Эпидемия санитарного надзора

Такой же откровенно противоправной была и третья из министерских акций, предпринятых в 1997 г. в русле идеи всеобщей стандартизации и унификации образования, – введение новых Санитарных правил и норм, так называемых СанПиНов. Эта акция не только отражала, но и усугубляла, усиливала общий откатный процесс, который был инициирован объединенным образовательным ведомством.

Особенность этой акции, в сравнении с другими, рассмотренными ранее, состояла лишь в том, что она была проведена в самый разгар подготовки «очередного этапа» реформирования системы образования. И потому она была воспринята как органическая часть этого реформирования или – как сама реформа. На деле же эта акция вела к явной дискредитации реформы. Более того, на ее примере отчетливо выявлялся механизм сопротивления этой реформе. Становилось очевидным, что уже самые первые шаги по возобновлению реформирования образования стали сигналом к усилению, ускорению откатного процесса. Что по мере его дальнейшего движения сопротивление реформе будет нарастать.

Отсюда – и внезапность введения СанПиНов. 19 августа 1997 г. были опубликованы «Основные положения концепции очередного этапа реформирования системы образования Российской Федерации». А спустя три дня, 22 августа Министерство общего и профессионального образования выпустило приказ № 1792, вводивший новые Санитарные правила и нормы.

Внезапность была ошеломляющей еще и потому, что СанПиНы, опубликованные перед самым началом учебного года, повергли школу в состояние шока – в соответствии с новым документом за неделю пришлось в пожарном порядке переделывать давно сверстанные учебные планы, менять нагрузку учителей, перекраивать весь распорядок школьной жизни. Уже это не могло не вызвать резко негативной реакции образовательного сообщества на новую инициативу министерства.

СанПиНы, как и стандарты, душили школу изнутри, вводя предельную регламентацию и внутреннего устройства школьной жизни и образовательного процесса. «В объемном документе, – писал М. Готлиб из Новосибирска, – регламентировано буквально все: на каком расстоянии школа должна быть от дома школьника, на каком – от улиц, по которым движется транспорт (100–170 м), что можно, а что нельзя сажать на пришкольном участке... какое должно быть расстояние от задней парты до классной доски, какой туалет должен быть в медпункте, какой должна быть площадь форточки, за сколько часов до начала занятий надо протопить печку в сельской школе, какой должна быть температура и влажность воздуха в классах и мастерских, каким должен быть коэффициент отражения для потолка и стен и т.д. Кроме того, следует обязательно проводить профилактическое ультрафиолетовое облучение в районах севернее 57,7 градуса северной широты и в районах с загрязненной атмосферой. Так как эти нормы, – отмечал М. Готлиб, – с 1 сентября уже действуют, то, следуя букве закона, врачи Госсанэпиднадзора просто обязаны были закрыть практически все новосибирские школы и, как минимум, оштрафовать всех директоров за многочисленные нарушения»¹.

Действительно, СанПиНы были «страшно далеки» от реальной жизни школы. Во многих отношениях они стояли на грани прямого абсурда. Школа сегодня перегружена. Более трети учебных заведений работают в две-три смены. А СанПиНы утверждают, что «оптимальная вместимость в городских образовательных учреждениях не должна превышать 1000 учащихся». Остальных что же – на улицу?

Каждое десятое школьное здание находится в аварийном состоянии, свыше трети – не имеют водопровода, более 43 % – канализации. СанПиНы же требуют, чтобы школа имела «на каждые 70 девочек... комнату личной гигиены», диктуют, в какой цвет должны быть выкрашены стены, каким должен быть «коэффициент отражения», сколько умывальников должно быть на каждом этаже и на каком расстоянии их следует располагать друг от друга и т.п. Все эти «идеальные» требования воспринимались школой так же, как воспринимают люди, находящиеся за чертой бедности, рекомендации о целесообразности приобретения той или иной марки лимузина.

Реакция педагогического сообщества на СанПиНы была однозначной – резко отрицательной. Общее мнение – «соответствовать этому документу физически невозможно»². «Материальная база большинства школ просто катастрофична: гнилые крыши, гнилые полы, стены, – писала директор школы из г. Аша Челябинской области Л. Безроднова. – Зимой проблема тепла в школе, освещения – слепнут и дети, и учителя. Крысы и тараканы время от времени совершают набеги на школу, но СЭС бесплатно не обслуживает, а долги бюджета известны. Нет элементарной мебели... Нет спортинвентаря... Нет оборудования... Слово "нет" можно повторять многократно... какие уж тут санитарные нормы... И когда читаем те стандарты-требования, которые указаны в документе, хочется плакать: ведь нам это за 100 лет не выполнить, если даже сегодня начать с благоустройства школы»¹.

Подобных отзывов на СанПиНы были тысячи. «Нам в северной карельской деревенской школе занятно читать новые правила...» – замечал учитель из Карелии В. Никитин. Какой душ в спортзале, когда «в нашей сельской школе и водопровода нет». «Батареи должны иметь регуляторы температуры. Да, срочно установите их, только стены придержите, а то от старости они рухнут вместе с батареями. Температура в школе должны быть 18–20 °C. Как приятно читать эти строки тому, кто уже неделю сидит дома – школа закрыта в морозы, ибо по нижним кабинетам – 0–1°C, а по верхним – 4–5°C»².

Все это было бы смешно, если бы не было так грустно. Если бы деятели санитарного и образовательного надзора так цинично ни профанировали благое дело, так откровенно ни демонстрировали свою профнепригодность. Но это с одной стороны.

С другой стороны, вся эта санитарно-бюрократическая фантастика не так безобидна, как может показаться на первый взгляд: по мнению многих директоров школ, они вдруг «попали в очередную ловушку, и дальнейшая судьба школы во многом зависит теперь от доброй воли и расположения к ней местных санэпидслужб»³. И не только этих служб, но – главное – от расположения органов управления образованием.В этом реакционная суть нового санитарного документа. Его безответственнейшая маниловщина оборачивалась плетью, камерой пыток для школ в руках многих образовательных управленцев.

Самым вредоносным в этом документе было его самонадеянное, безапелляционное, противоправное вмешательство в образовательный процесс, в организацию школьной жизни, в ее уклад, распорядок, которые, в соответствии с Законом «Об образовании», должны устанавливать сами образовательные учреждения. Нагляднейшие примеры тому – возвращение школы к шестидневной учебной неделе, к отжившей «классно-кабинетной системе», к жесткой, традиционной форме урока (нетрадиционные формы – недельные погружения, студии, мастерские, семинары и лекционные курсы в старших классах не признавались), к прежней 45-минутной продолжительности этого урока, тогда как исследованиями давно уже доказано, что последние 6 из 45 минут урока крайне непродуктивны, и т.д.

Все это делалось якобы для обеспечения разгрузки детей. Однако даже с внешней стороны, не говоря уже о содержательной, эта разгрузка оказывалась сплошным блефом. Общее недельное количество уроков теперь растягивалось на шесть дней. При этом каждый урок увеличивался на пять минут, т.е. в день фактически набегал еще один урок. К тому же вводились две двадцатиминутные перемены – как бы для «организованного досуга – игр, танцев». В результате ребенок покидал школу еще позднее, чем при пятидневке, но теперь он вынужден был работать на школьной фабрике уже шесть дней в неделю. Иными словами, у него исчезал единственный выходной день – воскресенье, поскольку в этот день он вынужден был готовить домашние задания на следующую неделю. Что уж тут говорить о семейном досуге, о преодолении отрыва ребенка от семьи и т.д.

Резко отрицательную оценку всем этим санитарно-надзорным новациям и их повсеместному насаждению дала начальник Московского комитета образования Л.П. Кезина: «На субботу добавлены предметы. У ребят стала просто немыслимая рабочая неделя. Если еще включить домашние задания, получается до 60–70 часов в неделю. Это первое. Второе – общение с родителями в субботу прекращено. Третье – ребенок лишен выходного дня. Потому что он вынужден в воскресенье делать уроки на понедельник. И что мы создали? Я считаю, что это просто глумление над ребенком. Я категорически против»¹.

В корне противореча интересам ребенка и школы, СанПиНы были выгодны прежде всего образовательному ведомству, ибо по своей унифицирующей, регламентационной сути они более чем органично вписывались в «откатную философию» новой образовательной политики. И кроме того, СанПиНы, прикрываясь заботой о здоровье детей, экономили расходы на образование. Вводимые ими нормы сокращали учительскую нагрузку, а следовательно – и зарплату учителей (суммарно, по негласным подсчетам министерства, почти на 500 млн деноминированных рублей), т.е. практически одним махом прекращали финансирование всех факультативов, спецкурсов и т.д., выталкивали многие дисциплины в сферу дополнительных платных образовательных услуг.

«Вряд ли кто-нибудь всерьез верит, – замечал новосибирский педагог М. Готлиб, – что после выхода этого документа школы начнут срочно отодвигаться от проезжей части, переносить спортзалы на первый этаж, заменять черные классные доски на зеленые и коричневые и открывать кабины гигиены для девочек и т.д., но в том, что средства урежут, не сомневается никто. …За последние годы школа обрела некоторую самостоятельность и независимость от многочисленных чиновников, стремящихся ею руководить. СанПиНы – хорошая возможность "построить"непослушных педагогов, и этой возможности некоторые чиновники от образования обрадовались гораздо больше, чем санитарные врачи»¹.

Вот где лежит истинная причина поддержки образовательным ведомством эпидемии санитарного надзора и распространения этой эпидемии в российском образовании.

В итоге, СанПиНы, как и навязываемые министерством образовательные стандарты, как и бюрократическая номенклатура (типология) учебных заведений, несли в себе один и тот же охранительный, откатный заряд новой образовательной политики. К тому же они также оказывались порочными и по своей социально-педагогической сути, и по методологической природе, и по избранной чиновно-бюрократической процедуре их внедрения. В дополнение ко всему они опять же были ипротивоправными, что засвидетельствовала официальная экспертиза Министерства юстиции.

В результате этой экспертизы, специалисты Минюста «пришли к выводу, что СанПиНы в пункте 2.9. "Требования к организации учебно-воспитательного процесса" действительно противоречат Закону "Об образовании", в частности пункту 5 статьи 14, в котором говорится, что содержание образования в конкретном образовательном учреждении определяется образовательной программой, разрабатываемой, принимаемой и реализуемой этим образовательным учреждениемсамостоятельно. А также пункту 1 статьи 51, где сказано, что учебная нагрузка и режим занятий определяетсяуставом образовательного учрежденияна основе рекомендаций, согласованных с органами здравоохранения. Вопросы нагрузки и режима хоть и касаются органов здравоохранения, но не могут ими устанавливаться». В связи с этим Минюст констатировал, что СанПиНы в их нынешнем виде не могут быть зарегистрированы как нормативный документ, а потому и не могут вступить в силу. Соответственно приостановлена была и регистрация вводившего СанПиНы в школу министерского приказа № 1722 от 22 августа 1998 г., который, по заключению Минюста,«не имеет юридической силы»².

Между тем и без «юридической силы» министерский приказ о СанПиНах достиг своей цели и произвел желаемое действие. Значительная часть местных образовательных чиновников с места в карьер бросилась исполнять его, руководствуясь теми же охранительными мотивами, а также соображениями собственного удобства. В короткое время школа была во многом насильственно переведена на проложенные санитарами рельсы и со скрипом, но пошла по ним. На это и был расчет министерства. И этот расчет, нужно сказать, в очередной раз оправдался.

Итак, в отличие от прежнего маловнятного, застойного школьного ведомства, новое объединенное министерство, или, по крайней мере, определенные и достаточно энергичные силы в нем, четко знали, чего они хотят и умели достигать своей цели. Они наносили выверенные удары по школе, искусно выбирая те реперные точки, которые должны были обеспечить успешную реализацию идеологии и стратегии регресса.Тремя главными из этих ударов стали в 1997 г. попытки введения образовательных стандартов, стальная типология школ и непреодолимый кордон СанПиНов. Нанося эти точечные удары, образовательное ведомствоумело расчищало плацдарм для широкого контрреформационного наступления, для пресечения на корню любого реального движения по реформированию образования.

«Только вот как вспомнишь, что перемены в школе начались, а лишь потом пошли подвижки в обществе...» – писала в «Первом сентября» Е. Полякова из Волгограда. И спрашивала: «Неужто обратный ход вещей уже начался?»¹. Увы, начался. «Все мы рано успокоились, – с горечью отмечал Е.А. Ямбург. – Сегодня в России идетобразовательная контрреволюция... сегодня торпедируется наше главное достояние – только-только возникшее вариативное образование»².

Да, вспоминала Е. Полякова, было другое время. «А ведь была, была она, обществом не замеченная, министерскими объятиями задушенная, великая либеральная образовательная революция. Шла она почти пять лет – с 1989/90 по 1993/94 учебные годы». Тогда «министерство жаждало новаций – школы выдавали их на-гора. Чиновники охотно утверждали уставы и программы, одобряли планы и даже, случалось, помогали претворять их в жизнь, рапортуя наверх о ширящемся охвате нововведениями поголовья учебных заведений»³.

Это время ушло. Контрреформация подняла голову, спекулируя на нищете учителя и тяжелейшем положении системы образования. В этой ситуации учитель действительно стоял перед труднейшим выбором. Как справедливо отмечал А.И. Адамский, «духовные опоры демократически настроенных учителей могут рухнуть под тяжестью двух обстоятельств: нищенского существования и тотального наступления государства на образовательные свободы... Невозвращенные долги, нищенское существование и обманутые надежды позволяют самым реакционным кругам, не встречая сопротивления, постепенно реанимировать всю полноту ведомственной власти в образовании»¹. На том и возрастает неоидеология этой власти.