111. Акустический аспект фонетики

.

Артикуляционный аспект фонетики может быть соотнесен со вторым ее аспектом — акустическим (см. § 102). Как показывают современные исследования, нормальное восприятие текста вызывает у слушающего (а также у читающего) определенные артикуляци­онные ассоциации: в мышечной ткани его речевого аппарата воз­никает слабое, скрытое, но экспериментально доказанное возбуж­дение. Таким образом, неразрывное, органическое единство двух аспектов фонетики получает еще одно подтверждение.

В основе акустического аспекта фонетического исследования ле­жит разложение звука на составляющие его частоты и выделение усиленных областей спектра — формант. В частности, для описания гласных достаточно выделения двух формант, которые находятся между собой в пропорциональных, кратных отношениях, т. е. со­относятся как 1:2, 1:4 и т. п. (Формантная характеристика согласных, как правило, более сложна.) Приведем для примера усредненные, «идеализированные» характеристики русских гласных по данным Л. В. Златоустовой (форманты измеряются в герцах):

а — 800 и 1600 о — 500 и 1000 э — 500 и 2000 у — 300 и 600 и — 500 и 2500 (Златоустом 1962)

Однако эти показатели весьма приблизительны, условны. Дело в том, что частотные характеристики звуков речи подвижны, они зависят от индивидуальных особенностей строения речевого аппа­рата, от условий речи, от положения звука в речевом потоке. В этом заключается одна из основных трудностей проблемы автома­тического синтеза и анализа речи: машина хорошо усваивает аку­стические характеристики одного человека, но плохо обобщает речь разных людей или плохо «узнает» один и тот же звук в разных условиях. Существуют некоторые расхождения в формантном «пор­трете» звука и в работах разных исследователей-фонетистов. Так, по данным Г. Фанта, усредненные форманты русского звука [э] — это не 500 и 2000 герц, а 400 и 2000 герц, а по данным Л. В. Бондарко, — 250 и 1500 герц и т. д. Причина этих расхождений в том, что форманты соотносительны с основным, самым низким тоном, а он, естественно, у разных дикторов бывает разным. Спра­шивается, как же мы тогда в повседневном общении не замечаем данных сложностей? Устойчивой акустической характеристикой, по­зволяющей нам отождествлять, допустим, [о ], произнесенное басом, и [о], произнесенное тенором, является само соотношение формант. А именно: для [о] соотношение формант (так же, как и для [а]) должно быть примерно равным 1:2, в то время как для [и] — 1:5 и т. п., причем форманты [о] должны быть в любом случае ниже, чем форманты [а], и компактней, чем форманты [и]. В условиях речевого потока формантная характеристика звука, естественно, претерпевает значительные изменения (поэтому [а ] и [о ] начинают звучать одинаково, [и] начинает звучать как [ы] и т. д.). Если же в речевом потоке устраняется или ослабляется целая полоса частот, то речь становится неразборчивой даже при достаточной громкости (пример — объявления из вокзальных репродукторов).

. 112. Единицы звуковой речи: слог, такт, фраза

Итак, звуки речи являются реализацией фонем в устном тексте. Однако расчленить речевой поток на отдельные звуки можно лишь условно (например, в фонетической транскрипции), на практике же звук обычно не произносится изолированно. Более того, даже совершенные технические средства исследования не позволяют про­вести границу между отдельными звуками в речевом потоке. По­этому наименьшей произносительной единицей по праву считается не звук, а слог. Звук же — лишь структурная часть этой единицы и необходимое условие ее образования. (Не случайно дети до определенного возраста на вопрос типа «Сколько звуков в слове туча?» отвечают: «Два: ту и чо».)

В основе слогового строения речи лежит волнообразная, ритми­ческая работа мышц речевого аппарата. Известно, что тонообразо-вание обеспечивается мышцами гортани, и в частности голосовыми связками, а функция шумообразования закреплена главным образом за мышцами верхнего отдела речевого аппарата: глотки, языка, губ. Напряжение мышц гортани в комплексе с расширением речевого канала в верхней его части чередуется в потоке речи с обратной работой — расслаблением мышц гортани и сужением прохода для воздушной струи в ротовой полости или глотке.

Именно ситуация первого вида дает тональный элемент, необходимый для образования слога, — так называемую вершину слога. В этой роли выступают чаще всего гласные или сонорные. Их отличительными признаками являются высокая степень частоты голосового тона, интенсивные колебания голосовых связок и природная длительность (Трахтеров 1956). Но эти характеристики имеют относительный «вес»: гласные звучнее, чем сонорные, сонорные звучнее, чем звонкие, звонкие звучнее глухих. Таким образом, слог предстает в виде «волны сонорности», которая имеет свой пик и свои спады. Поскольку же, как только что отмечалось, процесс тонообразования в значительной степени соотносится с работой мышц верхнего отдела речевого аппарата, то тональная теория слога должна быть дополнена учением об эксплозии и имплозии (Соссюр 1977: 86—96). Эксплозия — произнесение звука при расширении прохода для воздушной струи, а имплозия — наоборот, произнесение звука при смыкании органов речи. Слог в таком случае — это волна эксплозии и имплозии (линия слогораздела проходит перед очередной экспло-зией).

В конкретных языках в разные исторические периоды строение и функционирование слога может быть обусловлено действием более узких, специальных правил. Так, в языках Китая и Индокитая, в которых слог является минимальным означающим для морфемы, принято различать в нем инициаль (начальный элемент слога: согласную, реже группу согласных) и финаль (остальную его часть). Данное деление связано с различной функциональной нагрузкой этих частей слога, проявляющейся в случаях частичных* повторов и т. п.

В истории славянских языков была эпоха, когда слог должен был строиться в соответствии с детальной градацией фонем по степени звучности. Причем «наименее звучными» в этом ряду оказывались щелевые s, z, затем шли смычные р, t, k, b, d, g и «примкнувший» к ним х, затем сонорные j, w, m, n, затем сонорные г, 1 и, наконец, гласные. Это объясняет, почему слог мог иметь

вид sto, но не sot, wra, но не rwa и т. п. Тенденция к восходящей звучности слога, действовавшая на всем протяжении существования праславянского языка (а в каких-то своих проявлениях и позже), определяла многие частные фонетические процессы: упрощение групп согласных, монофтонгизацию дифтонгов, образование носовых гласных и т. п.

Слог выделяется в речи как составная часть фонетиче­ского слова (такта). И хотя эти единицы плана выражения связаны между собой иерархическими отношениями, между ними имеется структурное сходство. Как слог «держится» на слогообра­зующем тональном элементе, так и в фонетическом слове есть свой опорный элемент, конструктивный минимум: это ударный слог. Название «ударный» в данном случае условно, потому что опорный элемент такта может выделяться своей силой, долготой, изменением тона (а зачастую — сочетанием каких-то из перечисленных при­знаков). Для русского, белорусского языков (равно как и для ан­глийского, французского, польского) характерно силовое, динами­ческое ударение. Вместе с тем не редкостью среди индоевропейских языков является ударение тоническое, музыкальное. Так, в серб­скохорватском, литовском, шведском повышение или понижение тона способно само по себе различать слова или формы слов. Скажем, сербские словоформы носу, граду, в которых первый слог произнесен с нисходящим ударением, обозначают дательный падеж от существительных нос, град', если же произнести тот же слог с восходящим ударением, мы получим форму местного падежа.

Одно фонетическое слово от другого в речевом потоке отделяется паузой. Но само единство, целостность такта обеспечивается его внутренней организованностью, упорядоченностью. Все безударные слоги в слове определенным образом подчиняются ударному, коор­динируют с ним свою силу, долготу или тон. Проявлением той же внутренней организованности такта служат и специфические для каждого языка правила редукции.

В некоторых языках (тюркских, финно-угорских) единство фонетического слова поддерживается гармонией гласных, или сингармонизмом. Сингармонизм — это специфическая разновидность дистантной ассимиляции, основанная на особой роли вокализма корня. В частности, если гласный (гласные) в корне — переднего образо­вания, то все гласные в аффиксах уподобляются ему по ряду; при этом может происходить и чередование согласных. В качестве примера такого («палатального») сингармонизма приведем два предложения из туркменского языка (представителя тюркской языковой семьи): Кадыман икиси гардаш имишлер 'В старые годи оба (племени) были братьями'; Мунда чилим, некмек гадагандыр 'Здесь курить запре­щено'. Палатальный сингармонизм в некоторых языках дополняется губным син­гармонизмом: огубленность гласного в первом слоге предопределяет аналогичное качество последующих гласных звуков слова. Поскольку же в тех языках, в которых распространена гармония гласных, ударение может падать не на первый слог (в

частности, в тюркских языках оно обычно приходится на последний), то в таком случае такт имеет как бы два организующих центра: первый слог и ударный слог.

Следует подчеркнуть, что в состав фонетического слова может входить несколько слов как лексических и/или грамматических сущ­ностей — лишь бы они были объединены общим ударением. Именно в данном смысле следует трактовать известное замечание Ж. Ванд-риеса: «Во французской фразе je ne 1'ai pas vu 'я его'не видел' школьная грамматика насчитывает шесть отдельных слов. В дейст­вительности налицо только одно слово, но сложное, образованное из ряда морфем, переплетенных одна с другой» (Вандриес 1937: 89). С другой стороны, в экспрессивной (аффективной, поэтической и т. п.) речи фонетическое слово нередко представляет собой только часть слова лексического и грамматического. Примером может служить такое исполнение стихов А. Вознесенского:

Мая­ковскому Под ноги — Мая­ковская Мос­ква!

Последовательность единиц плана выражения от меньших к большим: звук — слог — фонетическое слово — продолжается фразой. В данном случае под фразой понимается совокупность тактов, объединенных интонацией. Это — полноценная и самосто­ятельная фонетическая и просодическая единица. Что же касается ее соотношения с предложением как единицей синтаксиса, то тут полного совпадения в объеме может и не быть. (Напомним, в частности, что на сознательном и систематическом «разведении» границ предложения и фонетической фразы основано такое хорошо известное в синтаксисе явление, как парцелляция.)

Вообще же членение двух сторон языка — его плана содержания и плана выражения — происходит в значительной степени авто­номно, независимо друг от друга. Точнее, чем ниже уровень вы­членяемых единиц, чем меньше эти единицы, тем хуже соотносится друг с другом членение двух указанных планов. Так, звук речи и минимальная единица плана содержания — сема — вообще не сводимы друг к другу. Но уже морфема как двусторонняя, зна­чимая единица нередко реализуется в устной речи в виде слога. (А для некоторых языков, в частности Юго-Восточной Азии, это даже правило: здесь, как уже отмечалось, морфеме регулярно соответствует в плане выражения слог или сочетание слогов.) По направлению к верхним уровням яызыковой системы

корреляция между единицами плана содержания и плана выражения возрастает. Лексема довольно часто выступает в устной речи в виде такта (фонетического слова), а предложение еще чаще совпадает в своих границах с фонетической фразой.

Обобщенные типы фраз сводятся к перечню интонационных рисунков, составляющих типологическую характеристику каждого языка (см. § 108).

НАЧЕРТАТЕЛЬНАЯ (ПИСЬМЕННАЯ) ФОРМА

• 113. Общие принципы эволюции письма

Начертательная, или письменная, форма существования языка исторически, конечно, вторична по сравнению со звуковой формой: возраст самых древних письмен, обнаруженных на Земле, равен примерно 5—6 тысячелетиям, а человеческий язык в звуковой форме существует не менее 40 тыс. лет — столько же, сколько и сам человек. Появление письма было вызвано необходимостью вос­полнить объективное несовершенство звуковой формы языка: ее эфемерность (неустойчивость во времени) и ограниченность в про­странстве. С тех пор, как возникло письмо, у человечества резко расширились возможности накопления и передачи информации — вне личного общения и на протяжении неограниченного времени. (Лишь в самую последнюю эпоху, с изобретением радио, звукозаписи и т. п., расширила свои возможности и звуковая форма.)

Однако не следует считать, что начертательная форма языка — это просто «надстройка» над звуковой формой, добавка к ней. Возникновение письма неразрывно связано с процессом развития абстрактного мышления (в том числе долговременной памяти, ре­лигиозно-магических представлений, художественного видения мира и т. д.); именно в силу этой связи изобразительный знак постепенно превращается в символ (Иванов 1972: 107—108). Подчеркнем: важнейшая особенность письма в эпоху его зарождения заключается в том, что оно нацелено на передаваемый смысл «в обход» пере­дающей речи. Говоря по-другому, оно отражает план содержания языковых единиц, а не звуковой план их выражения. За пикто­граммами и идеограммами как древнейшими видами начертательных знаков стояли именно смысловые единицы: суждения, понятия и их сочетания. В сущности, важнейшим поворотным пунктом, можно сказать — революцией, в развитии письма явился переход о т расчленения и отражения языково­го плана содержания к расчленению и отражению плана выражения (Соссюр

1977: 64—65; Фридрих 1979: 30—31; Супрун 197la: 18—20). Человек как бы догадался, что на письме проще и надежнее передавать строение звучащей речи, чем строение «потока сознания». И связан этот поворо!ный пункт был с возникновением слогового, или сил­лабического, письма.

Разумеется, переход от отображения на письме элементов мысли к отображению элементов звуковой речи был нелегким и нескорым. В значительной степени ему способствовали или противодействовали различные внутриязыковые и внеязыковые обстоятельства. Так, в языках Древнего Египта и Междуречья слово, как правило, рав­нялось слогу. Это облегчило появление смешанного, словесно-сло­гового (устроенного по принципу ребуса) письма. Далее, в семи­то-хамитских языках функция выражения лексических значений закрепляется за согласными фонемами, гласные же лишь «сопро­вождают» согласные, в той или иной мере модифицируя лексическое значение (см. § 89). Неудивительно, что именно согласный звук, становясь в данных условиях представителем сло-г а, отражается на письме. И если в древнеегипетской письменности знаки для одного или нескольких согласных еще то и дело пере­межаются с идеограммами, то уже в Финикии и Палестине в середине II тысячелетия до н. э. существовал вполне упорядоченный алфавит из 22 согласных букв. Усовершенствованию письма объ­ективно способствовали также контакты между языками. В част­ности, древние греки, заимствовав алфавит у финикийцев, ввели в него специальные буквы для гласных. К древнегреческому письму в свою очередь восходит абсолютное большинство европейских ал­фавитов, в том числе, как известно, славянская азбука. На с. 209 помещена генеалогическая схема развития системы письма (Дья­конов 1979: 207); пунктиром обозначены возможные пути развития или влияния.

Следует, однако, признать, что описанный путь эволюции письма носит в основном условно-теоретический характер. Ретроспекция выпрямляет истинную историю развития, сглаживает тупики и зигзаги. На деле же эволюция начертательной формы языка ха­рактеризовалась взаимодействием различных факторов, и потому направление ее было в значительной степени случайным, хаотич­ным. Не забудем в связи с этим о том, что некоторые языки и поныне опираются в своей письменности на идеографический прин­цип (например, китайский); другие используют весьма совершенные модификации слогового письма (например, хинди и другие языки Индии); третьи, при устойчивой опоре на буквенно-звуковой прин­цип, тем не менее не отказываются от применения элементов слогового или даже идеографического письма (например, русский,

английский и многие другие языки — см., в частности: Реформатский 1967: 366-367).

.

<< л »* » л

114. Место письменной формы языка

%• в жизни современного общества

Историческую роль изобретения человечеством письма трудно переоценить. Хотя, как уже отмечалось, начертательная форма языка носит необязательный, вторичный и поздний характер по отношению к звуковой форме, сегодня язык, не имеющий пись­менности, оказывается ущербным, неполноценным: он не имеет прямого выхода (и входа) в мировую культуру. Практически вся мировая литература — сокровищница художественной мысли — существует главным образом в письменной форме. В той же форме представлена основная масса накопленных человечеством научных и технических знаний. Систематизированный поиск, обработка и хранение информации — все это стало возможным именно благодаря письму. Письмо составляет материальную основу для создания раз­личных компьютерных языков (попытки обучить машину устному общению, не выходящие пока за границы опытов, вряд ли приведут к замене графических символов)...

Многогранная роль письма в жизни современного общества об­наруживается в самых различных, иногда даже неожиданных об­ластях. Так, в разных языках начертательные знаки сыграли свою роль в становлении системы счета. Например, в латыни заглавные буквы I, V, X, L, С, D, М широко использовались для обозначения чисел. Год 1994, записанный латинскими буквами, выглядел бы таким образом: MCMXCIV. Еще более наглядно и последовательно буквы использовались для обозначения чисел в древнегреческом и старославянском языках. Старославянское Д, кроме своего фоне­тического значения, обозначало еще 1, В — 2, Т— 3..., I «деся­теричное» — Ю, К — 20, А — 30 и т. д. (Позже для передачи чисел были заимствованы так называемые арабские цифры.) В современной письменной речи буквы нередко используются для рубрикации, для систематизации некоторого знания; например, раз­делы или пункты текста могут быть обозначены через А, Б, В... или, в другой подсистеме, через а), б), в)... (ср. еще алфавитный принцип организации каталогов, тезаурусов и т. п.).

Особо следует сказать об эстетической стороне письменности, о ее участии в формировании художественной культуры народов. Для этого достаточно вспомнить, как различаются между собой витие­ватая арабская вязь и суровый готический шрифт... Китайские или японские иероглифы, вышедшие из-под кисточки каллиграфа, яв-

~| г- ° \ г " / 1 f )I 1 Knu lh / £ I И 1 i [Ж|{ " !' |i| r-Jf 1 i и ' — ' и и, , \\г i IT|- miinR1 s глп п -1111 ie . - - I , | ш < " • а_П п I И ! * Т 1л S S I ? i i'i ,. i4Js И п В _ -г. П 1 •-' ' — ' 1 u ( j 1 и * J 1 * v * » I 1м^ 1 ' / /L»/ fi П iujUi! if* 77]'/! 1 , 1 Д-^^г^ р:1:м ;-!„! « • k L. ?| г-, ! * nl i 1 2 Л п 1 "1й utt LbfJ 1 г-^Г! И1 i * 1 1 ri/ ^ У i i — it га 1 s пп ' uuhr ^L *"i ! rms ^bl U..I t nrni>^iL"lJ - i 1 1 fji I!-1 У ffl ПЙ \r?l Т i I IT^I И ! I UU / l-il >гаШ \1—кГЛ'Ь11Г1и ' * Vn / * -1 | V l^^— I : ~^H' \ U i \ *ГГ л " li-liPlSB Ч "'1 1 . |: 1- -ч h i§ i s| J " g- . щ *а = ч £ Э то , wi-J ' — ' j» — ' ' — ' ^r-^ bj \ l! >j i ll! \ 1 ff » U 1 — \ \ I \ = * "VJ fiV п | Jd_l±±i CNfflmil it l * •

ляют собой произведения изобразительного искусства; характерным украшением древнерусского текста служили расписные буквицы, а письмена древних майя декоративны настолько, что не сразу по­нимаешь, что перед тобой — не орнамент? а текст. Каждая культура впитывала в себя и по-своему преломляла систему начертательных знаков языка.

Наконец, отношения современного человека с начертательной формой языка имеют и свой психологический аспект. Обученный грамоте человек большую часть информации в своей жизни получает благодаря зрению — через чтение. Поэтому он привыкает к письменной форме языка настолько, что склонен абсолютизировать ее. Поясним: даже в самых современных графических системах, основанных на расчленении и отражении звуковой стороны языка, письмо отнюдь не стало «служанкой» звуковой речи. Скорее нао­борот. Доступность обучения такому письму, как следствие — его массовое распространение и все возрастающая роль в общественных отправлениях приводят к тому, что письмо обособляется, отрывается от своей звуковой базы. Лучшее тому доказательство — консерватизм орфографических правил, самою своей сутью утвер­ждающий отрыв начертательной формы языка от звуковой.

В сознании грамотного человека письменная форма слова ока­зывает влияние на звуковую, даже в некотором смысле подчиняет ее себе. По словам Ф. де Соссюра, «графическое слово столь тесно переплетается со словом звучащим, чьим изображением оно явля­ется, что оно в конце концов присваивает себе главенствующую роль; в результате изображению звучащего знака приписывается столько же или даже больше значения, нежели самому этому знаку. Это все равно, как если бы утверждали, будто для ознакомления с человеком полезнее увидеть его фотографию, нежели его лицо» (Соссюр 1977: 63). Однако «гипноз буквы», действительно, суще­ствует и проявляется в многообразных ситуациях. В частности, примерами могут служить и подчеркнутое внимание к начертатель­ной стороне текста в самых разных культурах и сферах жизни (ср., например, уроки каллиграфии или чистописания, развитие графологии или почерковедения и т. п.), смешение звука и буквы в практике повседневного общения (ср. распространенные заклю­чения типа: «Он не выговаривает букву р») и даже случаи непо­средственного «давления» написания слова на его произношение (возможно, в качестве примера здесь можно рассматривать встре­чающееся в речи русскоязычных дикторов произношение слова жюри с мягким [ж' ]). Не забудем также об особой роли начерта­тельной формы языка в тех ситуациях, когда единство письменной (орфографической) традиции как бы сглаживает диалектную раз­общенность языка — для некоторых стран это очень важно.

Таким образом, в сегодняшних условиях звуковая и графическая формы языка представляют собой два взаимосвязанных, хотя и в определенной мере автономных, вида языковой материи.

115. Фонемно-графемный принцип письма

Итак, начертательный знак может соответствовать либо единице плана содержания (суждению или понятию), либо единице плана выражения (слогу или звуку). Наиболее экономным и, следова­тельно, совершенным основанием для письма считается буквенно-звуковой принцип. Впрочем, название это неточно. Правильней было бы данный принцип именовать фонемно-графемным (т. е. основанным на соответствии графемы фонеме). Дело в том, что отразить на письме все многообразие звучащей речи невозможно. Истинно фонетический («звуковой») принцип письма подходил бы только для такого языка, в котором гласные и согласные не реду­цировались бы, не ассимилировались, не аккомодировали и т. д. — словом, не изменялись бы в потоке речи. На практике же такого языка не существует. Да если бы он и существовал, звук в нем всегда был бы равен фонеме и, следовательно, письмо все равно было бы по своей сути фонемным!

Поэтому даже в тех письменных системах, которые, как принято считать, опираются на фонетический принцип орфографии (напри­мер, современный белорусский или сербскохорватский языки), буква чаще всего соответствует не звуку речи, а звуку как основному, «сильному» представителю языкового инварианта — фонемы. «Ре­ально фонетическое письмо всегда является компромиссом с фоно­логическим» (Аванесов, Сидоров 1970: 151). Кстати, именно основ­ной вариант фонемы принимается за единицу плана выражения в практике составления алфавитов; это — проявление фонологиче­ского принципа орфографии в «чистом виде».

Само же отражение этой единицы — буква — получает в письменной речи различный вид. В частности, одна и та же буква а в русском тексте может выглядеть как a, a, A, &ъ и т. д. Все данные формальные варианты функционально тождественны, все они с более или менее равным правом представляют одну и ту же букву. В таком случае инвариантную сущность буквы удобно обо­значить термином «графема», а ее конкретную реализацию — термином «аллограф». «Графемы и аллографы занимают такое же место в системе письма, какое фонемы и аллофоны занимают в фонологии, а соотношение графем и аллографов аналогично соот­ношению между фонемами и аллофонами» (Глисон 1959: 398). Впервые подобные идеи были высказаны И. А. Бодуэном де Куртенэ

в его работе 1912 г. «Об отношении русского письма к русскому языку»; ему же принадлежит и сам термин «графема» (Бодуэн де Куртенэ, т. 2, 1963: 215—219). Вместе с тем, следует уточнить: отношения между вариантами графем имеют несколько иную при­роду, нежели отношения между вариантами фонем. Функциониро­вание последних определяется, как известно, главным образом по­зиционными и комбинаторными условиями; что же касается графем, то их варьирование в большей степени зависит от стилистических и индивидуальных факторов (см. § 116).

В идеале графемно-фонемное письмо должно отвечать следующим требованиям: а) каждая графема должна обозначать фонему; б) каждая графема должна обозначать только одну фонему; в) каждая графема должна всегда обозначать одну и ту же фонему. На практике же письменные системы демонстрируют самые различные отклоне­ния от этих принципов. Есть множество примеров того, как графема сама по себе не обозначает никакой фонемы (например, ь в русском языке, конечная согласная во французских словах типа lait, loup и т. д., s и Л в английских словах типа she, wash и т. д.). Нередки также ситуации, когда графема обозначает сразу несколько фонем (например, е, я, ю, ё в начале русских слов, графема х в запад­ноевропейских языках и др.). Наконец, легко найти иллюстрации того, как графема обозначает, в зависимости от ситуации, разные фонемы. Так, в современном русском письме буквы п, б, д, с и др. используются для обозначения пар фонем — твердых и мягких; немецкое s «имеет разное звучание» в словах типа sehr, stark и aus; итальянское с — в положении перед е или i и перед всеми остальными гласными.

Таким образом, каждая письменность содержит в себе примеры отступлений от выбранного основного принципа. Но в целом можно говорить о более совершенных и менее совершенных орфографиче­ских системах. В качестве примера первых можно назвать русское, финское, грузинское письмо, в качестве примера вторых — анг­лийское и французское.

116. Некоторые проблемы типологии письменных систем

Для того чтобы создать типологию начертательных знаков, не­обходимо прежде всего выявить и описать письменные подсистемы конкретных языков. Уже в древнем мире существовало противопо­ставление разных стилей письма — то, что можно условно назвать оппозицией «официального» и «неофициального» письма. Форми­рование этих подсистем (иератического и демотического письма у египтян, устава и скорописи у греков и т. п.) в значительной мере

обусловливалось возможностями рукописной техники. С момента появления книгопечатания стал различаться рукописный и печатный текст; графемная структура этих подсистем зачастую расходится очень сильно. Многие современные письменности включают в себя также подсистемы строчных и заглавных букв, хотя суть этого противопоставления неоднозначна: в разных орфографических си­стемах заглавная буква могла обозначать начало текста, абзаца, строки, предложения, слова, существительного и т. д.

С учетом подобных оппозиций исследователи предлагают выде­лять в графической системе современного русского языка четыре основных варианта: печатный заглавный, печатный строчной, ру­кописный заглавный, рукописный строчной. Каждая подсистема обладает своими структурными особенностями. Причем число про­стейших элементов, составляющих буквы печатного варианта, зна­чительно меньше, чем число элементов рукописных букв; печатный вариант отличается и большей близостью строчных и заглавных букв (Волоцкая, Молошная, Николаева 1964: 24—25 и др.). Более того, во внутренних отношениях между выделенными подсистемами нетрудно увидеть иерархическую упорядоченность. Покажем это на примере. Аллографы а и д принадлежат одной подсистеме, им соответствуют условия свободного чередования (все равно, как на­писать: дом или дом). Аллографы р и д принадлежат разным подсистемам, и между ними существуют отношения дополнительной дистрибуции. Это значит, что они не встречаются в одинаковом окружении: нельзя написать дом или доле. Наконец, д и Д, при­надлежа разным подсистемам, могут встречаться в одинаковом ок­ружении и при этом самостоятельно различают смысл слов, ср.: дно и Дно (название железнодорожной станции в России), домна и Домна (женское имя). Реально говоря, невозможно написать в середине или конце русского предложения слово Дом (как и любое другое слово с заглавной буквы), не придав ему особого значения (в наиболее типичном случае — значения имени собст­венного; характерно, что в звуковой форме языка противопостав­ление имен собственных именам нарицательным никак не выраже­но). Вместе с тем в русской графике существуют условия, в которых оппозиция д и Д нейтрализуется, подобно тому как могут нейтра­лизоваться фонемы. Примером может служить положение слова в абсолютном начале предложения: Домну я люблю больше жизни или в заголовке, целиком набранном большими буквами: ПЕСНЬ О ДОМНЕ.

Описанное функциональное различие требует считать строчные и заглавные буквы не аллографами, а разными графемами — независимо от степени их формального сходства или различия.

Мешает этому главным образом то, что заглавная буква в русском (и других языках) выполняет еще и вторую, не менее важную функцию: служит сигналом начала предложения. Ясно, что в этом случае она обусловлена позиционно и представляет собой вариант той же графемы, которая в иной позиции реализуется строчной буквой. (Впрочем, теоретически возможно в такой ситуации видеть архиграфему Д — ср. сказанное об архифонемах в § 105).

Элемент начертательного знака — это линия. Типология начер­тательных знаков основывается на систематизации данных элемен­тов по трем признакам: а) количеству линий: от одной до 5—6 десятков, как в некоторых китайских иероглифах; б) к а-ч е с т в у линий: прямая — кривая, незамкнутая — замкнутая, короткая — длинная и т. п.; в) положению линий в пространстве (вертикальная — горизонтальная, наклон слева — наклон справа и т. п.). Кроме этих трех признаков, а также уже упоминавшейся общей величины буквы (оппозиция «строчность» — «заглавность»), различительную нагрузку могут нести такие гра­фические элементы, как положение знака в ряду (строке), общий его наклон и даже цвет. В частности, по некоторым данным, в идеографической письменности древних перуанцев цветом обозна­чалось время действия. В древних славянских текстах цвет, наряду с величиной и сложностью, выделял так называемые буквицы в начале абзацев, в заголовках и т. п.

Внутренняя структура графемы носит относительный характер. Это значит, что пределы формального варьирования графемы в конечном счете обусловливаются отношениями с другими графемами (Соссюр 1977: 152). Особенно это касается рукописного текста. В нем графема может варьироваться очень широко, лишь бы она не совпадала с реализацией других графем. Известно, как неудобно читать русский текст, в котором, скажем, графемы m и ш пред­ставлены общим аллографом: ш. Точно так же в рукописном письме на латинской основе аллограф е, «переросший» строку, будет сме­шиваться с аллографом /, в результате чего может возникнуть коммуникативное недоразумение.

Для различения двух графем достаточно одного дифференциаль­ного признака. Так, в подсистеме русских заглавных печатных букв одним элементом различаются ВиР, ШиЩ, ЬиЫит. д. Вместе с тем как дифференциальные признаки фонем обеспечивают своей избыточностью дополнительный запас коммуникативной проч­ности, так и признаки графем в значительной степени избыточны — и это призвано облегчить процесс чтения. В частности, русская азбука вполне могла бы обойтись меньшим количеством призна­ков — с учетом того, что в печатном варианте не реализуются ком-

бинации линий II, Э> Я» J и др. Но зато буквы П и Ц, Э и С, Р и Я и т. п. опознаются легче: они различаются не одним, а несколькими признаками.

Степень сложности начертательного знака определяется прежде всего количеством составляющих его элементов. Поэтому простей­шая классификация графем состоит в распределении их по рангам в соответствии с данным признаком. Например, если условно при­нять, что в качестве составляющих для русских заглавных печатных букв выступают лишь два элемента — прямая линия и дуга, то можно получить следующую схему порождения рангов сложности (Волоцкая, Молошная, Николаева 1964: 14—15):

1 1 --^ э 1 |т.г.х.л.у( S; |ь.р J [T-J Н ч. с. и. н. п. к. а. а „| | б.-ь-ы.я и| |в.Ф „| 1 1 ' »-| Э, Е,Ш,О.М|(] JUT 1 *1 >v| 1 * 1 ю < V

Заметим, что в данные пять рангов сложности не укладываются буквы с диакритическими, т. е. дополнительными, знаками: Ё, И, Ц, Щ, а кроме того, что схема предполагает прямоугольную кон­фигурацию букв С, Э, О, Ю (в противном случае эти буквы получили бы иную трактовку). С другой стороны, элемент «дуга», входящий в состав букв Р, Ь, Б, 3 и других, может быть представлен как совокупность прямых линий — ср. начертание Р,Ь »В ,5 и т. п. Это свидетельствует о принципиальной возможности иных классификаций.

Графема сама может играть роль дифференциального призна­ка — когда речь идет о типологии письменных систем и, в частности, когда сравниваются сходные, близкородственные системы. Дело в том, что развитие письменности, как и языка в целом, сочетает в

себе элемент преемственности с элементом новации, изменения. Поэтому языки, воспринявшие систему письма от какого-то своего предшественника (или же друг у друга, «по соседству»), могут различаться использованием лишь отдельных начертательных знаков или даже их частей — диакритик.

Предположим, нам требуется узнать, на каком из славянских языков написан данный кириллический текст, а самими языками мы не владеем. (Кириллица — один из двух древнейших славянских алфавитов, используемый и современными восточно- и южносла­вянскими языками, но, разумеется, с определенными изменениями.) В таком случае нам достаточно воспользоваться простым алгорит­мом, основанным на дифференцирующей роли нескольких графем:

Неизвестный язык мшит* ы | Есть | * 1 Нет | ищите и ищите') | Ест» [ * 1 Нет | | Есть | 1 1 Htr | 1 ищите J 1 т Украинский |Z | [ , Г! \ Русский Белорусский 1 • 1 ' i ' 'ищите i Болгарский 1 *™ \ * 1 "" 1 Македонский Сербский

Подобного рода задачи: определить языковую принадлежность текста, не обращаясь к его содержанию (т. е. опознать письмен­ность), — нередки в практике библиографов, издательских работ­ников, журналистов. Особую важность они приобретают в связи с развитием средств массовой коммуникации и автоматического по­иска информации. С этой целью издаются специальные справочные пособия, охватывающие весьма значительное число языков (см., например: Гиляревский, Гривнин 1960).