестящее. Любят со­вершенно бескорыстно, потому что съесть медяшку или стекляш­ку нельзя.

В сорочьих гнездах часто находят целые «клады» из кусочков фольги, стекляшек, шариков. Сороки, словно скупой рыцарь, лю­бят часами перебирать свои сокровища. И не только сороки и во­роны любят красотищу.

175