Георг зиммель (1858-1918)

Известным и влиятельным представителем философии жизни в Гер­мании был Георг Зиммель.

Георг Зиммель родился в Берлине. В Берлинском университете он изучал историю, экономические науки, психологию, философию, исто­рию искусств. Здесь же он в 1901 г. стал экстраординарным профессо­ром. С 1914 г. был профессором философии в Страсбурге. Зиммель, в основном, работал в социальной философии. Он — и один из наиболее значительных немецких социологов начала XX в. Вместе с тем его перу принадлежат интересные и до сих пор значимые философские рабо­ты — по проблемам истории философии, истории и теории культуры, философии морали и религии. Главные социологические работы Зим- меля: "О социальной дифференциации Социологические и психологи­ческие исследования" (1890); "Философия денег" (1900); "Социоло­гия. Исследования форм социализации" (1908); "Основные вопросы социологии (Индивид и общество)" (1917). Философские сочинения Зиммеля: "Введение в науку о морали. Критика основных этических понятий" (2 тома, 1892 — 1893); "Кант 16 лекций, прочитанных в Бер­линском университете" (1904); "Проблемы философии истории" (1-й вариант - 1892, 2-й вариант - 1905); "Кант и Гете" (1906); "Рели­гия" (1906); "Шопенгауэр и Ницше" (1907); "Главные проблемы фи­лософии" (1910); "Философская культура" (1922); "Война и духов­ные решения" (1917); "Конфликт современной культуры" (1918) и др. После смерти Зиммеля изданы его сочинения по философии искусства, философии истории, религии, по социальной философии⁶.

К представителям философии жизни Зиммеля причисляют потому, что и он, подобно Бергсону, ставит в центр своих философских и социологических исследований понятие жизни. Но для него отправной точкой становится не жизнь в природе, а жизнь человека в обществе.

В начале своего творческого пути Зиммель испытал влияние натура­листических, эволюционистских, прагматистских подходов к толкова­нию духа, мышления, познания, истины. Он полагал, что возможно обосновать проблему истины, опираясь на категорию полезности. Обра­щение к философии Канта позволило Зиммелю преодолеть влияние натурализма и утилитаризма Однако потом он, вместе с другими пред­ставителями философии жизни, критиковал ограниченности учения Канта, которые проявились в исключительно "интеллектуалистской" ориента­ции кантианства Канта Зиммель "исправляет" с помощью Гете, в кон­цепции которого он усматривает то преимущество, что в ней познание объединяется с деятельностью "всех жизненных элементов"² Задачу новой философии как философии жизни Зиммель видит как раз в том, чтобы подробнее расшифровать, от каких именно "жизненных элемен­тов" — природных, практических, социальных, религиозных — зави­сит познание вообще, познание истины в особенности.

Зиммель усиленно занимался философией Бергсона, читал посвя­щенные ей лекции. Некоторые ее идеи, и прежде всего возврат к поня­тию жизни, Зиммель поддержал. Но одновременно он подверг бергсо- новскую философию жизни критическому переосмыслению. С точки зрения Зиммеля, понятие "жизнь" остается в ней весьма расплывча­тым. Далее, неудовлетворительным признается исключительный акцент философии жизни на становящемся, текучем, непрерывном — с пренеб­режением к прерывному, ставшему. Между тем обе эти стороны — обе противоположности жизни — должны быть приняты в расчет. Жизнь, которая как бы "нарушает" и "взрывает" все формы, тем не менее является нам через оформленные, фиксированные феномены И нако­нец, жизнь, по Зиммелю, способна "выходить за пределы самой себя" (в чем состоит "трансценденция жизни") Это значит, что она выходит за границы своих актуально ограниченных форм, т. е. порождает еще "больше жизни" (Mehr-Leben). Она же "трансцендирует", т.е выходит за свои пределы и в том смысле, что дает начало логическим автоном­ным формообразованиям, которые уже не являются непосредственно "витальными", жизненными. Эти формообразования — "нечто боль­шее, чем жизнь" (Mehr-als-Leben). "Сущность жизни видится в этом выходе за свои пределы Трансцендирование — это определение жизни вообще. Замкнутость ее индивидуальной жизни хотя и сохраняется, но лишь с тем, чтобы она всегда прерывалась непрерывным процессом"³ В "перешагивании" непосредственных границ жизни, движении к "боль­шему, чем жизнь" Зиммель даже видел отличительную особенность духовного, его своеобразие, ни с чем не сравнимые законосообразность и значение. Зиммель пытался навести мосты между традиционной фи­лософией, в значительной степени концентрировавшейся на изучении объективированных, явленных форм духа и сознания, и философией жизни, сосредоточившей свое внимание на "процессуальной" стороне дела. К концу жизни Зиммеля классические мотивы стали преобладать, несколько потеснив влияние философии жизни.

К числу фундаментальных проблем философии жизни, особенно глубоко и тщательно разработанных Зиммелем, относится вопрос о соотношении полноты, потока, многообразия феноменов жизни и тех обобщений наук о природе и духе, которые привычно именуются зако­нами природы и законами истории.

Зиммель не отрицает того, что "жизнь есть закономерный процесс" Но из этого, по его мнению, не следует, что можно вывести общий закон жизни, который позволил бы сводить многоразличные жизнен­ные процессы к некоей "однонаправленной жизненной силе" "Напро­тив, жизнь есть результат первичных процессов, и только они подчиня­ются законам природы Если есть условия для их действия, то жизнь возникает, так сказать, сама собой"³ В пояснение Зиммель приводит следующий пример Пальма растет иначе, принимает иную форму, чем Другие деревья И, конечно, в основе этого роста лежат определенные законы. Однако вряд ли кто-либо станет утверждать, что в природе существует особый "закон роста пальмы". "Нет такого закона — зако­на жизни, истории, — который возвышался бы над низшими законами, регулирующими движение отдельных элементов... это было бы полнос­тью антропоморфистской концепцией. Единственно реальными являют­ся движения мельчайших частей и законы, которые регулируют данные движения. И если мы суммируем эти движения в некую совокупную целостность, то не следует для нее выводить особый закон" (2, 344). В подведении отдельных явлений природы и истории под общие законо­мерности возникает, таким образом, особая трудность. "Последнее ос­нование этой трудности заключается в том, что мы не можем добраться до той силы, которая действительно обусловливает движение мира и познать которую — оправданно или нет — требует от нас наша потреб­ность в объяснении. Мы придерживаемся действительных движений и можем разве свести более сложные движения к более простым..."

Однако обладающие абсолютной простотой существа, между которы­ми разыгрывалась бы игра мировых сил и из которых составлялись бы дальнейшие процессы, нам недоступны. "Химический атом потенциально может быть подвергнут дальнейшему разложению; в качестве атома он имеет значение только для целей химика, ибо последующее разложение его не интересует" (2, 345). Но весьма часто выделенные человеком для исследования сущностные элементы трактуются как реально существую­щие "составные части", которые принимаются за формы выражения не­ких простых сил, якобы управляемых особыми законами.

Отсюда вывод Зиммеля: формулируя те или иные законы в есте­ствознании и именуя их "законами природы", человек непременно уп­рощает и огрубляет картину жизни. При этом далеко не всякие обобще­ния могут быть по праву названы законами природы. Так, закон тяго­тения Ньютона заслуживает этого названия, ибо "вскрывает действи­тельные, закономерные и первичные причины", а законы Кеплера не являются "подлинными законами природы", ибо характеризуют неко­торые исторические факты, относящиеся к системе планет (2, 346). Дело особенно усложняется, когда речь заходит об истории. "Истори­ческие явления в любом случае суть результаты весьма многих встреча­ющихся друг с другом условий и потому ни в коем случае не могут быть выведены из какого-либо одного закона природы" (2, 351). Каж­дое явление жизни человека и человечества — уникальный, неповтори­мый исторический факт, результат соединения бесчисленного множе­ства обстоятельств и случайностей. Поэтому претензия некоторых фи­лософов — установить общие законы, которые отражали бы реальный ход истории и служили бы для его предсказания, — представляется Зиммелю несостоятельной. Конечно, и при изучении истории мы не можем, да и не должны ограничиваться лишь фиксированием, описани­ем фактов и событий. Необходимо отыскивать причины тех или иных исторических событий, не забывая, однако, что никаких абсолютных причинных закономерностей никому и никогда установить не удастся. И если, например, мы устанавливаем, что в определенной стране на каком-то этапе ее истории автократия сменилась сначала олигархией, потом — демократией, а демократия — монархией, то никак нельзя утверждать, будто такая последовательность форм правления имела или будет иметь строго закономерный, а не исторически случайный харак­тер. Подобный вывод был бы не более, чем поверхностной трактовкой конкретных каузальных отношений, наблюдаемых в истории (2, 352). Каузальные отношения необходимо фиксировать, но их нельзя прини­мать за законы самой природы, ибо слишком многое в их описании и понимании зависит от случайных, варьирующихся обстоятельств жизни и познания человека и человечества. Другая трудность, препятствую­щая выявлению неких всеобщих исторических законов, состоит в прин­ципиальной незавершенности человеческой истории, в недопустимости перенесения каузальных отношений прошлого на будущие эпохи (2, 354).

Зиммель вместе с тем вынужден был считаться с существованием различных философско-исторических подходов и проекций. Попытки философской метафизики сформулировать всеобщие законы природы и истории Зиммель трактовал как неизбежные для длительного периода человеческой истории и в определенных аспектах плодотворные. Но он возражал против превращения частных и особых абстракций, сформи­рованных философами различных направлений, в якобы универсаль­ные законы истории. Так, материалистическое понимание истории выс­вечивает значение экономических интересов и их борьбы. Однако ут­верждение о том, что "все исторически действенные интересы суть только переформулирование или маскировка интересов материальных" (2, 395), для Зиммеля неприемлемо, как неприемлемо, впрочем, любое раздувание значения отдельных сторон социально-исторического про­цесса. «Всеобщие понятия, с помощью которых имеют обыкновение обрисовывать ход мировой истории в ее общих чертах, являются, по- видимому, чисто индуктивными абстракциями, отвлеченными от эмпи­рических единичностей; и если, следовательно, говорят о теократичес­ком характере еврейского государства, о Востоке как воплощении не­свободы, а о "германстве" (Germanentum) как воплощении свободы или если считают социальную историю процессом дифференциации или вообще описывают историческое развитие в нескольких предложениях, подчеркивая какие-либо его характерные и существенные моменты, — то во всех этих случаях речь идет по крайней мере о чем-то действи­тельном. Но ведь на основании того, что данные моменты фиксируют существенное в фактических процессах, нельзя утверждать, что другие столь же фактически значимые и противоположные процессы, ответв­ления, побочные события могут быть просто проигнорированы» (2, 397). И даже если нам представляется, что в какой-то целостности удается или удастся открыть "суть дела", следует помнить: она, эта суть, все равно не тождественна всей целостности, бесконечному мно­гообразию ее связей, отношений, проявлений.

В истории этики Зиммель известен как автор, подвергший критике категорический императив Канта и предложивший взамен так называе­мый индивидуальный закон. Как известно, категорический императив ставит моральное значение максим индивидуальной воли в прямую за­висимость от того, способны ли они служить основой всеобщего зако­нодательства. Зиммель возражает против этого.

В социологии Зиммеля в центре стоит понятие взаимодействия (Wechselwirkung), которое означает также продолжение толкования Жизни: жизнь тут тоже предстаёт как процесс. Нельзя удовлетвори­тельно объяснить этот многосторонний процесс, говорит Зиммель, если акцентировать какую-либо одну причину или одну группу причин (на­пример, экономику). В качестве "ячейки" социального взаимодействия Зиммель прежде всего анализирует отношения двух индивидов ("Об­щество двоих", 1908). Исследуются и механизмы взаимодействия в социальных группах. Типы взаимодействия изучаются также и в зави­симости от того, где именно они осуществляются. В работе "Большие города и духовная жизнь" (1902) Зиммель подверг анализу такие ха­рактеристики жизни в больших городах, как "бомбардировка" дознания людей всё новыми и новыми впечатлениями, как сверхчувствитель­ность, импульсивность, "взрывной" характер сознания и поведения людей. В блестящем сочинении "Философия денег" (1900) Зиммель проанали­зировал влияние денег, финансово-денежных отношений на поведение и сознание индивидов, например, на подавление чувств и желаний лю­дей, на деформацию разума и рациональности. Отчуждение людей друг от друга, "овеществление" человеческих отношений, обесценивание куль­туры — следствия власти денег. Вещи, которые человек создает, вла­ствуют над ним. Люди все больше пользуются вещами как средствами, инструментами, не понимая смысла их действия. А поскольку в создан­ных человеком вещах "объективируются" дух, знание, сознание, то человеку становится чуждой его собственная духовность. Зиммель, как и другие представители философии жизни, не был склонен к созданию систематизирующих работ. Его произведения имеют скорее эссеистс- кий, фрагментарный характер. Но несмотря на это он по нраву считает­ся одним из классиков философски ориентированной социологии XX в. — наряду с Ф. Тённисом, В. Парето, Э. Дюркгеймом и М. Вебером.