Дефицит права, правосознания на руси и русская интеллигенция

В числе важнейших статей, помещенных в сборнике "Вехи", — статья Богдана Александровича Кистяковского (1868—1920) "В за­щиту права (интеллигенция и правосознание)". Тема, которой посвя­щена эта статья, была и остается поистине животрепещущей. Кистя- ковский ставит вопрос, и сегодня актуальный: обладает ли российская интеллигенция зрелым, развитым правосознанием? И другой вопрос, который тесно связан с первым: свойственно ли правосознание боль­шим массам российского народа? Иными словами, являются ли пра­вовые ценности важными и руководящими ценностями российского сознания — наряду с ценностями научной истины, нравственного со­вершенства, религиозного благочестия и т. д. Правда, Кистяковский начинает свою статью как раз с утверждением о том, что право не может быть поставлено в один ряд с такими ценностями, как научная истина и религиозная святыня — это абсолютные ценности, а вот пра­вовые ценности относительны. Но если речь идет об относительных и формальных ценностях, то значение правовых ценностей — совер­шенно особое. Они играют наиважнейшую роль. "Право, — пишет он, — по преимуществу социальная система, и притом единственная социально-дисциплинирующая система"²³. Важность права определя­ется также и тем, что свобода составляет "главное и существенное содержание права"^2,1. Итак, какую роль правовые ценности, правовое сознание играют в духовном развитии интеллигенции и русского на­рода? Согласно Кистяковскому, ответ на этот вопрос — самый неуте­шительный. Он пишет: "русская интеллигенция никогда не уважала права, никогда не видела в нем ценности; из всех культурных ценно­стей право находилось у нее в наибольшем загоне. При таких услови­ях у нашей интеллигенции не могло создаться и прочного правосозна­ния, напротив, последнее стоит на крайне низком уровне развития"²⁵.

На чем Кистяковский основывает это свое утверждение, почему он так низко ставит правосознание российской интеллигенции? Для него свидетельством и доказательством является прежде всего состояние правовой, философско-правовой литературы. Он утверждает, что в России никогда не было именно такой книги, которая играла бы роль некоего правового манифеста общественного сознания, сопоставимого с трактатами "О гражданине" и "Левиафан" Гоббса, с сочинениями Локка, с произведениями "Об общественном договоре" Руссо или "Дух законов" Монтескье. Ведь все это были философско-правовые книги, весьма специальные, но их влияние на общественное сознание в Анг­лии, во Франции, во всей Европе было, в чем Кистяковский прав, в высшей степени значительным. Справедлива и ссылка на философию права Канта, Фихте и Гегеля. Что же касается России, то, по мнению Кистяковского, аналогичных книг здесь вообще нельзя обнаружить.

Вспомнив о таких занимавшихся правом философах, как Влади­мир Соловьев, Борис Чичерин, Кистяковский справедливо отмечает, что и ими не было создано правовых сочинений, подобных назван­ным. А отсутствие таких книг как раз и свидетельствует о том, что в самом общественном сознании России не было потребности в подоб­ных документах и литературе. Отсюда притупленность правосозна­ния русской интеллигенции, отсутствие интереса к правовым идеям. В свою очередь он связывает это обстоятельство с застарелым злом — с отсутствием "какого бы то ни было правопорядка в повседневной жиз­ни русского народа"²⁶.

Обесценивание права также стало одной из отличительных черт "народной", "национальной идеологии". «Так, Константин Аксаков утверждал, — пишет Кистяковский, — что в то время как "западное человечество" двинулось путем "внешней правды, путем государства", русский народ пошел путем "внутренней правды". Поэтому отноше­ния между народом и государем в России, особенно допетровской, основывались на взаимном доверии и на обоюдном искреннем жела­нии пользы»²⁷. В связи с этим Кистяковский приводит остроумную пародию поэта Алмазова, который вкладывает в уста Константина Аксакова, одного из идеологов славянофильства, такое изречение:

По причинам органическим Мы совсем не снабжены Здравым смыслом юридическим, Сим исчадьем сатаны Широки натуры русские, Нашей правды идеал Не влезает в формы узкие Юридических начал и т д ²⁸

И другие представители интеллигенции, из которых Кистяковский упоминает также и Константина Леонтьева, чуть ли не прославляли Русского человека за то, что ему была, якобы, не свойственна "век­сельная честность" западноевропейского буржуа. Такое состояние пра­вового сознания, как считает Кистяковский — один из самых больших изъянов в русской жизни вообще. Но ведь это происходит потому, что основу прочного правопорядка составляют незакрепленные в право­сознании россиян свобода личности и презумпция ее неприкосновен­ности. И наоборот, если не существует основ правопорядка, если не развиты правовая система и правовое сознание, то личность всегда будет под угрозой ущемления ее политических и иных свобод, а постро­ение конституционного, правового государства — весьма трудной за­дачей.

Возникает вопрос: способен ли русский народ встать на путь со­здания правового государства, правовых структур или же его еще не­развитое правосознание окажется к тому непреодолимым препятстви­ем? Кистяковский исходит из того, что вместе с развитием правовой практики интерес русского народа к правовым формам, развитию соб­ственного правосознания будет возрастать. Вот тут на помощь народу как раз и должна прийти интеллигенция, она должна способствовать как "дифференцированию норм права, так и более устойчивому их применению, а также их дальнейшему систематическому развитию"²⁹.

Веховцы, однако, в 1909 г. еще и не могли подозревать, насколько далеко грядущий Октябрь и послеоктябрьские десятилетия отодвинут эту важнейшую социально-историческую задачу России. (По суще­ству только в последние годы стала настоятельной необходимость и выявились новые трудности решения всей суммы поднятых Кистяков- ским и другими авторами вопросов — это создание в России правово­го государства, развитых и свободных юридических структур, вклю­чая судебные, разработка конституции, формулирование и соблюде­ние исходных прав человек, заключение "общественного договора", соблюдение правового порядка, повышение уровня правосознания всего народа, включая интеллигенцию и т. д.

То, что еще смутно различалось в период написания "Вех", после Октября стало явным результатом свершения революции. Выдающийся философ права П. И. Новгородцев подвел печальные итоги в 1918 г. в сборнике "Из глубины". "Отрава народничества", "утопические ил­люзии", питаемые и пропагандируемые социалистическими, анархи­ческими слоями российской интеллигенции — все это привело к "ве­ликой смуте наших дней". Уплачена дорогая цена: государственность не только не была реформирована, как того требовало время, — она по сути дела распалась. "Не только государство наше разрушилось, но и нация распалась. Революционный вихрь разметал и рассеял в стороны весь народ, рассек его на враждебные и обособленные части, Родина наша изнемогает в междуусобных распрях. Неслыханное рас­стройство жизни грозит самыми ужасными, самыми гибельными по­следствиями"³⁰. П. Новгородцев четко сформулировал "огромной жиз­ненной важности задачу", которая и в этих поистине бедственных ус­ловиях не перестала быть настоятельной для "русского государствен­ного сознания": "в непосредственном взаимодействии власти и народа осознать и утвердить необходимые основы государственного бытия"³¹.

Для возрождения и обновления российской государственности сле­дует, подчеркивает Новгородцев, разорвать тот заколдованный круг, в котором господствует узкое, по сути реакционное и устаревшее по­нимание государственности сверху, "полное отрицание государствен­ности снизу". "Но для этого великого государственного дела надо от­казаться от всяких частных, групповых и партийных лозунгов. Сцеп­ляют и живят только начала общенациональные, объединяющие всех общей внутренней связью; партийные же лозунги и программы только разделяют. Лишь целительная сила, исходящая из святынь народной жизни и народной культуры, может снова сплотить рассыпавшиеся части русской земли"³².

Новгородцев предупреждает: это "общее дело, долженствующее спаять воедино интеллигенцию и народ", должно возникнуть исклю­чительно на путях достижения согласия, заключения договора, осу­ществления демократических процедур. Ни одна группа и партия не имеют права претендовать на то, что именно их лозунги и программы наилучшим образом выражают суть "общего дела". В таком случае страну ожидает новая распря, разрушительная смута. Совершенно очевидно, что рассуждения и формулировки Новгородцева и сегодня ничуть не устарели и по сути дела обращены и к нам, его потомкам.

В своей статье П. Новгородцев обращается еще к одной теме — он подытоживает полемику против "Вех". А поскольку эта полемика об­разует одну из важнейших и интереснейших страниц в истории рос­сийской культуры, в частности и в особенности в социальной филосо­фии, мы далее кратко к ней обратимся.

полемика вокруг "вех"

П. Новгородцев в цитированной ранее статье в сборнике "Из глу­бины" снова определил замысел и объективное значение "Вех" как выдающегося исторического документа, обращенного к зараженной революционаризмом интеллигенции и призывающего ее снова и снова задуматься, с одной стороны, над возможными губительными послед­ствиями идеологии революционаризма, а с другой стороны, продол­жить традиции Чаадаева, Достоевского, В. Соловьева. "Что же отве­тила на эти вещие призывы русская интеллигенция? К сожалению, приходится констатировать, что ее ответом было единодушное осуж­дение того круга мыслей, который принесли "Вехи". Интеллигенции нечего пересматривать и нечего менять — таков был общий голос кри­тики: она должна продолжать свою работу, ни от чего не отказываясь и твердо имея в виду свою цель. Все сошлись на том, что общее направление "Вех" явилось порождением реакции, последствием уны­ния и усталости"³³. Особенно типичным в связи с этим П. Новгород­цев считает отклик профессора Р. Виппера, "тонкого критика", кото­рый заявил, что подобный российскому раскол на "две интеллиген­ции" (одна занята "выработкой внутренних сокровищ души", другая хочет кардинально переустроить бытие) существует в мире со времен Древней Греции. Вывод Виппера: "в нашей великой и несчастной стране сильными и здравыми являются только мысль и порыв нашей интел­лигенции"³⁴; а потому интеллигенции не в чем каяться.

П. Новгородцев, однако, акцентировал лишь одну сторону в воз­никшей дискуссии. Между тем выступило и немало известных авто­Ров, которые во многом поддержали "Вехи". Андрей Белый в своей статье, помещенной в "Весах" (1909, № 5), написал: «Вышла замеча­тельная книга "Вехи". Несколько русских интеллигентов сказали горь­кие слова о себе, о нас. Слова их проникнуты живым огнем и любо­вью к истине. Имена участников сборника гарантируют нас от подо­зрений видеть в их словах выражение какой бы то ни было провока­ции. Тем не менее печать уже учинила над ними суд. Поднялся скан­дал в благородном семействе. Этим судом печать доказала, что она существует как орган известной политической партии, а не как выра­жение внепартийного целого, подчиняющего стремление к истине иде­ологическому быту. Поднялась инсинуация: "Вехи — шаг вправо, тут, де, замаскированное черносотенство"».

Спектр негативных оценок "Вех", действительно, был весьма ши­роким и разнообразным. Так, автор, назвавшийся В. Ильиным, выс­тупил в газете "Новый день" (1909, № 15, 13 дек.) с оценкой сборника "Вехи" как энциклопедии либерального ренегатства. За этим псевдо­нимом скрывался Владимир Ильич Ленин. "Энциклопедия либераль­ного ренегатства, — писал Ленин, — охватывает три основные темы: 1) борьба с идейными основами всего миросозерцания русской и меж­дународной демократии; 2) отречение от освободительного движения недавних лет и обливание его помоями; 3) открытое провозглашение своих ливрейных чувств и соответствующей ливрейной политики по отношению к октябрьской буржуазии, по отношению к старой власти, по отношению ко всей старой России вообще". «"Вехи", — продол­жал Ленин, — состоят в том, что это крупнейшие вехи на пути пол­нейшего разрыва русского кадетизма, русского либерализма вообще с русским освободительным движением, со всеми его основными зада­чами, со всеми его коренными традициями»³⁵.

Здесь очень важно подчеркнуть, что в "Вехах" Ленин увидел как бы манифест кадетизма, кадетской партии, либерализма. А слово "ли­берализм" всегда было бранным для Ленина и российских социал- демократов. (Кстати, многие современные революционаристы всей ду­шой, "по-ленински" ненавидят демократический либерализм.) Ленин был прав в том, что "Вехи" представляли собой разрыв части ранее увлекавшихся марксизмом интеллигентов России с идейными основа­ми русской и международной социал-демократии. Но Ленин изобра­зил дело так, будто бы идет отречение от демократии как таковой. А вот это было заведомой клеветой: "Вехи" были нацелены на спасение основ демократии в России.

"Отречение от освободительного движения недавних лет" в "Ве­хах" действительно существовало. Но то было глубокое выстраданное отречение, не имеющее ничего общего с "обливанием помоями" ин­теллигенции. Выдающиеся ее представители пытались проанализиро­вать — и с глубокой болью, с тревогой за будущее — черты "освобо­дительного движения", как оно сформировалось в России. Но что было черной клеветой на "Вехи", так это утверждение, будто авторы выра­зили некие "ливрейные чувства" по отношению к старой власти, к старой России вообще. Как раз одна из самых главных идей "Вех" (как и сборника "Из глубины") — мысль о необходимости реформи­рования старых порядков, о серьезных ошибках власти, о неслучай­ности и глубоких корнях "освободительного движения" в жизни и сознании народов России.

Оценка Ленина была сугубо партийной, продиктованной взглядом российской социал-демократии Естественно, что взгляды веховцев были приписаны их партийной приверженности кадетской точке зрения. Но кадетской в догматически-партийном смысле позиция веховцев не была. В подтверждение можно сослаться как раз на то, что к числу главных противников "Вех" принадлежали лидеры кадетской партии. Они со своей точки зрения проанализировали "Вехи" и подвергли сборник резкой критике.

Два главных лидера кадетской партии, два ее главных идеолога — Н. А. Гредескул и П. Н. Милюков — выступили в сборнике, посвя­щенном русской интеллигенции и опубликованном в 1910 г. Таким образом, по крайней мере, можно было говорить о том, что либераль­ное кадетское движение раскололось, но этого Ленин, конечно, не желал замечать.

Правда, и Гредескул, и Милюков отметили заслуги авторов "Вех", их громкие имена, их популярность "За авторами "Вех", — говорил Гредескул, — имеется несомненная заслуга перед русской обществен­ной мыслью Заслуга заключается в том, что они сумели сделать воп­рос о кризисе русской интеллигенции жгучим, сенсационным. Они привлекли к нему столь широкое и напряженное общественное внима­ние, что само по себе составляет благодетельный общественный факт... ...Это осмысление оказалось такого свойства, что оно сразу, внезап­ным и грубым толчком вывело общественное внимание из обычного, будничного состояния и заставило его прыгнуть вверх..."³⁶. "Вехи", действительно, положили начало серьезному размышлению российс­кой интеллигенции о своей судьбе и социальной роли. Гредескул, как и другие лидеры кадетской партии, по-иному, чем веховцы, ставили вопрос о роли интеллигенции, о ее трагедии. Согласно Гредескулу, главная проблема русской интеллигенции заключалась совсем не в том, что она вела за собой русское освободительное движение, что она вообще была лидером социальных процессов в России. На самом деле, согласно Гредескулу, в России имело место постоянное запазды­вание по отношению к тем процессам, которые происходили в мире, в развитии мировой культуры, в мировой цивилизации Формы нашего социального и политического бытия те же, что и у других народов, но мы запаздываем, отстаем с их переживаниями. Так мы запоздали с отменой крепостного права примерно на полстолетия по сравнению с другими народами. Запоздали мы с отменой абсолютизма тоже при­мерно на полстолетия по сравнению с другими народами. Но если это так, то у интеллигенции, по мнению Гредескула, установилась как раз совсем другая роль. Интеллигенция все время тоскует, плачет и как бы рефлектирует по поводу этого тягостного опоздания. Отсюда и тягостное положение нашей интеллигенции. Когда интеллигенты на­чинают раздумывать о какой-то проблеме, о какой-то форме жизни, устаревшей форме жизни, о какой-либо новой, настоятельной задаче, то оказывается, что эта задача уже как-то решается³⁷.

Интеллигенция России снова на историческом распутьи. Опять остро встает вопрос о роли и ответственности интеллигенции, ее отличии от "интеллигенщины" ("образов&нщины", по выражению А. Солжени­цына). И те жгучие проблемы, которые поднимались в начале века, те социальные, идейные, духовно-нравственные опасности, о которых говорили выдающиеся российские мыслители, осуществляя самокри­тичный анализ сознания и действий интеллигенции, в новой форме беспокоят наших современников. Для их осмысления необходимо в полной мере учитывать духовный опыт прошлого.

Как уже отмечалось, стержневой проблемой отечественной мысли и центром ее дискуссий был вопрос о русской идее, к рассмотрению которого мы далее и переходим.

литература

'Вехи. Из глубины. М., 1991. С. 209.

²0 П. Струве см.: Николаевский Б. П. Б. Струве (1870 — 1944) // Новый журнал. Нью-Йорк, 1945. Т. 10; Гайденко П. П. Под знаком меры (либеральный консерватизм П. Б. Струве) // Вопр. филосо­фии. 1992. № 12.

³Жуков В. Н. П. Струве // Русская философия. Словарь. М., 1995. С. 492.

⁴Вехи. Из глубины. См.: С. 471, 473.

⁵О С. Булгакове см.: Зеньковский В. В. История русской филосо­фии. Л., 1991. Т. 2, ч. 2. С. 198-226; Хоружий С. С. София-кос­мос—материя. Устои философской мысли Булгакова // Вопр. фило­софии. 1989. № 12. Сапов В. В. С. Булгаков // Русская философия, Словарь. С. 67 — 69.

⁶Вехи. Из глубины. С. 33.

⁷ Там же. С. 32. ⁸ Там же. С. 44. ⁹Там же. ¹⁰Там же. С. 45. "Там же. С. 70. ¹²Там же. С. 331. ¹³Там же. С. 352-453. ^|4Там же. С. 170. ¹⁵Там же. ¹⁶Там же. С. 172. ¹⁷Там же. С. 173. ¹⁸Там же. С.176. ¹⁹Там же. С. 177. ²⁰ Там же. С. 188. ²¹ Там же. ²² Там же. ²³ Там же. С. 122. ²⁴Там же. ²⁵Там же. С. 123. ²⁶Там же. С. 126. ²⁷Там же. С. 127. ²⁸Там же. ²⁹Там же. С. 138. ³⁰Там же. С. 433-434. ³¹ Там же. С. 438. ³²Там же. С. 439. ³³ Там же. С. 425. ³⁴ Там же. С. 426.

35. В. Ильин (Ленин В. И.). О "Вехах" // Новый день. № 15, 13.12.1909).

36. Вехи. Интеллигенция в России. М., 1991- С. 229.

Там же. С. 236

.Глава 4

СПОРЫ ВОКРУГ "РУССКОЙ ИДЕИ" В РОССИЙСКОЙ ФИЛОСОФИИ XX В.

что такое "русская идея"?

"Русская идея" — понятие, с помощью которого можно, следуя за философами XIX —XX столетий, объединить целую группу тем и про­блем, идейных течений и направлений, дискуссий, которые в немалой степени определяли картину развития российской культуры, в частно­сти и в особенности философии. Но и на исходе нашего века и второго тысячелетия наблюдается новая вспышка интереса к ушедшим в про­шлое спорам и к тем выдающимся мыслителям, которые в них уча­ствовали. Ибо сходные темы и проблемы стали вновь волновать рос­сиян и всех тех, кому небезразличны судьбы России.

Мы могли бы сегодня сказать о себе и нашем времени то, что писал видный поэт и философ России Вяч. Иванов (1866 — 1949) в статье "О русской идее", опубликованной в 1909 г. в журнале "Золотое руно": "Наблюдая последние настроения нашей умственной жизни, нельзя Не заметить, что вновь ожили и вошли в наш мыслительный обиход некоторые старые слова-лозунги, а следовательно, и вновь предстали общественному сознанию связанные с этими словами-лозунгами ста­рые проблемы"¹.

О каких же проблемах, "словах-лозунгах" говорили в начале века и идет речь сегодня, когда употребляется объединяющее их понятие "русская идея"? Суммируя дискуссии, можно условно выделить сле­дующие основные группы проблем и линий спора: