Пчела и шершень

— Скажи мнh, Пчела, для чего ты столь глупа? Знаеш, что трудов твоих плоды не столько для тебе самой, сколько для людей полезны, но тебh часто и вредят, принося вмhсто награжденія смерть, однак не престаете дурачитись в собираніи меда. Много у вас голов, но безмозгіе. Видно, что вы без толку влюбилися в мед.

— Ты высокій дурак, господин совhтник,— отвhчала Пчела.—Мед любит hсть и медвhдь, а Шершень тоже лукаво достает. И мы бы могли воровски добывать, как иногда наша братья и дhлает, если бы мы только hсть любили. Но нам несравненно большая забава собирать мед, нежели кушать. К сему мы рожденны и не престанем, поколь умрем. А без сего жить и в изобиліи меда есть для нас одна лютhйшая смерть.

С и л а. Шершень есть образ людей, живущих хищеніем чуждаго и рожденных на то одно, чтоб hсть, пить и протч. А пчела есть герб мудраго человhка, в сродном дhлh трудящагося. Многіи шершни без толку говорят: для чего сей, напримhр, студент научился, а ничего не имhет? На что-де учитись, если не имhть изобилія?.. Не разсуждая слов Сіраха:

«Веселіе сердца — живот человhку», и не разумhя, что срод­ное дhло есть для него сладчайшее пиршество. Взгляньте на правленіе блаженныя натуры и научитеся. Спросите вашу борзую собаку, когда она веселhе? — Тогда,— отвhчает вам,— когда гоню зайца. Когда вкуснhе заец? — Тогда,— отвhчает охотник,—когда ганяю.

Взгляньте на сидящаго пред вами кота. Когда он куражнhе? Тогда, когда цhлу ночь бродит или сидит возлh норохи, хотя, уловивши, и не hст мыши. Запри в изобиліи пчелу, не умрет ли с тоски в то время, когда можно ей лhтать по цвh­тоносным лугам? Что горестнhе, как плавать в изобиліи и смертно мучитись без сроднаго дhла? Нhт мучителнhе, как болhть мыслями, а болят мысли, лишаясь сроднаго дhла. И нhт радостнhе, как жить по натурh. Сладок здhсь труд тhлесный, терпенье тhла и самая смерть его тогда, когда душа, владычица его, сродным услаждается дhлом. Или так жить, или должно умрhть. Старик Катон чем мудр и щаслив? Не изобиліем, ни чином,—тhм, что послhдует натурh, как видно в Ціцероновой книжечкh «О старости». Сія одна есть премилосердная мати и премудрая путеводителница. Сія преблагая домостроителница несытому дарует много, а мало дает довольному малым.

Но раскусить же должно, что значит жить по натурh. Не закон скотских удов и похотей наших, но значит блаженное оное естество, называемое у богословов трисолнечное, всякой твари свою для нея часть и сродность вhчно предписующее. О сем-то естествh сказал древній Епікур слhдующее: «Благодареніе блаженной натурh за то, что нужное здhлала не­трудным, а трудное ненужным».

А понеже в богh нhсть мужскій пол ни женскій, но все в нем и он во всем, для того сказует Павел: «Иже есть вся­ческая во всем...»

ЖАВОРОНКИ

Еще в древніе вhка, в самое тое время, как у орлов чере­пахи лhтать учивались, молодой Жаворонок сидhл недалече того мhста, гдh одна с помянутых черепах, по сказкh мудрого Езопа, лhтанье свое благополучно на каменh окончила с ве­ликим шумом и треском. Молодчик, спугавшись, пробрался с трепетом к своему отцу:

— Батюшка! Конечно, возлh тоей горы сhл орел, о котором ты мнh когдась говорил, что она птица всhх страшнhе и силнhе...

— А почему ты догадуешся, сынок? — спросил старик.

— Батюшка! Как он садился, я такой быстроты, шуму и грому никогда не видывал.

— Мой любезнhйшій сынок! — сказал старик,— твой мо­лоденькій умок... Знай, друг мой, и всегда себh сію пhсеньку пой:

Не то орел, что високо лhтает,

Но то, что легко сhдает...

С и л а. Многіи без природы изрядныи дhла зачинают, но худо кончат. Доброе намhреніе и конец всякому дhлу есть печать.