Часть II. Реальности

II.1. Капли Карелии*

Приглашение

Южная Карелия не похожа на ту Карелию, которую мы привыкли пред­ставлять. Нет, здесь все карельское есть - и комары, и пороги, и леса с болотами; Валаам на западе, Кижи - на северо-востоке. Но именно эта Южная Карелия и остается всегда, между ними, неизведанная, непознанная, непоня­тая. Она - вотчина тех самых карел; земля ливвиков, понять которую значит проникнуть в суть. Эту землю нельзя просто воспринять и пройти мимо; она «цепляет», зовет, манит, но тайны не раскрывает. Бредешь по голому пространству, среди чужих Тебе (и себе) угрюмых людей, с каждым из которых так хочется поговорить, поговорить «по душам»... у каждого из которых хочется выведать Тайну, хранимую Южной Карелией - но она пото­му и тайна, что не открывается никому, кроме того, кто принял простую исти­ну: Здесь Живут Карелы. И ничему другому здесь места не находится. Эта земля охотно принимает, но заставляет изменяться, абстрагироваться, плыть по течению, не внимать окружающему, не доверять смело принимаемому.

Собрать такую землю можно только по крохам. Там, где она заканчива­ется, лежит граница - резкая, хотя и вроде бы незаметная. Внутри этой грани­цы - особенный мир, для тех, кто его понимает; для тех, кто желает просто его понять - не поглотить, не захватить, не изменить... если же Южная Карелия становится вдруг предметом Интереса - она дыбится, выгибается, не подпус­кает (и при этом все сильнее подзывает ближе). Она заставляет себя принять, стать своей частью - и лишь потом чуть-чуть приоткрывает личико.

* Впервые: Митин И. Капли Карелии // Слово. 2003. №1. С. 81-86 (с изменениями).

Приближение

Если напрячься, услыхав сочетание - Южная Карелия - то предста­вишь всю карельскую землю: с карьялани на севере; поморами на северо-востоке; дикой тайгой, лишь изредка прерываемой бараками погранзастав и редкими городишками - на западе. На юге окажется давно известный нам Петрозаводск, столица этой земли, столь удачно расположенная вблизи все­го известного. Между Кижами и Валаамом, между Весовым Носом и Кива-чом - Petroskoi. Так написано на железнодорожном вокзале - и это воспри­нимается как диковинная шутка, как изюминка этой земли, словно специ­ально присоединенная к привольной русской столице - Петрозаводску. Осо­бый шик. Блеск невидимых огней. В Петрозаводске Карелия - особая мар­ка, изысканное название области, придающее своеобразный шарм, созда­ющий воспоминание об этносе. Но как приближается Запад от Петербурга к Выборгу, как приближается Север от Кеми к Кандалакше - так и Юг сужа­ется и близится все более и более к концу - от Петрозаводска на юг? В непонятное и быстро проскакиваемое, проходимое мимо Межозерье, иско­мую старую Олонию, ядро, скрытый центр, маленькую Тайну и большую Печаль Севера... Сельги чередуются с ламбушками, на горушках виднеют­ся просторные избы, в которых пекутся калитки... Мелькает Южная Каре­лия. Мелькает.

Приветствие

Жемчужину этой земли найти непросто; она скрывает свой центр... «Спюличность» места есть сумма многих факторов, накладывающихся друг на друга; и часто это наложение субъективно и индивидуально. «Столич-ность» есть некое внутреннее чувство, ощущение, которое создается столи­цей; она может быть столь разнообразной, что порой выдает себя за глубо­чайшую провинциальность. И тогда переплетаются «столичность» и про­винциальность, центр и периферия, создавая неповторимые сочетания, кото­рые и формируют уникальность места. Среди сосновых лесов и полей, зале-сенных сельг и обширных пойменных лугов Олонецкой низины - затеря­лась маленькая и «домашняя» столица Южной Карелии. Олонец (см. также II.2) «не испугался» своей провинциальности — и сумел воспользоваться ею, обратить ее во благо для себя. И этим - удивить. Такой вот маленький, как будто сказочный городок, где каждый почувствует себя так, как и хоте­лось. Вся провинциальность Олонца не помешала ему стать в чем-то капель­ку столичным. По такому городку хочется ходить и выискивать все новые и новые символы столичности; и они совсем не нарушают его умиротворен­ности и тихой красоты, которые в свою очередь — символ провинциальнос ти. Олонец - «домашняя» и уютная столица вдали от раскрученных турис­тских объектов, Столица Символов.

И приветствует Олонец - по-своему, незаметно - но с изюминкой. Обра­тите внимание, как незаметно город «возникает»: отдельные слободы тянутся вдоль дороги, то тут, то там проглядывает гладь реки, к которой скатываются тропинки и на которую смотрят окнами северные избы и новые дачного вида домики, обезглавленный Смоленский собор и новая лютеранская церковь. И все ждешь, когда же эти слободы кончатся, когда ж город войдет в «городс­кое русло», но русло остается только у речек, а город продолжает тянуться все такими же домишками, лишь изредка перемежаясь с новыми каменными строениями. Но и последние сначала словно повторяют стиль деревянных, органично вписываясь в местность. А именно в этот момент и понимаешь, что это и есть город Олонец. Но где же, где же изюминка его, где ж разрывается эта цепь однообразий, пусть и столь милых сердцу, но отторгаемых разумом? И вот среди домиков открывается речка во всей уже теперь своей красе, с оврагами и овражками... и обязательно через нее есть мост. Переезжаешь через него - и вновь тянется город. Да он и не кончался, просто мосты и есть главная черта олонецкая. Без мостов не представишь этого города. Здесь ре­чек-то всего две, Олонка и ее приток Мегрега; но они так причудливо изогну­лись, сливаясь друг с другом как нарочно элегантно, размеренно и нетороп­ливо, словно специально приглашая случайного зрителя любоваться собой. Проезжаешь по городу, с одного конца на другой и ждешь, что там или тут, но где-нибудь обязательно надо будет пересечь хоть одну из речек. Все кружит­ся и извивается: и речки, и улицы этого города - и только мосты прямо пересекают водную или покрытую льдом гладь, прикрепляя прочным и креп­ким каркасом одну витиеватую сеть к другой. Мосты ваяют разноликие гра­ни Олонца в единое целое, служа доминантами, пусть и «чужими» непрямо­му городу, но однозначно нужными и единственно правильными. Кажется, они везде, и им принадлежит этот город. Город у слияния рек, «вздумав­ший» соединить разделенные природой берега и разделенные людьми стра­ны и культуры... А другой и не может быть столица Южной Карелии!

Приобщение

Дорога петляет, постоянно поворачивая, неимоверно изгибаясь, при этом то набирая высоту - то снова скатываясь вниз, к просторам небольших бо-лотец. Эта дорога словно бы и не была никогда построена, придумана, зап­ланирована. Она как бы возникла сама собой. Дорога - необычная, почти природная - но природа эта не та, не карельская; она какая-то непонятно родная... и здесь не важно, откуда Ты - она родная каждому, поскольку каждый в таком сочетании как тут - найдет что-то свое, что будет согревать изнутри и шептать - сюда!

За поворотом дороги густой лес вдруг расступается - и видишь озеро. Нет, не обыкновенную карельскую ламбушку - маленькую, слегка заболо-

ченную... Нет, это озеро большое и вытянутое -Долгое, оно так и называет­ся. По-русски. Над ним высится село Михайловское (см. также II.3); не пушкинское - но все равно какое-то необъяснимо русское. Въезжаешь через мост, соединивший два берега Кирьги; глядишь назад: Олонецкая Швейца­рия открывает себя во всей красе. Карельская заповедная земля открывает­ся путешественнику, неожиданно, словно с тыльной стороны. Отсюда, из Михайловского надо въезжать в Южную Карелию, чтобы она Тебя приняла и пропустила дальше. Там, за Долгим озером - горушки и горушки, все залесенные, плавно сменяющие одна другую...

Ниже, ближе к наблюдателю - растянулось озеро, озеро-граница, озе-ро-экотон, линия раздела Своего и Чужого. Только здесь, на Долгом озере, эта грань начинает сглаживаться - и это продолжается до тех пор, пока что-то не изменяется, пока не чувствуешь, как сливаются воедино - среднерус­ские лесные опушки и карельские сельги, неторопливые равнинные речуш­ки и маленькая не слишком быстрая, но все же порожистая Кирьга, при-онежские карелы-людики и населенное ими село Михайловское.

Удивление

Чудесное единство Южной Карелии, открывающееся здесь, в Михай­ловском, вдруг оказывается всеохватывающим. Дорога более не петляет, когда едешь из Михайловского... и снова в Михайловское. Михайловское для местных жителей - это такое скорее собирательное название всей воло­сти. Свое большое село они называют Устье, как оно и называлось всегда; Палнаволок считается полноправной отдельной деревней, как, к примеру, нежилые Ташкеницы или Гижино. Однако формально Палнаволок - это тоже часть большого села Михайловское, которое по-карельски называется Kujarvi, в переводе - Лунное озеро. В это озеро и впадает Кирьга в Палнаво-локе. На его берегу в несколько рядов стоят старинные дома, незаметно превратившиеся в дачи. Старинные обширные карельские избы не стали другими, внешне они все те же; собственных колодцев так и не появилось -все так же стекаются ручейками новоявленные дачники к деревенскому ко­лодцу с удивительно вкусной водой.

На улице в селе не услышишь почти карельской речи. И это при том, что Палнаволок не допускает чужаков, подавляющее большинство дачни­ков здесь - из Устья. Это те, кому и там не хватило уединения, те, кто был оставлен в этом далеком селе в благоустроенных домах - и истосковался по земле, по всему настоящему... Здесь вотчина Михайловских карел, особого субэтноса; если все олонецкие карелы - ливвики, то Михайловское стоит на границе, соприкасаясь с ареалом людиков. С полной уверенностью нельзя сказать, в чистом ли виде здешние карелы - людики, но то, что они выросли в месте соприкосновения ливвиков, людиков и вепсов - это точно. Мало

того, этот край принял русскую культуру гораздо раньше всей ливвикской земли. Поэтому и выговор у них свой образовался, не совсем «окающий», но и не «акающий»; звуки какие-то свои, особенные, видно что-то из ка­рельского. Хотя, с другой стороны, переняли местные жители русский язык в еще том стародавнем виде, которого ныне нигде более не сыщешь. Тем более, чувствуешь всю необычность этого особенного мира. Люди Пална-волока немного закрытые, хотя и в меру; любопытные, но не слишком до­верчивые. Своенравные... но добрые. И никакие трансформации не повлия­ли на их главное - ни множество сливающихся в них этнических групп, ни открытие и закрытие Михайловского колхоза-миллионера, ни зимнее запус­тение, ни что-либо другое...

Уверенность

Секрет Михайловской земли таится в еще одном названии села - как в символе, которым обусловлено как будто бы все то удивляющее, что здесь есть. Старинное русское название села - Лояницы. Исторически оно имеет карельские корни: loi значит крепкий, стойкий. И именно этого не отнять у местных жителей - они выстоят, как выстоит их село, их земля и их леса, оберегающие эти края от всего внешнего, «чужого». Даже когда основная дорога из Петербурга в Мурманск прошла через Михайловское - не было еще моста через Свирь в Лодейном Поле, и все машины делали крюк через плотину в Подпорожье, направляясь через Михайловское в Олонец. Даже когда в село пришла вдруг сотовая связь, благодаря отделенному густыми лесами и труднопроходимой дорогой Подпорожью...

Вообще положение Михайловского на границе с Ленинградской обла­стью очень интересно, оно лишний раз указывающее на «южность» волости для Карелии. Подпорожье сегодня уже во многом заменяет Олонец в быто­вых нуждах местных жителей. Оно не дальше, а при этом больше, многим кажется - красивее, удобно расположено на железной дороге. Дорога же туда немногим хуже, чем в Олонец, все равно грунтовка... Но и это испыта­ние не изменит никогда этой земли - контрастной и удивляющей земли стой­кости и правды - даже если Олонец перестанут здесь привычно называть просто городом.

Неоднозначность

Ближе к городу, ближе к цивилизации и, казалось бы, на пути к одно­значности и устоявшимся понятиям - лежит село Куйтежа (см. также II.5). Это село диверсификации, которая видна здесь во всем.

Куйтежа - село, которое потеряло центр. Оно не осталось деревней, но и не может считаться рабочим поселком. Вдоль реки тянутся улицы, полные старинных домов. Там, где их сменили новые, 1950-х гг. - ландшафт все

равно не изменен, это типичная окраина деревни, отдельно существующие концы, хутора, протягивающиеся вдоль реки. Само же по себе, село протя­нулось вдоль дороги на Михайловское. Здесь большинство домов — много­квартирные - бараки, кирпичные четырехквартирные жилые дома, клуб, школа, магазин, совхоз. Отсюда отходят дороги, пересекающие реку по дере­вянным мостам. Одна из таких ведет к живописному пригорку, где недавно поставленный крест обозначает место уничтоженной церкви и едва заметное старое кладбище; дальше — новый дом, построенный на фундаменте бывшего Куйтежского железоделательного завода, от которого соответственно ничего не осталось больше. А когда-то он был построен после того, как по легенде проезжавший мимо Петр Первый, услышав про запасы озерной руды и уме­ния местных мастеров велел им: «Так куйте же!» -дав, таким образом, назва­ние селу. Сегодняшние же куйтежане очень разные: от по-карельски замкну­тых и недоверчивых до открытых и радушных... дело здесь даже не в нацио­нальности вовсе, это особенное чувство — экотонность. От Куйтежи рукой подать до федеральной трассы и города, но совхоз тут едва сводит концы с концами, наличествует и весь букет проблем удаленного малого села.

Открытие

Почти в самом сердце Южной Карелии, занимая большую (северную) часть Олонецкого района, раскинулась Нурмольская Карелия (см. также II.6). Она, без сомнения, колоритна. Ее ни с чем не спутать. Здесь боры-бело-мошники на горушках. Сосняки постоянно перемежаются с маленькими ламбушками. Встречаются между горушками и озера побольше - но тогда к ним круто спускаются берега, обнажая между корнями сосен песчаные об­рывы и осыпи. Это земля песка, сосен и мха - они здесь главенствуют, только вода может их разрушить, но она здесь чаще стоячая, озерная. Речки преображают Нурмольскую Карелию, делают ее мягче, нежнее, домашней; они порождают поля и луга, используемые под сенокосы.

Сердце Нурмольской Карелии лежит вдалеке от крупных дорог и вооб ще от цивилизации. Эта земля словно нарочно прячется от всего современ­ного - чтобы уберечь свою первозданную красоту, которую так легко нару­шить - как развеваемый по ветру песок. Нашлось такое место, среди дорог

- но между ними. С востока - трасса «Кола» (Петербург - Мурманск), с запада - «Голубая дорога», уводящая в Финляндию. Между ними возникла изюминка, Нурмольская Карелия, распространив своё влияние и дальше на запад, в Видлицкую волость, просочившись к источнику вдохновения и простора - к Ладоге. Особый колорит приобретают сосны и горушки, пре­вращаясь в поросшие мхами дюны Ладожского побережья. Это единствен­ное место в Нурмольской Карелии, которое соединяет в себе большие села и автодорогу с неповторимым местным ландшафтом. Все остальное - это вот-

чина проселочных дорог и небольших деревень, оседлавших «понравивши­еся» им горушки. Иногда несколько рядом расположенных горушек, разде­ленных небольшими ламбушками или речушками «сходились», образовы­вая одну деревню - только с отдельными хуторами по горушкам. Так Атчу-ла, Веккойла, Гимойла, Дендейла, Канойла, Киймусельга, Онтура, Теппойла и Умоста стали одной деревней Кукшегора.

Здесь немного старинных домов, зато расположение новых выдает тра­диционный уклад жизни. Деревенские избы «обживают» живописные при­горки над речушками и небольшими ламбушками; залесенные холмы скры­вают небольшие часовенки.

Нурмольская Карелия приглашает всякого, кто готов разделить ее ти­хую неповторимую красоту, открыть что-то по-настоящему особенное, не нарушая его задора, восторга от оригинальности и боязни за поглощение столь близким и понятным, но банальным.

Обреченность

Нурмольская волость живет вопреки. Автобус доходит только до Нур-молицы (это южный край волости), дальше же - парадоксальный рейс, раз в месяц, каждый третий четверг месяца. Большие расстояния столь привыч­ны для Нурмольской волости, что кажется, будто никто на них уже не обра­щает внимания.

Зато, как и положено островку wilderness, Нурмольская волость кра­сива. И жемчужина ее - Семиозерье. Оно спрятано от посторонних глаз сосняками к востоку от Тенгусельги. Здесь высокие горушки чередуются с семью небольшими ламбушками. Расположенные близко друг к другу, они различаются кардинально одна от другой. И у каждой - своя изюминка. Есть, к примеру, озеро с ярко глубой водой с легким зеленоватым отливом. Совсем рядом вода в ламбушке почти прозрачная, зато очень мягкая, «мыль­ная». Есть и ламбушка с кристально чистой прозрачной «светлой» водой, и т.п. Ближе к Нурмолице - еще одно природное чудо: настоящая тропическая лагуна озера Светлое (по карте называемого Пигаярви). Целое созвездие «изюминок», скрытое от посторонних глаз...

Мотоцикл летит 130 километров в час по твердой (по сухому лету) грунтовой дороге, ведущей из Нурмолицы на север, в Тигверу. Тебя охва­тывает полное ощущение нереальности происходящего, отрыва от «карель-скости», надрыва, стремления лететь, бежать, покидать и не возвращаться... Из последних сил, от обреченности. Земля счастья и уединения - которые не хочется терять, но которые нет сил терпеть. Здесь всюду делать - нечего. Человеку не найти работу даже при желании; смысла получать образование - нет; половина молодежи уже отсидела, кто мог - уехал в города по всему Северу. Оставаться в Нурмолице - можно, но надо ли? Рядом - Олонец,

который для всей Нурмольской волости навсегда останется Центром, а безли­кая и серая Ковера на федеральной дороге - приближением к Центру.

Отсутствие

Деревни Олонии - большие и маленькие, но все больше маленькие или вовсе покинутые. Но и большие перенимают черты мелких, копируют, ели-, ваются воедино - в своем духе, в своей атмосфере; и тогда возникают по­рой причудливые сочетания несовместимого наподобие того, что предлагает проезжему человеку Видлица (см. также II.6).

Видлица построена по принципу Отсутствия. Здесь нет единства в одном большом селе, нет и нормального куста деревень. Есть Видлица, не­понятно где сменяющаяся вдруг Устьем Видлицы... Здесь нет центра - им могла бы быть, наверное, площадка с магазином и остановкой, но как тогда быть со школой, почтой и волостным управлением, местоположение которых, тоже позволяет им претендовать на «центральность»; да и вообще, не стала ли уже ядром деревня Устье Видлицы с клубом и лесопунктом? В Видлице -полное отсутствие планировки; нет, здесь не стихийная застройка, разрастаю-щаяся абстрактно от 2-3 основных случайно возникших улиц. Здесь как буд-то специально созданное отсутствие правильности. Улицы в один ряд домов сменяются огородами строго в географическом центре села; далее следуют, улица Школьная, со школой и почтой, смотрящими фасадами в окрестные леса и огорода, несколькими отходящими улицами, витиевато изгибающи-:, мися, лавирующими - несмотря на прямоту застройки благоустроенными домами и сеть обычных старых улиц, соединяющих барачную застройку. С другой стороны шоссе квартал кирпичных домов сменяется лесом, дачами, потом рекой. Ведет сюда одна асфальтовая дорога, тропинки все упорно выводят кругом обратно. Через реку Видлицу здесь подвесной пешеходный; мост, много выше — автомобильный (на шоссе), ниже, в лесу - железнодо­рожный. Железная дорога вообще пересекает всю Видлицу напрямую и слу­жит - прямой магистралью, связывающей удаленные ее части... только скла­дывается впечатление, что прямые дороги Видлице не нужны - здесь почти никто не ходит; да и поезда проходят от силы трижды в сутки.

Устье Видлицы более походит на поселок - но много здесь и частных домов, сгруппировавшихся в отдельные «островки» - ближе к реке, к Ла-дожскому озеру, к шоссе. В центре - клуб (на всю Видлицу), лесопункт и ряд отдельных домов; все перемежается пустырями, горками, лесками - словом, центр совершенно неконцентрированный, существует «постольку-поскольку». Улицы вокруг изгибаются, то прерываются, то вновь появляются, меняют свои названия... Да и есть они только у некоторых улиц, а многие, часто крупные,. таковых не имеют. Но такова уж Видлица-отсутствующая в едином концент­рированном восприятии большая, на 4000 человек, деревня.

Внимание

Идешь по деревне, каких уже повидал немало — так, что Тебе такое уже кажется обыкновенным. Живописная речка или красивейшая ламбуш-ка, берег с баньками, понемногу поднимающийся к лесу, пара улиц со ста­ринными бревенчатыми избами; только несколько зданий, внешний вид ко­торых сразу выдает их «казенность» - клуб и администрация с неизменным трехцветным карельским флагом. Или просто ряд домов среди сенокосного луга, на опушке леса, у продолговатого озерка. Ты идешь, и все кажется

Тебе своим, знакомым, привычным - до такой степени, что может проснуть­ся «память предков», вспоминаются мысли об аграрной стране России, о сельских корнях и русском крестьянстве...

Только незнакомая речь режет слух и вдруг так неожиданно вторгается в органичную, казалось бы, картину. Режет по живому, противодействует Твоему настроению, врывается, раздирает что-то - но скоро начинаешь по­нимать, как вся эта «карельскость» здесь органична. Начинаешь слышать,

как вторят порожистые маленькие речки темпераменту карельской речи, когда входят в просторные ламбушки с моховыми кручами вместо берегов. Речь быстрая и четкая - но замедленная, слово звуки немного протягиваются, но не настолько, чтобы можно было припомнить ставшую предметом насме­шек финно-угорскую медлительность. Просто она уже одушевлена жеста­ми и эмоциями, реакциями и привычками - и к этому привыкаешь быстрее, чем к непонятным звукам. Тем более что только иногда встретишь деревню, где органично звучит карельская речь; все чаще она уступает место рус­ской. Чем больше деревня и чем важней ее статус - тем менее карельская она по языку общения (не переставая при этом быть карельской, олонецкой по духу). Поэтому «карельскость» становится своего рода индикатором определенной «сверхпровинциальности» места, сразу бросается в глаза, об­ращает на себя внимание, затмевая все прочее несущественное и указывая только на самое-самое выдающееся — концентрирует восприятие.

Растерянность

Иду по Михайловскому, выдавая только отдельными черточками свою непринадлежность к Олонии. Проходящий мимо абориген по привычке смотрит строго прямо, смотрит в пустоту, при этом как бы незаметно произ­нося слова: «Я не понял, Вы русский или финн?» Не ожидая ответа, но при этом открыто и четко.

На дороге в Видлице встречаешь вдруг опрятные свежевыкрашенные дома. Наталкиваешься в интерьере на совершенно неожиданные в сельском доме (даже в Центральной России) предметы, быта. Встречаешься глазами, передаешь выражением лица недоумение - и получаешь простой до непри­личия ответ, лежащий на поверхности.

Поражаешься в Центральной библиотечной системе Олонца обилию изда­ний на карельском, обилию детских и юношеских мероприятий, связанных с национальной культурой. Тому, что родители отдают своих детей в специализи­рованные детские сады и школы. Получается, такой интерес, такой взрыв, не ожидаемый пусть даже и в самом карельском районе республики — к карельс­кому языку... «Вернее, скорее к финскому», - поправляет меня собеседник.

В условиях отсутствия других путей, в условиях общей неопределен­ности во всем - выходом кажется именно новая ориентация, западная по географическому направлению, консервативная - по историческому, инно­вационная - по содержанию. Только здесь она становится не по-российски органичной; хотя и внутренне как бы неожиданной.

Прощание

В Олонце железная дорога появилась только меньше тридцати лет назад, но на самом деле это еще не значит, что пришла. Вокзал находится на окраине, в самом углу города, где уже ничего не ожидаешь; вдали от основных дорог и путей, скрытый от глаз. Расписание поездов умещается в две строчки -утром на Питкяранту, а вечером на Лодейное Поле идет мимо единственный поезд, 959-й грузопассажирский. Четыре часа стоит вагон в Лодейном Поле, на краю станции, ожидая ближайшего поезда на Питер, к которому прицепят этот питкярантский вагон. Выходишь, оглядываешься вокруг, ищешь, на чем остановить взгляд, и ясно и резко в мозгу, в душе проскакивает - Не То.

Множество одинаковых городков на железной дороге, соединившей к 1917 г. Петербург с мурманским севером, но чуть в стороне от них — Оло-нец. Два района карельского Межозерья - Олонецкий и Пряжинский — вдруг кажутся такими необычными, выдающимися, хотя, казалось бы, нет в них ничего особенного. Пространство становится палимпсестом, читать скры­тые пласты которого можно бесконечно. Пространство открывается Тебе в своей безмерности, и вся его неоднозначность кажется такой естественной, что жизнь без нее кажется странной. Хочется и дальше заглядывать, глубже проникать в эту землю, которая только начала открывать Тебе свои тайны и свою душу. Потому что это и есть ее главная черта - стремление что-то спрятать, что-то прикрыть другим и выдать за несущественное, удивить и обескуражить, но потом вдруг смягчиться и приласкать.

Возвращаешься во все еще стоящий на месте железнодорожный ва­гон, закрываешь глаза и видишь знакомую картину. Большое озеро, на од­ном берегу сосновый лес, на другом - большой поселок, по краям которого обозначаются новые красивые дома. Ближе к центру попадаешь в царство карельских покосившихся изб и небольших речек, несущих свои воды к озеру, где местные жители полоскают белье, а довольно многочисленные дачники - купаются. В самом центре, на холме, рядом с аляповатой, недавно

выстроенной в «новорусском стиле» церковью - невнятный куб районного дома культуры. Над входом плакат, обращенный к дороге, со словами - Vai Karjalan mua on kaikkii paras!*