4.5. Множественность кгх-мифов

Обратимся теперь к некоторым отдельным аспектам КГХ-мифов, свя­занным с их внутренней структурой. Ключевой феномен, ускользавший пока что от нас в рассмотрении мифов — множественность.

Итак, «всякий знак что-нибудь означает, самого ли себя, или нечто дру­ гое» [Лосев, 1982, с. 62]. При этом имеет место случай, когда «знак имеет бесконечное число значений» [Лосев, ,1982, с. 62]. Возможна и обратная ситуация, когда «мотивировка выбирается из множества возможных» [Барт, 2000а, с. 253], т.е. означаемое может получать бесконечное множество означающих. Лосев называет ситуацию, в которой в положении источника множественности оказывается языковой знак, т.е. форма - случаем знака- символа: «Всякий знак может иметь бесконечное количество значений, т.е. быть символом» [Лосев, 1982, с. 64]. Строго говоря, такая ситуация не слиш­ ком нам подходит. Мы говорим о стремлении элементов КГХ к доминанте, т.е. к стягивании текста к «выходу». В описываемом же случае текст оказы­ вается увязанным уже на «входе». Проще и полезней второй случай, когда данному значению подбирается бесконечное множество означающих — он сводится к вопросу мотивации.

Еще большую значимость получает множественность в КГХ-мифах при рассмотрении множественности самих семиологических систем. С одной стороны, всякое рассмотрение мифа есть в определенном смысле тоже миф. Клод Леви-Строс, обосновывая сущность своего исследования первобытных мифов, замечает: «Поскольку сами мифы основаны на кодах второго порядка (коды первого порядка - те, из которых состоит язык), книга эта может рас­сматриваться как набросок кода третьего порядка, предназначенного для обес­печения взаимопереводимости многих мифов. В этом смысле было бы впол­не правомерно считать ее мифом, - в некотором роде, мифом мифологии» [Леви-Строс, 1999, с. 21]. С другой стороны, процесс семиозиса, в котором на каждый знак наслаиваются снова новые значение и понятие - бесконечен. В географии это особенно просто: как только предметом исследования ста­новится не пространство, а повествование о пространстве (например, КГХ)

- можно говорить о следующем уровне иерархии семиологических систем. Если мы говорим о трансформациях КГХ, то каждый новый акт трансфор­мации уже существующей КГХ есть акт низведения ее значения до формы, т.е. акт создания следующей по иерархии семиологической системы.

Особый географический смысл и реальное стремление к бесконечности получает иерархия семиологических систем в географии при обращении к полимасштабности (см. 3.5). В самом деле, мы берем доминанту села Ми­хайловского и используем ее как один из элементов контекста доминанты «ворота Русского Севера» в КГХ выделенной нами части Олонецкого района

- «Олонецкой Карелии». Затем мы переходим к КГХ всего Олонецкого райо­на, используя уже эту доминанту (обедняя ее!) как одну из составляющих, стремящихся к доминанте «центр развития межрегиональных и международ­ных связей» (см. II.1, II.3, II.4, II.5). Она в свою очередь становится од­ной из составляющих доминанты «еврорегион» в КГХ всей Карелии. На первый взгляд, мы продемонстрировали простой географический механизм, когда мы последовательно удаляемся от нашей территории, оставляя только важнейшие ее элементы «на поверхности». Однако с точки зрения семиоло­гии, мы строим все новые и новые семиологические системы на базе уже созданных представлений. Этот ряд, понятно, может быть бесконечным.

Интересно обозначить множественность КГХ-мифов, используя уже обо­снованные нами понятия денотации и коннотации (см. 4.3). Так, случай мифа вообще есть случай коннотативной интерпретации языка (или пространства):

2 Е R С

1 ERC

(на схеме Е — это план выражения, или означающее; С - это план со­держания, или означаемое; R - отношение между планами, или значение)

«Коннотативная система есть система, план выражения которой сам является знаковой системой» [Барт, 20006, с. 297]. Коннотативной систе­мой становится каждая из описанной нами цепочки, «созданной» игрой с масштабами.

Другой случай - собственно метапространство. Что за операцию мы производим, подыскивая элементам места доминанты, объединяя разроз­ненные элементы в единые контексты? Мы объясняем значения элементов по-новому, при помощи доминанты. Таким образом, в основе устремления текста КГХ к доминанте лежит не просто коннотация, а второй случай мно­жественности -метаязык:

2 Е R С

1 ERC

«Метаязык есть система, план содержания которой сам является знаковой системой» [Барт, 20006, с. 297]. Именно таким путем и должно создаваться доминантно-географическое метапространство*. Оно есть пространство до­минант, а не элементов места, т.е. пространство, состоящее из означаемых, вновь истолкованных на другом иерархическом уровне семиологических систем.

Бесконечен ли язык КГХ, бесконечен ли процесс семиозиса простран­ственных мифов? Если предположить, что существует-таки конечная КГХ, к которой посредством долгого преобразования (через коннотацию или ме­таязык) можно привести любую КГХ, то, во-первых, пропадает географи­ческая уникальность мест и как Отсутствие предстает сама география и само географическое пространство. Во-вторых, это означает существование отсутствующей структуры. «Если Код Кодов это последний предел, неиз­менно отступающий, по мере того как исследование обнаруживает и выяв­ляет его конкретные сообщения, отдельные воплощения, которыми он вовсе не исчерпывается, Структура, очевидно, предстает как Отсутствие. Струк­тура - это то, чего еще нет. Если она есть, если я ее выявил, то я владею только каким-то звеном цепи, которое мне указывает на то, что за ним стоят структуры, более элементарные, более фундаментальные» [Эко, 1998, с. 327].

Отметим, что выведенная нами из множественности бесконечность язы­ка КГХ - на основе коннотативных мифологических интерпретаций, полимас­штабности и создания метапространств, подкрепленных широкой гаммой транс-

* Необходимо оговориться, что нас в данном случае интересует сана возможность и путь возникновения метапространства, а не моно- или полилингвистичность его по отноше­нию к традиционному пространству. В силу -этого мы намеренно смешиваем понятия мета­языка и метатекста, отдавая себе отчет в том. что впоследствии потребуется указать, что метапространство есть скорее второе, нежели первое. За подробным анализом разграничения этих понятий отсылаем читателей к статье [Лотман, 1992].

формационных инструментов (см. 5.7) - прямо коррелирует с обоснованной Юлией Кристевой бесконечностью поэтического языка [Кристева, 2000].

«Множественность уровней возникает как плата, внесенная мифичес­кой мыслью, чтобы иметь возможность перейти от непрерывного к прерыв­ному» [Леви-Строс, 1999, с. 324]. Множественность есть крайне географи­ческая черта КГХ-мифов - она основана на сложности представления кон­тинуального географического пространства в виде пространства смыслов или пространства доминант (т.е. дискретных пространств).

Это наблюдение вновь возвращает нас к определению сущности мифа в его соотношении с географическим пространством. Нам необходимо обратить­ся к вопросу соотношения мифа ирреальности, конкретнее - географической реальности. Этот вопрос в связи с множественностью вновь актуализируется.

4.6. КГХ-миф и географическая реальность

Первым делом надо определиться: миф - это реальность. «Миф гово­рит только о происшедшем реально, о том, что себя в полной мере проявило» [Элиаде, 2001, с. 34]. Мало того, исследования первобытных обществ, в ко­торых мифы являются «живыми», указывают на «четкую грань, различаю­щую миф — «сказание истинное» и те рассказы и сказки, которые они относят к «сказаниям вымышленным»» [Элиаде, 2001, с. 36]. Таким образом, со­гласно современным научным представлениям о мифе, «это не выдумка, но — наиболее яркая и самая подлинная действительность» [Лосев, 1990, с. 396]. В чем секрет сочетания в мифе деформации действительности (см. 4.4) и сохранения ее в подлинности? Дело в том, что миф, «не желая ни раскрыть, ни ликвидировать понятие, его натурализует» [Барт, 2000а, с. 255]. Нас этот вопрос особенно интересует, т.к. мы постановили, что создание КГХ есть со­здание мифа. «Главный принцип мифа - превращение истории в природу. От­сюда понятно, почему в глазах потребителей мифа его интенция, адресная обращенность понятия могут оставаться явными и при этом казаться бескоры­стными: тот интерес, ради которого высказывается мифическое слово, выра­жается в нем вполне открыто, но тут же застывает в природности; он прочиты­вается не как побуждение, а как причина» [Барт, 2000а, с. 255].

Таким образом, КГХ-миф ничего другого не раскрывает, кроме ре­альности. Значит ли это, что доминанта, применяемая нами в КГХ, не долж­на быть абстрактным понятием, но всегда хотя бы символом? Нет. На наш взгляд, реальны и понятия, если они существуют в сознании. Таким обра­зом, в КГХ мы можем использовать смело доминанту «карельскости», если таковая существует в сознании потребителей мифа. Соответственно, если таковая не прочитывается, она не будет значима. Другой вопрос, что делать,

если то или иное понятие существует в сознании - но не таким, каким мы его представляем себе и пытаемся выразить в КГХ. Например, мы, говоря слово «карельскость», пытаемся вызвать у потребителей зрительный образ бескрайних лесов на горушках, перемежающихся ламбушками. А на деле не получаем ничего, кроме деревянной архитектуры Кижского погоста да не имеющего визуального стереотипного изображения Валаама. Значит, реаль­ность КГХ-мифа может быть «другой».

Размышляя о другой реальности КГХ-мифа, мы должны обратиться к понятию хоры [см. Ильин, 2001, с. 36-37, 239-249, 333-335]. «Хора пред­ставляет собой «некую «вещь», которая не имеет ничего общего с тем, чему она вроде бы «дает место», по сути ничего никогда не давая» [Деррида, 1998, с. 11]. Хора - это не пространство, но она представима как квази­пространство. «Безмолвие, в глубине которого хора якобы называет свое имя (frenom, пред-имя), а на самом деле - только прозвище (surnom, сверх-имя), образованное от своего имени, - это возможно лишь своего рода речь или же ее потаенность: не более, чем бездонная глубина ночи, возвещающая грядущий день» [Деррида, 1998, с. 12]. Обращаясь к понятию хоры, мы показываем различие между структурализмом и постструктурализмом (по­стмодернизмом) в гуманитарно-географическом знании, но не определяем наши рассуждения как те или иные. Появление хоры в нашем исследовании индицирует необходимость обращения к логике, отличной от бинарной — «ло­гики, отличающейся от логики логоса» [Деррида, 1998, с. 137]. Хоре нет определения - подобно тому, как и мы не можем и не стремимся найти одно­значность в определении сущности КГХ. «Хора принимает все определения, чтобы дать им место, но она не получает ни одного собственного» [Деррида, 1998, с. 150]. Поэтому мы используем понятие хоры, чтобы объяснить, что «внешние» процессы проникают в КГХ повсюду, ставят под сомнение все ее постулаты, одновременно не нарушая их - все трансформации находятся на хоре. «Она «есть» не что иное, как итог или процесс того, что в настоя­щий момент запечатлелось «на» ней, на ее сюжет и именно на него, но она не есть сюжет или постоянная опора для всех этих интерпретаций, хотя, все же, она не сводится к ним. Просто этот излишек - ничто <...>. Такое отсут­ствие опоры, которое нельзя представить как отсутствующую опору или в отсутствие как опору, вызывает и сопротивляется всякой бинарной или диа­лектической оппозиции <...>. Если что-то имеет место или, согласно нашей идиоме, «данное» место, то давать место здесь не означает жест некоего дающего субъекта, основы или начала какой-то вещи, которую можно было бы кому-то дать» [Деррида, 1998, с. 150].

Совместимы ли хора и географическое пространство? Мы с увереннос­тью можем сказать, что хора совместима с пространством КГХ-мифа, а в каких сложных отношениях последнее (мета-пространство) находится с ре-

альным географическим пространством мы уже показали (см. 4.5). Заметим только, что, скорее всего, это есть просто еще одна трансформация простран­ства. «Хора «хочет сказать»: место занято чем-то, страной, местом прожива­ния, обозначенным местонахождением, рангом, постом, позицией, назначен­ной позицией, территорией или регионом. И в самом деле, хора всегда уже занята, даже как общее место, в ней что-то помещено, а следовательно, она отличается от того, что в ней занимает место» [Деррида, 1998, с. 161-162]. Обращаясь к хоре, мы трансформируем пространство, делая его теоретически сложнее; одновременно мы резко упрощаем его, выводя его и из сферы чув­ственного, и из сферы умопостигаемого. В силу этого, понятие хоры, будучи введенным в контекст географии ртчасти теряет свое философское наполне­ние, приобретая смысл обоснования «географичности», специфики простран­ственного (и мета-пространственного) знания - особого контекста КГХ. КГХ как миф о пространстве оперирует реальностью, но Что это за реальность - есть вопрос «технический», неконцептуальный. Потому что хора - это всеобщее вместилище. Соответственно, и значение знака всегда непостоянно. Можно заметить, что «значение постоянно подвергается некоему семантичес­кому соскальзыванию (или отсрочке), которое никогда не дает знаку <...> совпасть с собой в момент совершенного, безостановочного схватывания» [Норрис, 1995, с. 38-39]. Знак подвержен игре, как и пространство.

Таким образом, мы можем бесконечно препарировать пространство КГХ, придавая ему форму (ту или иную) или вовсе лишая его таковой. «Детеррито-риализация такого плана не исключает ретерриториализации, но полагает ее как сотворение новой, грядущей земли» [Делез, Гваттари, 1998, с. 115]. Бла­годаря особенностям пространств КГХ-мифов, философия становится геофи­лософией, а история - геоисторией [см. Делез, Гваттари, 1998]. Чем стано­вится пространство географии после этого, вернее, что есть конечный итог всех трансформаций - ответить на этот вопрос призван следующий раздел.